А вот частушка, приводившая самого Маяковского в восхищение своей звукописью:
Дорогой и дорогая,
Дорогие оба,
Дорогая дорогого
Довела до гроба.
По частушкам можно воссоздать историю народа с начала нашего века до недавних времен. Русско-японская война:
Много сосен, много елок,
Много вересиночек,
Из-за проклятого японца
Много сиротиночек.
Революция 1905 года:
Бога нет, царя не надо,
Губернатора убьем.
Податей платить не будем,
Во солдаты не пойдем.
Столыпинская реформа:
Через года полтора
Все уйдут на хутора.
Худо ль, лучше ль будут жить,
А нет охоты выходить.
Первая мировая война:
Уж ты, молодость моя,
Куда же ты девалася?
По окопам, по землянкам
Скоро истаскалася.
Революционный 1917 год:
Николай любил калину,
А Распутин — виноград,
Николай проел Россию,
А Распутин — Петроград.
1917 год. Октябрьская революция:
Ходят волны по реке
Белыми барашками.
Переполнен Петроград
Матросскими рубашками.
Октябрьская революция:
Мы идем наудалую,
Все равно нам пропадать,
За Коммуну молодую
Рады жизнь свою отдать.
Гражданская война:
Офицерик молодой,
Ручки беленькие,
Ты катись за Кавказ,
Пока целенький.
20-е годы:
Купи, мама, мне на кофту,
Постарайся кумачу.
С комсомольцем гулять буду,
С богатеем не хочу.
30-е годы:
Задушевная товарочка,
Запишемся в колхоз,
Сошьем беленькие кофточки,
Пойдем на сенокос.
Великая Отечественная война:
Как я гляну на часы —
Половина пятого.
Все равно мы разобьем
Гитлера проклятого.
Послевоенное время:
Вот окончилась война,
Я осталася одна.
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик.
«Русский человек выработал для частушки общую, до предела мудрую, простую и осмысленную музыкальную форму, — пишет поэт Виктор Боков. — Ее слышат и певцы и гармонисты. Частушечные наигрыши последних причудливы, как русские кружева и вышивки, ярки и броски, как дымковские глиняные игрушки, как работы Мстеры и Палеха, рельефны, как богородская резьба.
В частушке наличествуют все краски — от самых грубых, плакатных, где смех не сдерживается никакими оглядками на то, „что можно и что нельзя“, до самых тончайших акварелей, в которых уловлена вся сложность душевных волнений и переживаний, все самые разнообразные трагедии и комедии быта. Печаль, гнев, раздумье, светлую грусть, волевую, энергичную радость — все найдешь в этом огромном океане народного творчества, как и в самой жизни.
И во всем богатстве чувств, характерных душевных жестов и движений выпукло вырублен в частушке русский человек, слышится удивительная русская речь, которую так жадно умели слушать и Пушкин, и Лев Толстой, и Островский.
Частушка — новая область художественного творчества русского человека. Отойдя от исконных форм и черт русской традиционной песенности, частушка уберегла дух народа, его характерные, исторически сложившиеся черты: удаль, смелость, общительность, любовь к острому слову, к шутке, к обличению зла».
Этим гимном младшей сестре песни, вырвавшимся единым выходом из уст моего товарища, который сам умеет мастерски складывать и исполнять частушки, я хочу закончить о ней разговор. В конце лишь замечу, что частушка широко вошла в творчество современных поэтов. Ее ритмы и краски, остроумие и афористичность используются многими поэтами в стихах и поэмах.
* * *
Предшествующую часть главы мы посвятили рассмотрению лирической стихии народного творчества. Обратимся теперь к его эпической струе — большим поэтическим формам былины и исторической песни. Вернее сказать, это не струя, а целая река, широкая, глубокая, величавая. И как у реки, есть у нее свои берега — живая история народа. На тех берегах горделиво красуются славные города — княжеский Киев и вольный Новгород; на прибрежных холмах стоят богатырские заставы, стерегущие Русь от половцев и татар; в дремучих лесах, подступающих вплотную к реке, еще справляются языческие тризны и свищут Соловьи-разбойники; из устья реки видно окиян-море, и плывут по нему корабли в далекий Веденец, святой Ерусалим, богатую Индию.
И отражаются в реке белокаменная София и расписной терем Владимира Святославича; строгий лик княжеского дяди Добрыни и безусое лицо поповского сына Алеши; птичьеглавые ладьи Садко — богатого гостя и Василия Буслаева, который, остепенившись на старости лет, станет из ушкуйников посадником новгородским. Течет река, колыхая эти отражения, причудливо их смешивая и преображая.
А над рекой веют свежие и вольные ветры первых веков русской государственности. С берега на берег переносят они мощные и прекрасные звучания. Гудит вечевой новгородский колокол, и откликаются ему колокола в Киеве и Чернигове, Ростове и Суздале. Шумит княжеский пир, и бушует народное вече. Стучат богатырские мечи, и свистят каленые стрелы дружины. Звенят яровчатые гусли Бояна, и вещий голос его поет славу своему времени.
Красивый и щедрый мир встает перед нами в былинах, которые сами исполнители их называли стáринами, подчеркивая их обращенность в прежние, стародавние времена. Былина — это большая песня-поэма, иногда в несколько сот стихов, исполнявшаяся нараспев, обычно под аккомпанемент гуслей. Былинный мир — это одновременно сказка и действительность, вымысел и история. Почти каждая былина имеет в своей основе реальные исторические корни. Когда я писал поэму «Василий Буслаев», то был буквально ошеломлен, найдя в старых книгах свидетельство подлинного существования былинного героя. Васька Буслаев — воплощение новгородской вольницы — представлялся мне полностью созданием народного воображения, вроде Ивана-царевича или Иванушки-дурачка. И вдруг натыкаюсь на его имя в списке новгородских посадников конца XII века. Значит, он должен быть современником автора «Слова о полку Игореве». Однако строгая старость не исключает, а на Руси часто и предполагает буйную молодость. Разгульный и озорной «сын посадничий» на склоне лет сам стал посадником Великого Новгорода. Но память народная удержала и возлюбила именно беспутную его молодость, а не степенную старость.
