Спустя некоторое время он нашел Любаву, укладывающую вещи вместе с Ростилой. Невесте Всеслава, родственнице князя Ярослава было положено теперь богато одеваться, а на киевских рынках и в торговых кварталах можно было купить что угодно. Через богатый город Киев издревле проходили основные торговые пути Ойкумены.

 - Здравствуй Всеслав, - в последний месяц всегда грустная Любава подняла свою медноволосую головку от вьючного тюка, чтобы посмотреть на вошедшего. - Ты пришел сказать, что мы завтра отправляемся дальше?

 - Мы действительно спешим, чтобы попасть в Бреславль до разлива рек, - Всеслав сел на лавку рядом со стоящей на коленях возле тюка с вещами Любавой. - Но пара дней ничего не изменит. Мы задержимся до воскресения, чтобы ты смогла помолиться в храме.

 И он с удовлетворением увидел в ее синих глазах робкий проблеск надежды на такое невероятное чудо.

 - Но стоит ли задерживаться из-за меня, если мы так спешим?

 - Я не совета спрашивать пришел, - сурово заявил польский рыцарь. - Я сказал, что мы задержимся в Киеве до воскресения.

 Любава молча опустила голову, счастливо улыбаясь.

 - Немного отдыха всем пойдет на пользу, - добавил Всеслав, более мягким тоном. - Тебе, Ростила, тоже.

 Спутницей Любавы была женщина редкой красоты. Серые большие, раскосые глаза, скулы и изящный носик степнячки и светло-соломенные, длинные, густые волосы. Только в Залесской Руси можно встретить такое сочетание несовместимых признаков.

 - Творимир с Марьяной подольше вместе побудут. Когда-то им еще свидеться доведется.

 Ему никто не ответил. Он еще немного помолчал.

 - А ты уже была в Десятинной церкви, Любава?

 - Нет. Сегодня вечером напоследок сходить собиралась, - ответила ему невеста, поднимая на него свои ясные синие глаза, от взгляда которых у него немного сбивалось дыхание. Глаза, в которых впервые за несколько последних недель светилась радость.

 - Пойдем, вместе посмотрим. Я никогда не был в Киевской Десятинной церкви. Даже в Софийском храме Константинополя был, а здесь - нет.

 - Ты был в Царьграде? - удивилась Любава.

 - Да. Где я только не был. Пойдем, по дороге расскажу.

 Киевский Десятинный храм, центральный собор Киева был действительно необычайно красив. Невероятно гармоничный, выложенный из рядов розовой плоской плинфы с периодически повторяющимся одним утопленным в извести рядом белого цвета, с белыми наличниками, с золотыми куполами в виде огоньков свечей, горевшими на солнце, он высился над городом символом торжества православия в этой земле.

 - Даже Софийский храм Константинополя не так красив снаружи. Те византийские мастера, которые строили его для супруги князя Владимира принцессы Анны, превзошли самих себя.

 Любава не ответила. Она не в первый раз видела этот храм, но в который раз, затаив дыхание, любовалась.

 - И ваш князь Владимир и наш князь Болеслав - удивительные люди. Богатыри - первопроходцы.

 Любава снова промолчала. Из вежливости на этот раз. Она никак не могла уравнять князя Владимира, которого в народе уже называли "Красным Солнышком", с польским князем Болеславом, воины которого не так давно жестоко разорили русскую землю и стольный город Киевского княжества, увели в полон множество русских людей, в том числе и любимую сестру Ярослава княжну Предславу. С Предславой польский князь обошелся особенно жестоко.

 - Ты был в Царьграде? Расскажи, - попросила Любава, уводя разговор с опасной темы.

 Всеслав принялся рассказывать о великолепной царьградской Софии, о дворце императоров Ромеев, о зале приема базилевсов, в котором рычат во время приема послов золотые львы, поют позолоченные птички на позолоченных веточках, среди позолоченных листочков позолоченного дерева. При этом трон базилевса сам собой внезапно поднимается вверх в клубах курящихся благовоний. Он рассказывал это и многое другое, столь же чудесное, скучающим тоном, разглядывая мощенную камнем центральную площадь Киева, княжеский дворец, выложенный из рядов розоватой плинфы, бронзовую четверку коней, в свое время вывезенную князем Владимиром из захваченного им Херсонеса.

 - Тебя не слишком поразили все эти чудеса, - проницательно заметила Любава.

 - Меня возмутило и оскорбило отношение греков к другим народам, - мрачно ответил ей Всеслав. - Они думают, что поразят наше воображение, воображение неотесанных дикарей такой чепухой. Подумаешь, трон сам собой поднимается. Сидит где-нибудь позади раб и поднимает.

 - А другой раб рычит, спрятанный за львами, - еле заметно улыбнулась Любава, которой в свое время Рагнар рассказывал о том, что никаких рабов там нет. В том-то и весь ужас.

 - Золотые листочки красиво сделаны, но сколько из-за этого высокомерия. Базилевс сам никогда не разговаривает с послами. Не по чину ему. В его светлом присутствии логофет дрома осчастливливает диких варваров своим общением. Понимаю, почему князь Владимир подчинил новорожденную русскую церковь не Константинополю а Охриде. Да только теперь что вы делать будете? Император Василий разгромил Болгарию. Охридская митрополия доживает последние годы. После смерти митрополита Иоанна все равно придется подчиниться Константинополю.

 - Ничего особенного, подчинимся. Теперь уже русская церковь встала на ноги. Уже не страшно. Князь Владимир дал нам время укорениться и подрасти под сенью дружественной болгарской церкви. У нас теперь есть обычные священники русские, опытные духовники русские. Есть множество собственных певчих. Есть Богослужебные книги на родном языке и ноты. Еще десять лет назад нам нужны были учителя, а теперь мы сами друг друга учим хоть уставу, хоть обиходу, хоть славянскому языку, хоть греческому.

 - Да. Кстати об обучении языкам, твоему ученику Сольмиру греческий язык давался явно легче, чем теперь дается владение мечом, - не сдержал природного ехидства наблюдательный польский рыцарь. Муромского сказителя, изгнанника, сопровождавшего теперь Любаву в Польские земли, пытался выучить владеть мечом Творимир на кратких стоянках их отряда.

 - Настоящий славянин. Нам всем чужой язык дается проще, чем военное искусство, - не поддержала насмешливого тона собеседника Любава. - Я пойду, узнаю, когда здесь служба, ладно?

 Всеслав последовал за ней в полумрак храма с неярко мерцающими разноцветными лампадками. Четыре мощные колонны, поддерживающие высокий свод, также расписанные фресками, как и стены, делили общее пространство храма на уютные подпространства. Молящиеся могли чувствовать себя один на один со своим Богом, даже когда были вовлечены в общее церковное Богослужение. Уважение к тайне каждой личности, существенная черта христианства, проявилось даже в архитектуре храма.

 Но Всеслав ничего этого не оценил. Он попросту терпеливо ждал, пока та, которую он полюбил, и которая к его величайшему несчастью оказалась христианкой, спросит все, что ей нужно. А затем они вместе еще немного прогуляются по улочкам вечернего Киева по дороге назад, к постоялому двору.

ГЛАВА ВТОРАЯ

 Потом снова была быстрая скачка вдоль торговых путей славянских земель, то есть по рекам. Сначала Днепр, потом Припять, потом Западный Буг, потом Висла. Путь днем через заснеженные сосновые боры и прозрачные зимние безлиственные леса. Просторы, освещенные неярким солнцем или гудящие от снежной поземки. Отдых ночью в выстроенных на расстоянии дневных переходов путешественников деревянных повальнях, в которых путники могли поесть и выспаться, лежа вповалку.

 Несколько последних дней мела поземка, дул пронизывающий ветер. Но затем выглянуло солнце, неожиданно яркое и теплое, почти весеннее. Любава обернулась к подъехавшему к ней всаднику.

 - Панна Любава, скажите панне Ростиле, чтобы она прекратила ставить блюдечко для домового у порога. Только мышей разводит, - один из воинов, сопровождавших Всеслава, еле сдерживая возмущение, обратился к Любаве. Ростила не обращала на его возмущение никакого внимания. Добрые отношения с духами-хранителями помещений были для нее важнее всего прочего. - Сегодня ночью просыпаюсь оттого, что мышь у меня в волосах шарит. Приятного мало, спросонья-то.