Ее появление произвело удивительное действие. Ее личное обаяние оживило преданность народа и склонило к ее ногам всю Шотландию. Ее очарованию не поддался только Нокс, самый крупный и строгий из проповедников кальвинизма. Грубые шотландские вельможи признавали, что Мария Стюарт владеет «какими-то чарами, привораживающими людей». Обещание религиозной терпимости побудило всех ее подданных поддерживать выдвинутое ею притязание на назначение ее преемницей Елизаветы. Но вопрос о наследовании, как и вопрос о браке, был для Елизаветы вопросом жизни и смерти. Ее брак с католиком или протестантом положил бы конец системе равновесия и национального единства в стране, подал бы знак к восстанию обманутой ею партии и к победному торжеству партии удовлетворенной. Испанский посол, настаивавший на браке с Габсбургом, писал: «Если сюда явится католический принц, то первая месса, на которой он будет присутствовать, послужит сигналом к восстанию». То же было и с вопросом о престолонаследии. Назначить наследником протестанта из дома Суффолков — значило бы побудить к восстанию всех католиков; назначить Марию Стюарт — значило бы вызвать отчаянное восстание протестантов и отдать Елизавету на произвол любого фанатика-убийцы, желавшего очистить путь для католического государя. «Я не настолько глупа, ответила королева Марии Стюарт, — чтобы надеть на себя саван».
Но на нее оказывалось сильное давление, и Мария Стюарт ожидала торжества католицизма во Франции, чтобы еще усилить его. Это и заставило Елизавету помочь гугенотам, когда они стали поддаваться перед силой Гизов. Как ни ненавидела она войну, но инстинкт самосохранения вовлек ее в великую борьбу, и, несмотря на угрозы Филиппа II, она обещала прислать протестантам под началом Конде деньги и 6 тысяч человек. Но роковое поражение армии гугенотов при Дре отдало Францию в руки Гизов и приблизило опасность к самому порогу Англии. Надежды английских католиков возросли. С изданием буллы о низложении, папа Римский, правда, медлил, зато он объявил (1562 г.) принятие английской литургии расколом и запретил католикам посещать церкви. Издание этой грамоты положило конец богослужебному единообразию, которое старалась установить Елизавета. Ревностные католики покинули церкви. На этих ослушников налагались тяжелые пени, и когда их число возросло, они стали важным источником дохода для казны. Но это не могло компенсировать нравственный удар, нанесенный отчуждением католиков.
Это было началом борьбы, которую Елизавете удавалось предупреждать в течение трех памятных лет. Фанатизм католиков встретился с фанатизмом протестантов. Вести о поражении гугенотов вызвали в Англии панику. Парламент выразил свои опасения в новых мерах строгости. «Довольно сказано слов, — заметил министр королевы, сэр Фрэнсис Ноллис, — пора обнажить меч». Этим мечом явился «Акт об испытании» («Test act») 1563 года, первый в ряду тех уголовных законов, которые в течение двух веков тяготели над английскими католиками. Этот статут требовал от всех чиновников, духовных и светских, за исключением пэров, присяги на верность королеве и отречения папы Римского от светской власти. Вследствие этого вся власть в королевстве перешла в руки протестантов, а также католиков, признававших, вопреки папе, законность Елизаветы и ее церковную юрисдикцию. Впрочем, к мирянам этот закон применялся бережно; более сильное давление оказывалось на духовенство. Многие из приходских священников хотя и приняли новую литургию, но не принесли присяги, предписанной «Актом о единообразии». До сих пор Елизавета благоразумно не допускала строгого расследования их взглядов. Но теперь для выполнения закона в Ламбете по ее приказу была учреждена комиссия с примасом во главе; в то же время за основу вероучения были приняты 39 статей, составленных при Эдуарде VI, и от духовенства потребовали их принятия.
Быть может, если бы Елизавета предвидела, как быстро исчезнет пугавшая ее опасность, она сохранила бы свою прежнюю лояльную политику. В этом случае она могла, по обыкновению, положиться на счастье. Гибель герцога Гиза при осаде Орлеана, занятого гугенотами (1563 г.) дезорганизовало его партию; при французском дворе верх взяла политика умеренности и равновесия; Екатерина Медичи была теперь всесильна, а она все еще придерживалась мирной политики. Но удача сопровождалась для Елизаветы заслуженным унижением. В годину бедствия гугенотов она продала им свою помощь за уступку Гавра, а теперь примирение партий во Франции снова отняло его. Мир с Францией следующей весной обеспечил ей на год отдых от тревог и совсем расстроил план Марии Стюарт оказать давление на соперницу соединенными силами Шотландии и Франции. Но поражение только внушило ей еще более опасный план. Ей надоела маска религиозной терпимости, которую приходилось носить с целью обеспечить себе общую поддержку подданных, и она решилась сблизиться с английскими католиками на почве католицизма.
По родству ближе всего к Марии был Генрих Стюарт, лорд Дарнли, сын графини Леннокс и внук Маргариты Тюдор по второму ее браку с графом Энгусом, тогда как Мария была внучкой Маргариты по первому браку с Яковом IV. Хотя дом Ленноксов и принял новое английское богослужение, но его симпатии заведомо остались католическими, и католики возлагали свои надежды на его наследника. Теперь Мария Стюарт решилась объединить силы католицизма посредством брака с Дарнли. Обе стороны считали этот брак вызовом протестантизму. До сих пор Филипп II относился одинаково подозрительно к религиозной терпимости Марии и к ее расчетам на Францию; теперь он постепенно перешел на ее сторону. «Она — единственные ворота, — признался он, через которые религия может снова проникнуть в Англию; все другие закрыты». Напрасно королева Елизавета старалась предупредить брак, угрожая войной и устраивая заговоры с целью захватить Марию Стюарт и изгнать Дарнли за границу. Лорды Конгрегации с ужасом пробудились от своего доверия к королеве, а ее сводный брат, лорд Джеймс Стюарт, более известный под именем графа Меррея, произвел смотр своим союзникам-протестантам. Едва они подняли восстание, как Мария, с пистолетами за поясом, пошла на них и без труда прогнала их вождей за границу. Разнесся слух, что она заключила союз с Испанией и Францией, где снова усилилось влияние Гизов.
Елизавета прибегла к позорному притворству, когда известие о беременности Марии придало той такую силу, что она пренебрегла предупреждениями Филиппа II об осторожности и медлительности. «С помощью Бога и Вашего святейшества, — писала она папе, — я надеюсь перепрыгнуть через стену». Ее советником все еще оставался итальянец Риццио, посоветовавший брак с Дарнли, и смелое предложение соответствовало ее характеру. Она потребовала признания своего права на престол. В предстоявшем парламенте она решилась установить в Шотландии католицизм и добиться изгнания Меррея и его товарищей. Католики Северной Англии готовы были восстать, когда Мария будет готова им помочь. Никогда такая опасность не грозила Елизавете, но и в этот раз она могла «положиться на свое счастье». Ради брака с Дарнли Мария рисковала всем, но едва со дня свадьбы прошло несколько месяцев, как люди заметили, что она «ненавидит короля». Юноша оказался беспутным и дерзким супругом, а презрительный отказ Марии короновать его, — отказ, который Дарнли приписал советам Риццио, — довел его ревность до бешенства (распространилось мнение, что Дарнли являлся отцом будущего ребенка Марии — Якова). В тот самый момент, как королева выявила свои широкие замыслы высылкой английского посла, Дарнли в сопровождении своих родственников — Дугласов ворвался в ее покои, утащил с ее глаз Риццио и бесчеловечно заколол его в передней.
Тут должны были проявиться темные стороны характера Марии Стюарт. Как ни сильно было ее желание отомстить Дарнли, но он был ей нужен для выполнения политических планов. Она скрыла свою ненависть под притворной привязанностью и этим успела отвлечь жалкого юношу от товарищей по заговору и воспользоваться его помощью для бегства в Денбар. Очутившись на свободе, она с торжеством пошла на Эдинбург во главе 8 тысяч человек (под командой графа Босуэла), а заговорщики в страхе бежали за границу. С мудрым притворством она, однако, вернулась к системе религиозной терпимости, но никогда не прекращала своих отношений с английскими католиками, а ее двор был наполнен беглецами из северных графств. «Ваши действия, — писала ей Елизавета во внезапном порыве горячей откровенности, — так же исполнены яда, как Ваши слова — меда». Рождение сына, будущего Якова VI в Шотландии и Якова I в Англии, удвоило силу Марии Стюарт. «Число Ваших друзей так возросло, — писал ей ее посланник из Англии, — что многие графства готовы восстать целиком и уже выбрали себе предводителей из знати».
