— Что ты, дура, понимаешь в любви?

— Мама, почему ты постоянно оскорбляешь меня и папу? Неужели мы этого заслуживаем? Неужели я такая плохая, как ты думаешь? Тебе даже наплевать на то, чего я достигла в гимнастике. Весь мир уважает меня за это, аплодирует мне, а ты меня совсем не уважаешь. Как и отца. Я видела, как ты в разговоре с посторонними безукоризненно тактична, внимательна, а дома совсем другая. У меня иногда складывается впечатление, что мы с папой тебе чужие, что тебе мы не нужны и с нами жизнь тебе в тягость.

— Ты думаешь, что говоришь? — надменно вскинув брови, спросила мать.

— Если бы не думала, не говорила бы… Вот скажи, когда ты в последний раз сказала мне хоть одно доброе слово? Со мной ты обращаешься хуже, чем в сказках мачеха с падчерицей. Свою ненависть к отцу ты постоянно выплескиваешь на меня. Ты бы послушала, как разговаривает со мной мать Олега Ивановича.

Дарью слова дочери задели за живое.

— Если считаешь, что она лучше меня, можешь идти к ней и жить у нее! Только оставь меня в покое.

— Мама, а кто тебе в этом доме нужен? Я не нужна, папа не нужен. Может, у тебя кто другой есть?

Дарья ехидно улыбнулась.

— Ты лучше этот вопрос своему отцу задай.

— Папа тебя любит.

— В его любви я не нуждаюсь.

— Мама, зачем ты так? Папа у нас замечательный.

Только будь к нему чуть понежнее. Вот придет он, ты подойди к нему и поцелуй.

Дарья высокомерно фыркнула, отвернулась от дочери, включила телевизор. Немного погодя пришел отец. С букетом цветов, с улыбкой на лице. Она погасла, когда он увидел лицо дочери.

— Что случилось?

— Все нормально, папа. Просто с мамой беседовали.

— Она спит?

— Нет, не сплю, а специально жду тебя, — раздался голос Дарьи Александровны.

Игорь Анатольевич подошел к ней, протянул цветы.

— В честь какого праздника ты мне их даришь? — холодно спросила она.

— А ты забыла, какой у нас сегодня день?

— Если ты имеешь в виду день нашей встречи, то я тебе давно сказала, что для меня это черный день.

— Когда мы встретились, ты так не думала.

— Тогда я дурой была, вот и не думала!

— А сейчас поумнела? — задетый за живое, съязвил отец.

— Вот именно, поумнела, да, видно, поздно!

Ира, не желая слушать перебранку родителей, ушла к себе, легла на кровать, накрыла голову подушкой. Время от времени она откидывала подушку. Родители по-прежнему разговаривали на повышенных тонах. Она не выдержала, пошла к ним.

— Мама, если ты не прекратишь издеваться над нами, я завтра же уйду из дома. Это я тебе обещаю!

Дарья хотела накричать на дочь, но вовремя спохватилась, поняла, что та слов на ветер не бросает. Ира пошла к себе. Игорь Анатольевич тихо спросил:

— Ну что нам с тобой не хватает, чтобы жить в мире и в согласии?

Дарья лишь презрительно посмотрела на него и вышла. Через минуту она вернулась, принесла постельное белье, бросила на диван.

— Спать с тобой я больше не буду!

Ира тяжело переносила ссору родителей и делала все, чтобы они помирились. Но проходили дни и недели, а родители не разговаривали друг с другом.

Через месяц после Олимпийских игр в США Иру вместе с тренером вызвали в Москву для подготовки к чемпионату мира, который должен был состояться в Будапеште. В аэропорт ее поехал провожать отец. Уезжала она с тяжелым чувством. Она одинаково любила их обоих и не представляла, чтобы родители могли развестись. В аэропорту, прощаясь с отцом, Ира попросила:

— Папочка, пожалуйста, помиритесь с мамой.

Он хотел ответить, что это невозможно, но, увидев слезы в ее глазах, произнес:

— Не волнуйся. Все будет хорошо. К твоему приезду мы обязательно помиримся.

* * *

Капитан Щеглов посадил сержанта Бондаренко на гауптвахту и направился в роту. Проходя мимо дневального, он остановился и угрюмо посмотрел на неряшливо одетого солдата.

— Почему обмундирование грязное?

— Товарищ капитан, это подменка у меня. Ночью постирал все свое, и еще не высохло.

— Где дежурный по роте?

— В столовой.

— А старший лейтенант Давыдов?

— Не могу знать, товарищ капитан!

— А для какого… ты, болван, тогда стоишь? Придет дежурный, пусть разыщет старшего лейтенанта Давыдова — и ко мне. Понял?

— Так точно, товарищ капитан!

— А за такой неряшливый вид скажешь своему командиру отделения, чтобы после дежурства тебя наказал.

Он пошел к себе. Солдат уныло посмотрел ему вслед. Через полчаса в кабинет Щеглова вошел старший лейтенант Давыдов.

Капитан недружелюбно посмотрел на него.

— Ты, наверно, уже в курсе, что комбат принял решение сержанта Бондаренко отдать под трибунал. Тебе надо на имя командира батальона подробно написать рапорт. Садись и пиши. Вот бумага.

Давыдов сел и стал писать. Закончив, протянул капитану исписанный форматный лист. Прочитав, Щеглов исподлобья посмотрел на взводного, угрожающе спросил:

— Ты хорошо подумал, что написал?

— Так точно, товарищ капитан.

— Старлей, а ты знаешь, что тебе будет за обман командира?

— Вы, товарищ капитан, о каком обмане спрашиваете? — наивными глазами глядя на ротного, спросил тот.

— Ты же в объяснительной записке пишешь, что я ему приказа не отдавал!

— Так и было, товарищ капитан. Вы приказ не отдавали, просто сказали ему, что надо в окно бросить гранату, а сержант вам ответил, мол, там дети.

Некоторое время капитан молча смотрел на Давыдова. Тот видел, как у ротного задвигались скулы. Огромные его кулаки сжались. Чувствуя опасность, Давыдов напрягся. Неожиданно капитан схватил его за воротник и притянул к себе.

— Ты знаешь, что я с тобой сейчас сделаю?

— Это называется рукоприкладством, — спокойно ответил Давыдов.

Его слова отрезвили капитана, и он оттолкнул взводного от себя. Давыдов, поправляя гимнастерку, произнес:

— Не надо ничего делать с Бондаренко. Иначе я напишу рапорт о том, как в упор из гранатомета вы на куски разорвали женщину с ребенком.

— В доме был душман, он стрелял но нас и убил моего подчиненного!

— Вы, товарищ капитан, говорите неправду. Не так было. Душман выстрелил и лишь потом забежал в дом. Женщина с детьми для него стали заложниками. Вы же прекрасно слышали крик и плач женщины и детей.

— Ты, старлей, за это ответишь!

— Во-первых, прошу впредь не тыкать, а во-вторых, если против моего сержанта Бондаренко будет возбуждено уголовное дело, я на имя комбрига напишу рапорт и подробно изложу, как вы в упор выстрелили из гранатомета по раненой женщине с ребенком и убили их. За это убийство вы сами пойдете под трибунал. Лучше будет для вас, если пойдете к комбату и заберете свой рапорт назад.

Капитан Щеглов покачал головой.

— Вот смотрю на тебя, так и хочется спросить: какой дурак тебе присвоил офицерское звание?

— Министр обороны, товарищ капитан, — наивным голосом ответил Давыдов.

— Ты, старший лейтенант, свой юмор побереги для другого места. Если бы ты был настоящим офицером, то не встал бы на защиту какого-то сержанта. Твой сержант через полгода уйдет на дембель и забудет тебя, а нам с тобой вместе служить не один десяток лет. Характеристику тебе на представление к ордену Красной Звезды писал не сержант, а я. Понял? В следующий раз я буду поумнее, и если придется на тебя писать характеристику, то такую напишу, что в тюрягу с ней не возьмут. Дошло?

— Спасибо за откровенность. Простите за бестактность, но со знанием Устава у вас не все в порядке. Сержант Бондаренко мой подчиненный и по Уставу я обязан заботиться о нем и защищать, если он невиновен.

— Устав, старлей, я не забыл. А я-то, дурак, на днях с комбатом разговаривал по поводу тебя, предлагал ему повысить тебя в должности. Запомни и заруби себе на носу: пока я твой ротный, тебе ничего не видать!

— Мне, товарищ капитан, понравилось ваше слово «пока». Думаю, оно вам подходит.

— Вон отсюда! — прохрипел капитан.