- Всякий труд достоин своей платы, звонкой монеты - в прямом смысле или переносном - домогаются все. Рутенцы берут с морян раковинами, кораллом и жемчугом, моряне с жителей суши - корабельным лесом, полотном, пенькой и дёгтем. Мы платим Народу Моря не одними молитвами во здравие: что и говорить о посредниках вроде сьёра Мартиньи и его юного сюзерена, которые ради морян и сами кое-чем поступаются. Для свершения добрых дел, приличного монахам и монархам, нужно быть очень и очень богатым.

- Погоди, - попросила Арта, - я не успела понять про его величие Кьяртана. Слухи какие-то ходили.

- Поговаривают, что он делится своей кровью экстра-класса, чтобы приручать всё рутенское, и что в благодарность ему подарили этакую помесь живого ба-фарха с сайклом. Только матушка с присными не особенно дают ему порулить до впадения в совершенные годы.

Ба-фархами по всему Верту именовали морских и океанских дельфинов, легко поддающихся приручению.

- Моряне этого метиса и подарили, верно?

- Ты права. Но скажи, какой роскошный повод для цареубийства - выпустить из жил его величества всю драгоценную жидкость и сбыть с прибылью. Одного жаль: за это квалифицированная казнь положена. И вряд ли отвертишься.

Арта сначала возмутилась в душе, но спустя пару мгновений поняла, что здесь по большей части самоирония, только очень извилистая. И вообще проявление тёплых родственных чувств.

VIII

Как там старшие монахини договаривались с господами заказчиками, в тот раз оставленными, видимо, в лёгком недоумении, простым сёстрам было без особой разницы. Идёт дело - ну и пускай себе идёт. Они переключились на витающий в воздухе скандал.

В отличие от них, послушницы без особенных проблем выбирались на широкий простор - особенно те, в которых еще была жива память о прежней лаборантской воле.

Что там творила Зигрид в свои свободные часы, никто особо не влезал. Только пришла она однажды к Бельгарде - а та как-то невзначай стала приорессой по воле собрания старших. И поделилась с ней:

- Ма Бела, я ведь обетами не связана? Меня в обители только долги держат?

- Большие.

- Я не о таком. Кем меня ни считай, а даже послушницы числятся в мирянках. Эвлад меня улещивает идти за него. И собой хороша, говорит, и ум у тебя что надо - а в Верте ты не реализуешься. Приодеть, подкрасить, поднатаскать и в универ отдать, так он говорит.

- А что в Рутене ты не будешь считаться по-настоящему взрослой, он упомянул?

- Все равно, говорит, там у тебя прав больше. Женщины у них стоят вровень с мужчинами.

- Обрадовал... Но и это - общее место.

- Замуж зовёт. Хочет забрать с собой - нажитой скарб в Верте через Многие Радуги и крутые холмы в Рутен не перебросишь, но я ведь не скарб и вещь, а если буду вещь, то такая, что лежит при самом теле. Так он говорит.

- И что монастырь не имеет права тебя удерживать против желания, если иные условия соблюдены, - тоже.

- Говорит верно.

- Я хочу с ним уйти.

На этих словах лицо Бельгарды совершенно не изменилось, ни один мелкий мускул не дрогнул. Что было очень плохим признаком для тех, кто успел узнать "свежую приорессу".

- Рутенец согласен заплатить выкуп?

- Говорит, что рабское состояние - это махровое варварство, что его государство страна отказалась платить грабительские долги своего предшественника... Но что я в Верте вроде заложницы, пленницы - так что согласен меня от такого избавить.

- Наверное, кликнет клич по всем рутенским городам и весям, - с лёгким сарказмом заметила Бельгарда. - Ты ему не удосужилась пояснить, сколько это? Обязательства покойников - сущая ерунда в наших глазах, даже если считать, что они перешли к тебе. Но тебя долго и упорно учили вещам, которые составляют королевский секрет, и тем наукам, что пролагают царственный путь к высшей истине. Полагались на тебя: это также тайна, но тебя готовят в мои преемницы.

- Секретов я не выдам, тайн не раскрою, а насчёт преемства легко и преувеличить. Мало ли в одной этой обители лучших, чем я? - отозвалась девушка и упрямо закусила губу, ожидая ответа.

- Мало, представь себе. Можно сказать, вообще нет. Мы долгие годы гранили самоцвет, а ты предлагаешь заменить его первым булыжником, что под руку попал. Но ты права - это чужие проблемы. Думаю, не отпустить тебя мы не сможем.

Глубоко вздохнула.

- А ещё думаю, что наш капитул вправе поставить иные условия, помимо очевидных. Рабу отпускают, если она нерадива. Монахиню расстригают, если она преступила обет. Ты ни то, ни другое, но нечто, стоящее посередине. И оттого вначале примешь суровую епитимью. А потом - гуляй куда знаешь, если по-прежнему захочется.

- Вы жестокая женщина, - вздохнула Зигрид.

- Не спорю. Но у меня есть душа, на которую ты прямо сейчас наступила. А в Рутене, куда ты спешишь, у многих её нет. Слишком они расплодились, у Бога эманаций на всех не хватает. Погоди: это не значит, что они плохи, а не хороши: с точки зрения обычной нравственности у них может быть всё в порядке, дихотомия "добро-зло" в таком деле не работает. Это означает только, что они мелочны, склонны к комфорту и иным приятностям, погрязли в чепухе обыденной жизни и в упор не видят высокого. А также считают свой мир единственным, невзирая на очевидное присутствие Верта. Наверное, мы им мерещимся?

Зигрид невольно улыбнулась:

- Я стремлюсь из морока - наверное, в морок? Ладно, на всё согласна.

И после паузы:

- Терпеть не могу боли, мать Бельгарда.

- А ты не дрейфь, - улыбнулась та с лёгким напряжением. - Храбрость тебе явно понадобится - нам пройти в Рутен куда проще, чем рутенцам в наши земли. Ты ведь, обрачившись на христианский манер, станешь почти рутенкой. Иди, мне ещё поразмыслить надо.

Оставшись наедине и призвав к себе лучшую подругу, Бельгарда улыбаться перестала вовсе. Хватила кулаком по столешнице и воскликнула:

- Вот предупреждала, что девочке всё одно: что тот мужик, что этот! Кто первый поманил, за тем и потянулась. Ну, так я и отдала сей изобильный источник, этот королевский подарок в землю, которая только одним озабочена: как бы расплодиться и занять заповедные территории! Достать своими вавилонскими башнями до неба! Да нашу девочку оттуда и вовсе не выцарапаешь, если не принять меры заранее. Пускай заводят своих добрых матерей, а то ведь истребили почти эту породу. Холят и лелеют внутриутробных цепней, пока у тех сердце бьётся, а матери тем временем угасают...

- Надо было твёрже настаивать на своём, - прервала её рассуждения Арта. - Но, кажется, ты уже встала на путь исправления?

Из последней фразы следовало, что и она стала понемногу забирать всё большую власть в обители - и над Бельгардой тоже.

Советовались они обе и со всеми, кто умел думать, а не с одним капитулом, причём порядочное время. И решили, что епитимью на сей раз нужно сделать гласной, чтобы никто не мог сказать, что за девицей Зигги остался хоть мизерный должок. Раздеть её догола для удобства операции - стыда в том никакого, любая женщина прекрасно знает, как сложена она и ей подобные. Вот на мужчину глазеть грех и зачать от него грех куда больший. Взять для экзекуции следует либо широкую плеть, чтобы не вредить коже нисколько, либо - что лучше - узкую, от которой остаются порезы наподобие бритвенных: смотреть ужасно, а заживает ещё и быстрее кровоподтёков. И непременно привязать, чтобы не дёргалась по-пустому.

Зигрид подчинилась приговору вполне. Орала, правда, так, что от стен отскакивало; те, кто слушал, шутили потом, что переполошила всех, кто пребывал в почётном шатре. И на ноги со скамьи встать не сумела - потому как удерживали самым любовным образом. Коснуться пола не давали, пока не водрузили на ложе в гостиничном крыле, куда каким-то удивительным образом попал другой объект непрестанных споров: Марион. Кажется, по той причине, что, как внучка потомственного воина, умела отлично массировать подживающие рубцы, чтобы рассосались.

Эвлад ворвался в их комнату на третий день - не пустить его не посмели. Все подробности ему расписали загодя.