- Я принесу платок, - вмешался батюшка. - Идите.

 В храм вместе со священником вошли Сольмир и Любава. Всеслав остался ждать снаружи. Над кровлей сонно ворковали голуби, вдали куковала кукушка, где-то кукарекали петухи. Над цветами клевера сонно жужжал шмель. Всеслав ждал, не особенно на что-то надеясь, но все же ждал чего-то, толком сам не зная чего.

 Потом двери храма медленно раскрылись, первым наружу вышел батюшка и сделал шаг в сторону. Следом за ним вышла Любава с покрытой платком из небеленого льна платком, головой. И Всеслав, не помня себя, медленно поднялся с пенька, на котором сидел. Да, Любава была в слезах, но взгляд у нее был вполне осмысленный. Она молча смотрела на него.

 - Ничего особенного, Вселав, но... - подсказал ей сзади Сольмир.

 - Ничего особенного, Всеслав, - повторила за ним Любава и грустно улыбнулась, - но мы попросили батюшку, сходить к нам в лагерь, преподать Тайны Творимиру.

 - Еще и пособоруем раненого, - известил Всеслава батюшка басом, радуясь чуду, в котором он сейчас был участником и наслаждаясь потрясением недоверчивого воина.

 Всеслав сделал несколько шагов вперед, схватил Любаву за руки, и так и застыл, глядя ей в глаза с непередаваемо изумленным выражением лица, всей душой благодаря этого Христа, который так по-хозяйски вернул на место душу его любимой.

 - Можешь ее поцеловать, - разрешил батюшка, глядя, как суровый воин счастливо прижимает руки своей рыжеволосой невесты к своему лицу, - в щечку. И пошли уж.

 Но ошеломленный Всеслав не стал целовать ее при всех. Молча развернулся и пошел вперед, показывая дорогу.

 - Есть ужасно хочется, - тихо пожаловалась ему в спину Любава.

 Конечно же, в тот день они уже никуда с места не сдвинулись. После соборования пришел в себя Творимир. Сольмир с Негорадом принялись пересказывать ему последние события. Даже о смерти своего лучшего друга Рагнара тот еще не знал. Любава этого слушать не стала, ушла в лесок, окружавший их лагерь. Всеслав, подождав немного, отправился за ней.

 Новгородка сидела, закатав штанины, опустив босые ноги в воду мелкой речушки, любуясь желтыми кувшинчиками цветущих кубышек, веточкой осины вяло отмахиваясь от насекомых. Маленькие рыбки ласково покусывали ей ноги. Почему-то они резвились там, где ручей впадал в речушку, если, конечно, не отвлекались на покусывание Любавиных пальцев. Там ее и нашел Всеслав. Она обернулась на шорох, он увидел в ее глазах и радость и нежность. И только теперь полное понимание произошедшего затопило его сознание малопереносимой радостью. Он опустился рядом с ней на берег, обнял хрупкую девушку, переместил ее к себе на колени и принялся жадно целовать ей лицо и шею, шепча в промежутках между поцелуями не слишком связные ласковые слова.

 - Я согласен креститься в твоей самарянской вере, - сказал он, почувствовав спустя какое-то время, что ошеломленная и покорная поначалу Любава уперлась руками ему в грудь, чтобы отстраниться еще и потому, что ее босые ноги принялись кусать слепни сразу, как только она выронила веточку осины, увлекшись поцелуями. Но после этих судьбоносных слов она забыла о кровососущих насекомых и внимательно посмотрела ему в глаза.

 - Только можно не сейчас? - попросил Всеслав с видом человека, который похвастался и тут же пожалел о сказанном.

 Любава улыбнулась, обняла его за плечи и прошептала на ухо с еле заметной усмешкой.

 - Как ты представляешь себе нашу свадьбу? Под Майским дубом?

 Да, действительно. С некрещеным человеком венчаться Любава не будет. А свадьба, организуемая родней для них невозможна из-за отсутствия самой родни. Всеслав теперь изгнанник, у которого нет ни родственников, ни родного дома.

 - Чувствую, что ты хочешь что-то сказать, - он укрыл ей босые ноги полой своего плаща, чтобы она не отвлекалась на кусачих насекомых. - Ты что-то придумала?

 - Поедем к моему духовному отцу Игнатию, - сказала Любава, испытывающе глядя на него серьезными глазами. - Возьмем у него благословение.

 - Согласен, - быстро сказал Всеслав, вспомнив, что монастырь, в котором живет Любавин духовный отец, находится в Ладожском приозерье, а значит, туда можно попасть, минуя Новгород. А уж получив благословение на брак от уважаемого игумена, он сумеет выцарапать Любаву из дружинниц княгини. Конечно, от германского чудища в веже, она отбивалась так искусно, как не всякий воин бы сумел. Но все же ни один из воинов не повредился в уме после произошедшего боя и казни отца Афанасия. Любавина душа совершенно не годилась для такой сугубо мужской деятельности, как воинские забавы.

 Его зазноба сползла с его колен и устроилась на траве рядом с ним, подняла выпавшую у нее чуть раньше веточку и принялась отмахиваться от слепней.

 - Скажи мне, Всеслав, - произнесла она, подумав, - а как ты сам решил жить дальше?

 - Ты ведь еще не слышала, купцы рассказали, что умер византийский император Василий? - спросил ее жених, все еще пребывая в радостном устроении души, но продолжил с легким сарказмом. - Думаю, что князь Ярослав сумеет воспользоваться тем, что в Ромейской империи начнутся неурядицы и в Польском королевстве тоже.

 Любава, сумевшая почувствовать горечь изгнанника из польских земель, обреченного теперь издали следить за развитием этих неурядиц, обняла его и положила голову ему на плечо.

 - Я собираюсь проситься к Ярославу на службу, - признался Всеслав, в свою очередь обнимая ее за плечи. - Не уверен, что приживусь. Но ведь для тебя моя неустроенность не препятствие для брака? Правда же? - и внезапно испугавшись того, что она может ответить, развернул девушку, чтобы заглянуть ей в глаза.

 - Нет, - спокойно ответила Любава. - Это для меня не препятствие, - и она снова положила голову ему на плечо.

 И они так и просидели, обнявшись, до самого вечера. Говорить ни о чем серьезном в такой счастливый день не хотелось, хотелось в молчании сохранить это счастье, воспоминание о котором будет греть их обоих в те тяжелые и горькие дни, которые неотвратимы для каждого человека, живущего на земле.

 Легкий вечерний ветерок шевелил верхушки деревьев, солнце на западе садилось в облачные горы, заливая весь подсолнечный мир пронзительно яркими, слепящими закатными лучами, когда они шли обратно в лагерь. Внезапно Любава, шедшая впереди, остановилась. Всеслав замер сзади нее.

 - Ты права, Ростиша, - прозвучал впереди мягкий голос Сольмира. - Я провожу тебя в Муромль. Только зачем тебе туда возвращаться?

 Любава позволила Всеславу обнять себя и не шевелилась, как и он. Мешать серьезному разговору не хотелось, а пройти к лагерю другой дорогой было нелегко.

 - Подумай, какая тебя жизнь там ждет. Родители выдадут тебя замуж, не спрашивая твоего согласия. Хорошо, если первой женой. И наверняка не единственной.

 - А что мне, по-твоему, делать? - после нескольких минут томительного молчания горько спросила Ростила. - Кому я еще нужна?

 - Выходи замуж за меня.

 - Что?!

 - Послушай, Ростиша, и поверь. Я никогда не обижу тебя. Никогда. И никогда не обижал в Муромле, если ты сомневаешься. Мы с тобой очень похожи. Мы оба из Муромля, оба на чужбине, нас обоих никто не ждет в родном краю. У нас обоих души обожжены несчастной любовью. Давай поможем друг другу залечиться. Тебе понадобится мужская защита, а мне нужен родной дом, куда я мог бы возвращаться из путешествий. Я понял, что очень важно, чтобы у человека был родной очаг, где его ждут, где ему рады. Место, куда он всегда возвращается. Понимаешь?

 - Да.

 - Я тебе обещаю, что помогу вырастить сына Харальда, буду тебя защищать изо всех своих сил. Если захочешь, у нас будут свои дети. Ты согласна стать моей женой?

 - Да.

 - Ну что же ты плачешь? Ты не плакала даже после известия о смерти Харальда. Подожди.

 Сквозь деревья было смутно видно, как Сольмир наклонился к сидящей на поваленном стволе дерева Ростиле, поднял ее на ноги и осторожно вытер ей слезы рукавом своей рубахи.