С любовью, Виола.

Я совершенно не была угнетена, напротив, меня переполнял гнев. Как смеет Алекс относиться ко мне подобным образом?!

Я улеглась на кровать. Макавити, свернувшись клубком, урчал у моих ног, Хлоя тихо посапывала. Вода капала с крыши — снова пошел дождь. Мыслями я опять унеслась в прошлое. Гнев помог избавиться от чувства вины, остудил немного мой пыл. Я совершила непростительную ошибку, поверив в то, что на самом деле хочу выйти замуж за Алекса. Как только я стала сомневаться, единственным правильным решением было не торопиться. Было бы гораздо хуже, если бы я вышла замуж, а потом сожалела об этом поступке. Но свадьба казалась настолько важным и неотвратимым событием, что никто из нас не хотел посмотреть правде в глаза. Сиюминутные проблемы, такие как: сколько приготовить бутербродов на завтрак, кого из гостей оставить ночевать в доме, а кому заказать номера в отеле, чем отвлечь собаку тетушки Мины во время церемонии, занимали все мысли. Истинная причина замужества была погребена под грудой рутинных забот. Свадьба надвигалась на меня, как колесница Джаггернаута^[42]. Я готова была бросить себя под ее тяжелые колеса.

Сейчас я была абсолютно уверена, что поступила правильно. Я ведь не пыталась разлюбить Алекса. Длительное время я пыталась подавить дурные предчувствия, которые охватывали меня время от времени. Я готова была обманывать себя, чтобы продолжать любить его. Каждый раз, когда я задавалась вопросом, искренни ли его чувства, то замирала от ужаса. Мне казалась невыносимой сама идея жить без любви Алекса. Сейчас я спрашивала себя: зачем мне все это было нужно? А может, чувства Алекса таковы, что в основном устраивали меня?

Я повернулась на другой бок. Макавити уперся лапой мне в спину. Хлоя зарычала во сне. Капли дождя размеренно падали с потолка. Я не находила ответа…

Глава 15

— Если именно это заставило тебя изменить свое решение и остаться, то я рада, — сказала Прим, склонившись над раковиной в кухне в Ярдли Хауз, — она чистила картошку. — Хотя я согласна, что размещение постеров с твоим изображением ничем не оправдано. Но ты должна признать: Алекс изо всех сил старается вернуть тебя. Он, без сомнений, любит тебя безумно.

— Не думаю, что это любовь. — Я сидела за столом и клеила этикетки на банки с мармеладом, джемом и солеными огурчиками, которые Прим приготовила для продажи на церковном базаре. Я получила огромное удовольствие, изображая на этикетках фрукты и овощи. — Не заставляй меня описывать недостойные эмоции. Я абсолютно уверена, что если ты кого-то любишь, то должен уважать право любимого оставаться самим собой. Если ты не доверяешь любимому, сомневаешься в его способности принимать правильные решения, то значит, твои чувства к нему — вовсе не любовь. Я не слишком все усложнила? Надеюсь, ты поняла. Почему нельзя говорить о любви, Боге или вечных ценностях, не запинаясь от смущения? Потому что мы не смеем раскрыться даже перед самыми близкими людьми, боимся говорить о том, что по-настоящему важно.

— Погоди-ка. Ты смешала в одну кучу несколько разных вещей. — Прим убрала челку со лба. Луч света из распахнутого окна освещал ее лицо. — Итак, ты говоришь об идеальной любви. Признаю, это замечательно — разрешить своей второй половине жить собственной жизнью. Но представь: ты полюбила простого смертного, а не полубога. Простые смертные время от времени совершают ошибки. Если ты любишь его, то обязана позаботиться, чтобы твой любимый не попал в какую-нибудь передрягу. Например, супружеская измена, которая всегда становилась яблоком раздора между мужем и женой. Миллионы женщин изо дня в день напоминают мужьям об ужасных последствиях безрассудной погони за первой попавшейся юбкой. Если разрешить мужчине делать все то, что он хочет, девяносто человек из ста позабудут обо всем на свете, включая долг, супружеские обязанности и клятвы, которые давались перед алтарем. Стоит ли предоставлять им свободу поступать подобным образом?

— Ты, кажется, слегка преувеличиваешь.

— О’кей! Сколько ты знаешь мужчин, которые откажутся от возможности прыгнуть в чужую постель, будучи уверенными, что жена или подруга ничего не узнают?

— М-м… Да… Я знакома в основном с художниками, писателями и актерами. Творческие люди обычно чрезмерно похотливы. Не думаю, что стоит принимать их поведение за эталон. Они постоянно сомневаются в себе, как женщины, и уверены, что обязаны испить чашу жизненных удовольствий до дна.

— Так сколько? — упорствовала Прим.

Я не могла вспомнить ни одного. Генри, который был моим любовником до того, как я встретила Алекса, клялся, что не может написать и строчки, если не будет уверен, что я всегда рядом. Он называл меня своей музой, своей Лаурой и Беатриче. Так как Генри был довольно неплохим поэтом, я серьезно относилась к его словам и чуть было не уступила настойчивым просьбам поселиться вместе. Хотя перспектива видеть, как Генри мечется по комнате и постоянно бубнит о том, что хочет заняться сексом, в то время как мне необходимо работать, безмерно пугала меня.

Когда я случайно узнала, что Генри каждый полдень проводит в постели у гардеробщицы из ночного клуба, то вздохнула почти с облегчением. Генри оправдывался как мог. Он говорил, что затеял интрижку ради эксперимента. Ему хотелось выяснить, сможет ли он испытывать чувства к женщине, которая настолько отлична от него по интеллекту и темпераменту. Когда я спросила о результатах эксперимента, Генри со вздохом признался, что результаты оказались разочаровывающими. Мелоди, так звали гардеробщицу, оказалась особой до предела вульгарной. Она называла Генри Здоровяком, а его достоинство Большим Мальчиком. Подобные эпитеты претили утонченной натуре поэта. Генри обиделся, когда я расхохоталась и долго не могла успокоиться. Комичность ситуации помогла справиться с болью, которую причинил факт измены.

— Думаю, что отец отказался бы, — сказала я наконец. — Отец так боится Фэй. Он не смог бы изменить, потому что опасается ее реакции.

— Замечательно! Твоя мачеха четко обозначила, что позволено делать, а что нет. В этом случае речь не идет о доверии или уважении.

— Свитен Виннакотт, возможно?

— М-м, — Прим раздумывала минуту, поигрывая недочищенной картофелиной. — Ты, пожалуй, права. У Свитена напрочь отсутствует мужской, хищнический инстинкт. Хорошо, исключение только подтверждает правило.

— А Эдвард Гилдкрист? Не думаю, что он способен опуститься до банальной измены.

Я уже встречалась с доктором Гилдкристом несколько раз. Чем больше я его узнавала, тем больше он мне нравился. У меня не было иллюзий, я прекрасно понимала, почему доктор Гилдкрист зачастил ко мне. Его интересовало отнюдь не состояние моих легких. Было совершенно очевидно, что Эдвард по уши влюблен в Прим. То, как доктор смотрит на нее своими огромными голубыми глазами, не оставляло никаких сомнений. Эдвард разговаривал со мной бодрым, обыденным тоном. Но стоило ему обратиться к Прим, как его голос менялся. Считается, что любовь позволяет раскрыть лучшие качества даже в самом заурядном человеке, но мой опыт говорил об обратном. Неразделенная любовь может сыграть с человеком злую шутку. Самые гордые из нас начинают вести себя, как побитые собаки, которые несмотря ни на что надеются получить свою кость. Доктор Гилдкрист, в отличие от многих, вел себя достойно, лишь голос и некоторая скованность в движениях выдавали его.

— Возможно, нет. Я не могу утверждать. — Прим яростно вонзила нож в картофелину. — Думаю, что он такой, как все мужчины.

— Я так не думаю. Он намного умнее, чем большинство мужчин. И он ни с кем не флиртует.

— Ни с кем, кроме бутылки…

— Бедный Эдвард! — после короткой паузы произнесла я. — Думаю, что не смогу, как и ты, осуждать привычку выпивать. Причиной смерти моей мамы стал алкоголь, но все равно я люблю ее больше всех на свете.

Прим выглядела ошеломленной. Она опустила нож.