От примаса до последнего служителя все ее представители только от короля получали право пользоваться своими духовными полномочиями. Голос проповедников был отголоском его воли. Он один мог устанавливать, что — правоверное учение, а что — ересь. Формы ее служения и веры изменялись по капризу короля. Половина ее богатств пополнила королевскую казну, другая их половина была во власти короля. Это беспримерное сосредоточение всей власти в руках одного человека поразило воображение подданных Генриха VIII. Его стали считать выше законов, управляющих обычными людьми. Политики и духовные особы выставляли его мудрость нечеловеческой. При упоминании его имени члены парламента поднимались и преклонялись перед пустым троном. Полная преданность его особе заменила прежнюю верность закону. Отмечая главное достоинство Кромвеля, примас английской церкви утверждал, что он любил короля «не меньше Бога».
Как известно, Кромвель больше всех содействовал выработке культа короля; но едва он был выработан, как начал разрушаться. Именно успех Кромвеля привел к гибели его политики. Одной из самых замечательных особенностей его системы было оживление деятельности парламента. Великое собрание, которого с Эдуарда IV до Уолси опасалась монархия, было снова вызвано к жизни Кромвелем, обратившим его в страшнейшее орудие деспотизма. Он не видел ничего опасного в Палате Лордов, светские члены которой бессильно преклонялись пред могуществом короны, а духовные превращались его политикой в простое орудие королевской воли. Ничего страшного он не находил и в Палате Общин, состоявшей из членов, которые прямо или косвенно назначались Королевским советом. С таким парламентом Кромвель мог рассчитывать на то, что в лице представителей нации он сделает ее саму участницей создания абсолютизма. Статуты парламента повергли церковь к стопам монархии. Билли об опале (attainder) возвели на эшафот крупнейших вельмож. Вновь изобретенные измены, присяги, следствия ограничили свободу с соблюдением законных форм.
Но жизнеспособность такой системы зависела целиком от полного подчинения парламента воле короны, а между тем способ действий Кромвеля сделал невозможным длительность такой подчиненности. Роль, которую пришлось в последующие годы играть парламенту, доказывала важность сохранения конституционных форм, даже если они почти утратили значение. При неизбежной реакции против тирании они являются центрами оживления энергии народа, а возвратному потоку свободы их сохранение позволяет течь спокойно и естественно, по его обычным каналам. В управление самого Кромвеля один случай — «великий спор» об упразднении мелких монастырей, показал, что элементы сопротивления еще сохранились, и они быстро развились, когда могущество короны упало вследствие малолетства Эдуарда и непопулярности Марии.
Этому возрождению духа независимости очень содействовало отнятие церковного имущества. Отчасти по необходимости, отчасти из желания создать партию, заинтересованную в продолжении их церковной политики, Кромвель и король раздавали с беспечной расточительностью огромную массу богатств, стекавшуюся в казну. Таким путем от церкви к аристократии и дворянству перешло около одной пятой всех земель королевства. Это не только обогатило старые фамилии, но и создало новую знать — из креатур двора. Наиболее известными примерами фамилий, возвысившихся из ничтожества благодаря огромным пожалованиям церковной земли придворным Генриха VIII, служат Расселы и Кэвендиши. Едва была сокрушена старая знать, как ее место заняла новая аристократия. По замечанию Галлама, «фамилии, считающиеся теперь наиболее значительными, выдвинулись впервые, за немногими исключениями, при королях из дома Тюдоров, а если проследить происхождение их состояний, то окажется, что немалую часть их они приобрели от монастырей и других церковных учреждений». Руководящее участие этих пэров в событиях, следовавших за смертью Генриха VIII, придало всему сословию новую силу и свежесть. В общем обогащении землевладельцев участвовало и простое дворянство, и потому вслед за энергией лордов скоро обнаружили обусловленную самостоятельность и общины.
Но особенная опасность политики Кромвеля для монархии заключалась в воодушевлении, которое религиозно настроенные массы народа почерпнули из проведенных им церковных реформ. Лоллардизм как крупное общественное и народное движение прекратил существование, и, кроме случайных волнений и недовольства устроением церкви, немного осталось от чисто религиозного импульса, данного Уиклифом. Но хотя жизнь лоллардизма отличалась слабостью и неустойчивостью, тем не менее преследованиям, упоминания о которых рассеяны в протоколах епископских судов, не удалось совсем уничтожить его. Там и сям собирались кучки людей — читать «целую ночь в большой еретической книге известные главы евангелистов по-английски»; из рук в руки переходили списки трактатов Уиклифа.
Чтобы раздуть тлеющие угли в пламя, нужно было только дуновение воздуха, и это дуновение исходило от Уильяма Тиндаля. Из Оксфорда он перешел в Кембридж и был сильно поражен появлением Нового Завета в переводе Эразма. С этого момента у него в сердце была одна мысль. «Если Бог сохранит мне жизнь, — сказал он ученому противнику, — я постараюсь, чтобы через несколько лет малый, ходящий за плугом, больше тебя был знаком с Писанием». Но прежде чем его мечта осуществилась, он достиг 40 лет. Известие о протесте Лютера в Виттенберге вырвало его из уединения; на время он нашел себе приют в Лондоне, а потом в Гамбурге, откуда отправился в небольшой городок, ставший вдруг священным городом Реформации. Студенты всех наций стекались туда с энтузиазмом, напоминавшим крестовые походы. «Когда перед ними показывался город, — рассказывал современник тех событий, — они воздавали благодарение Богу, так как теперь свет евангельской истины распространялся в отдаленнейшие части земли из Виттенберга, как прежде из Иерусалима».
В 1525 году Тиндалов перевод Нового Завета был закончен. Изгнанный из Кельна, Тиндал со своими листами должен был бежать в Вормс, и оттуда 6 тысяч экземпляров Нового Завета были посланы к берегам Англии. Но Тиндалева Библия была для Англии не просто переводом, а отголоском лютеранского движения: она носила на себе отпечаток Лютера в передаче церковных выражений и сопровождалась с жестокими нападками Лютера и перепечатками трактатов Уиклифа. Поэтому она была объявлена еретической, и груда книг была сожжена перед Уолси во дворе церкви святого Павла. Однако общество «христианских братьев», состоявшее по преимуществу из лондонских торговцев и граждан, но рассылавшее агентов по всей стране, продолжало тайно ввозить в Англию и распространять среди торговых и низших классов Библию и памфлеты. Они тотчас нашли доступ в университеты, где духовный толчок, данный гуманизмом, пробудил религиозную мысль. Кембридж уже стал известен ересью, и его ученые, которых Уолси ввел в основанный им колледж Кардинала, распространили заразу и на Оксфорд.
Скоро наиболее талантливые и трудолюбивые студенты вошли в состав группы «братьев», образовавшейся в колледже Кардинала для тайного чтения и обсуждения посланий. Напрасно Клэрк, глава группы, старался отговорить новых членов от вступления в нее, предупреждая о возможных опасностях. «Я упал перед ним на колени, — говорил один из них, — и со слезами и рыданиями умолял его, ради милосердия Божьего, не отвергать меня; я выражал твердую веру в то, что тот, кто вывел меня на этот путь, не покинет меня, но будет так милостив, что доведет меня до его конца». Когда он услышал эти слова, он подошел ко мне, обнял и поцеловал меня, говоря: «Да дарует тебе это Господь Бог всемогущий; с этих пор считай меня всегда твоим отцом, а я буду считать тебя своим сыном во Христе». Возбуждение, вызванное быстрым распространением работы Тиндаля, заставило Уолси действовать энергичнее: многие из «оксфордских» братьев были посажены в тюрьму, а их книги конфискованы. Но несмотря на панику протестантов, иные из которых бежали за море, в сущности, было проявлено мало строгости. Уолси оставался равнодушным ко всему, кроме политических вопросов.
