Такого рода общественная жизнь, естественно, не представляла журналам достаточного материала. Зато потребность в хорошем чтении они удовлетворяли полностью. Ну, может быть, и не полностью. Книги оставались книгами, и целиком их заменить журналы не могли. Но знакомить читателя с новинками словесности, дать ему возможность постоянно следить за литературным процессом — это журналы делали с успехом.
Сейчас трудно представить те волнения, с которыми ожидался приход очередного номера журнала в российской глуши. Каково было открывать «Сын отечества» с поэмой «Людмила и Руслан» (так она называлась в журнальном варианте) за подписью никому не известного поэта. «Какой свежий стих! Это получше „Душеньки“ Богдановича!». — «Нет, вы перехваливаете, но стихи и впрямь отменные». — «Послушайте меня, старика, вся эта поэма не стоит одной державинской строки „Глагол времен, металла звон“». — «Простите, ваше превосходительство, но молодость имеет свои права, и строфы „Людмилы и Руслана“ я уподоблю пенной струе вдовы Клико, бокал коей подымаю во здравие юного поэта».
А много позже ожидать с нетерпением статей Белинского, стихов Лермонтова, нового романа Тургенева — какое это было томительное счастье! И все это несли в российские просторы журнальные листы…
В отличие от XVIII века, к великому облегчению пишущих и читающих, правительство отказалось от выпуска журналов. Они целиком перешли в приватные руки. На заре века возник «Вестник Европы» (1802–1830), затем «Сын отечества» (1812–1852), «Отечественные записки» (1818–1830). Эти самые значительные издания выходили в окружении более кратковременных, составлявших как бы их фон. Война 1812 года и декабризм показали живительное влияние на русскую журналистику.
Глухие гитары,
Высокая речь…
Кого им бояться
И что им беречь?
В них страсть закипает,
Как в пене стакан,
Впервые читаются
Строфы «Цыган»…
С этими асеевскими строками вы вдохнете дымно-голубой воздух благородства, доблести, праздничного стремления к свободе, которым дышало декабристское движение. И легкое дуновение голубой воздушной струи на короткий срок наполнило русские журналы. Ведь пылкий Рылеев, взбалмошный Кюхельбекер, красавец Бестужев-Марлинский и многие их товарищи по сабле, перу и свободе были сотрудниками и авторами журналов. И опять Асеев с заключительной строфой «Синих гусар»:
Что ж это, что ж это, что ж это за песнь?
Голову на руки белые свесь.
Тихие гитары, стыньте, дрожа:
Синие гусары под снегом лежат!
На снегу Сенатской площади захлебнулось в крови декабристское восстание, и николаевское царствование начало злейшую пору реакции в России. Русские журналы в темной ночи николаевщины стали светлыми огоньками мысли и таланта, собиравшими вокруг себя все доброе и честное на Руси. Пушкин к славе первого поэта России прибавил известность замечательного редактора. Меньше года вел он «Современник», но успел дать непревзойденные образцы полемики, критики, библиографии на его страницах. Перо редактора он выпустил из рук лишь со своей смертью, и оно спустя время, к счастью для литературы, перешло в руки другого гениального поэта — Некрасова. К участию в «Современнике» он сразу же привлек Белинского, и под влиянием великого критика определилась демократическая программа журнала. Читались во всех углах России «Московский телеграф» Н. А. Полевого (1825–1834), «Телескоп» Н. И. Надеждина, «Библиотека для чтения» О. И. Сенковского (1834–1865), возобновленные после перерыва «Отечественные записки» А. А. Краевского (1839–1884). Фамилии издателей и редакторов, приведенные нами, — это цвет тогдашней журналистики. Приближение журнала к книге требовало неостановимого литературного потока, и набегающими волнами появлялись на журнальных страницах произведения Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Герцена и Огарева.
Журнальное бытие было нелегким. Издатели и редакторы запросто могли угодить на гауптвахту. Не избегали этой участи цензоры, пропускавшие вольные стихи, рассказ, статью. В военном государстве, где вся администрация щеголяла в мундирах, все было поставлено на военную ногу, и гауптвахта признавалась отличным средством духовного воспитания. Поздняя эпиграмма Д. Д. Минаева (1881) еще сравнительно идиллически рисует положение дел в цензуре:
Здесь над статьями совершают
Вдвойне кощунственный обряд:
Как православных — их крестят
И как евреев — обрезают.
Идиллически, потому что действия цензуры изображаются механическими, тогда как она буквально въедалась в литературу, разрушая ее живую ткань. Анекдотами о тупости, злости, придирчивости цензоров переполнены все литературные и театральные мемуары XIX века. Но анекдоты анекдотами, а суть состояла в неуклонном и тягостном давлении на все, что дышало вольным духом. Меня немало развеселил один теоретический тезис духовной цензуры, гласивший, что само утверждение православных истин должно подвергаться иногда неодобрению, поскольку утверждение чего-либо как бы предполагает возможность отрицания. Подобную казуистику сейчас читать весело, но людям того времени было не до смеха. Людей, поджигавших костер, всегда было больше восходивших на него, и далеко не все тащившие хворост к костру были похожи на бедную старушку, о которой Ян Гус, заметив ее усердие, горько сказал: «Sancta simplicitas!» Нет, святой простотой не отличались ни Николай I, ни исполнители его воли Бенкендорф и Дубельт, ни министр народного (!) просвещения Уваров, вслух однажды пожелавший, «чтобы, наконец, русская литература прекратилась. Тогда, по крайней мере, будет что-нибудь определенное, а главное — я буду спать спокойно». Русская литература, однако, не прекращалась, наполняя собой журнальные страницы, и у министра не было спокойного сна.
В борьбе с цензурой вырабатывался особый язык, и сатира Салтыкова-Щедрина стала примером гениального сопротивления свободного слова цензурным запретам. Но литературная деятельность этого великого писателя относится главным образом ко второй половине XIX века, о которой мы сейчас скажем несколько слов.
По другим главам нашей книги читателю, наверно, стало заметно, что мы уделяем большее внимание началу какого-либо процесса, а в дальнейшем его развитии обращаем взгляд на те звенья, которые либо менее известны, либо полузабыты. Начала процессов мы выделяем затем, что они определяют позднейшее их течение, а о полузабытых звеньях напоминаем, дабы не утомлять читателя повторением истин, слишком хорошо известных ему с ученической скамьи. И в этой главе мы более подробно рассказали о XVIII веке именно по этим причинам. А XIX и XX века несравненно лучше знакомы читателю по школьному и вузовскому обучению, и мы, естественно, сжимаем о них рассказ.
Крестьянская реформа 1861 года вызвала оживление общественной жизни. Духовное ее направление определяли революционеры-демократы. Мы говорили уже о герценовском «Колоколе», но заметим здесь, что он начал выходить как приложение к «Полярной звезде» — первому из вольных русских журналов, печатавшихся за границей. «Полярная звезда» и «Колокол» были дальними предвестниками заграничной большевистской периодики, основанной В. И. Лениным в начале XX века.
В России журнальное дело взяли в молодые и сильные руки Чернышевский и Добролюбов, вошедшие в некрасовский «Современник», Писарев, ниспровергавший литературные авторитеты в «Русском слове», яростные разночинцы, язвившие противников в «Искре». Неудачный выстрел Каракозова по царю обернулся более чем удачным залпом царя по прогрессивной журналистике. «Современник» был закрыт, в цензуре снова вспомнили о николаевских временах, запреты и ограничения опять посыпались на журналы. Политическая острота статей притупляется, центр тяжести переносится на крупные прозаические произведения, которые отдают в журналы виднейшие писатели. Либеральные и реакционные издания разграничены взглядами издателей и редакторов, но читатель иногда поневоле обращался к «Русскому вестнику» Каткова, где печатались Толстой, Достоевский, Тургенев. Катков был ренегатом, перебежавшим от либералов к реакционерам, но он был умелым организатором, обеспечившим журналу большую подписку, и значительные писатели отдавали ему свои произведения. Среди либерально-буржуазных журналов заметным стал «Вестник Европы», воскресивший старое название александровских времен, издаваемый Стасюлевичем. В нем печатался Салтыков-Щедрин, желчно ругавший либералов «применительно к подлости», но из двух зол предпочитавший меньшее. Не раз бросался в журналистику Ф. М. Достоевский, издававший вместе с братом «Время» и «Эпоху» в 60-х годах и закончивший свою редакторскую деятельность выпуском единоличного издания «Дневник писателя» (1876–1877, 1880–1881).