— Прибывает, конечно, — ответил Михалыч. — Вот только до каких пределов?

— Мы, поди-ка, здесь двадцать лет живем, — включилась в разговор Мария Терентьевна. — Привыкли. Каждый год паводок. Раз водой затопило почти весь огород. Буренку с полмесяца из сарая не выводили. А вот как ноне будет… снегу, вишь ли, в лесах много.

— Снег еще кое-где в тенях лежит, — подтвердил Михалыч, бросая кисть на землю. Передохнув, он достал из кармана сигареты и закурил. — А может, снега, как говорится, измором уйдут? Было ведь так в позапрошлом году, когда весна стояла прохладная! Ну что ж, — заключил он, — дело сделано, пожалуй, поплывем в лес. Ну, а вначале навестим бобров. Сейчас время их проведать. Как переносят они паводок?

Вскоре мы с егерем сидели в лодке, которую он именовал «ботничком». Я на веслах, он на корме с правилом. Ботничок двигался легко, но был верткий, и я, с непривычки, греб очень напряженно, думая только о том, чтобы ненароком не опрокинуться. Однако Михалыч сказал, что ботничок сделан его руками и не подведет.

— Тебе кого надо снять-то? — спросил меня Михалыч, весело щурясь от яркого солнца и водяных бликов, и добавил: — Какой день сегодня! На редкость! Бобров, конечно, днем не увидишь. Сделаем вот как: от бобровых нор свернем к бугоркам. На них кого-нибудь вода все равно настигнет. Зайца, лису, а может, и енот попадет впросак. Лоси, тоже бывает, плавают с острова на остров…

— А может ли быть, что мы никого не увидим? — спросил я.

— Это в половодье-то! — усмехнулся с недоверием Михалыч и стал сильнее загребать веслом.

Я оглянулся. Мы входили в узкий прогал между стволами высоких берез. Я сложил весла. Течение здесь было слабое, и мы двигались на одном «кормовике».

Постепенно прогал стал расширяться, пока не открылась большая лесная поляна, искрящаяся водяными бликами. Михалыч повел лодку по окраине ее, возле затопленного ивняка, ветки которого были унизаны пушистыми желтыми комочками-цветками. На одном кусте что-то ярко блеснуло. Когда проплывали мимо, я заметил, что это срез ветки, сделанный зубами бобра.

А вот показался осинник. Ближе, ближе. Часть светло-зеленых стволов стоит на пологом берегу, а некоторые деревья в воде. И из воды же торчат пеньки с конусной подрубкой. Выходит, бобры где-то рядом.

— Хатка! — вдруг взволнованно произнес Михалыч, пристально глядя вперед. — Точно! Она! Что бы это значило?

На берегу у осин, как мне казалось, лежала куча хвороста.

Михалыч совсем медленно повел к ней лодку и, когда нос ее коснулся берега, приподнялся, свесил ногу в резиновом сапоге и осторожно встал на землю. Махнув мне рукой, чтобы я тоже вылез из лодки, Михалыч крадучись подошел к хатке и присел на корточки, наклонив голову.

Минут пятнадцать мы напряженно вслушивались в звуки, и вот до нас донеслось негромкое попискивание. «Как из-под земли», — подумал я, разглядывая палки и ветки, вмазанные в толстый слой ила и составляющие свод комнатки, в которой сейчас находились бобры.

Я приподнялся и глазами поискал вход в хатку. Да вот он, у берега, заполнен водой!

— А это что за бревна? — спросил Михалыч, с недоумением глядя на три довольно толстых ствола осин, в разных местах торчащих из-под хатки (на них я совсем не обратил внимания).

С минуту егерь морщил лоб, думая, а потом взволнованно ответил:

— Так ведь бобры на этих перекрещенных бревнах нарочно выстроили хатку! Они это против потопа сделали! Вода подымется, и хатка на осинах тоже! Выходит, они знают, что вода весь лес затопит!

Михалыч взглянул на меня как-то смущенно.

— Ты извини, — сказал он, останавливая взгляд на «Зените». — Придется нам оглобли поворачивать назад. Срывается твоя фотосъемка. Бобры верно подсказывают!

Через минуту, когда мы, повернув лодку, быстро поплыли назад, егерь пояснил, что теперь ему надо срочно спасать свое хозяйство. Ведь бобры из норы перешли в хатку, а прежнее жилье у них было высоко в береге.

«Нет, они не ошибутся, у них инстинкт», — добавил он.

Подгоняемый течением, ботничок летел как стрела, и мы, издали заметив избу, направились прямо к ней.

Возле крыльца приподнятый нос ботничка так и врезался в берег. Михалыч прыгнул с кормы прямо в воду и направился в избу. Но сразу же открылась дверь и на крыльце показалась встревоженная Мария Терентьевна.

— Марья! Бобры хатку на плоту устроили! Нам тоже придется вещи и корову туда… наверх!

— Куда наверх? — спросила Мария Терентьевна. — Буренку-то?

— Да на сеновал! Крышу раскрывать придется…

И на лесном островке сразу начались спасательные работы, во время которых я, конечно, никак не мог оставаться сторонним наблюдателем. Да и как тут не будешь действовать, если видишь, что вода прибывает. Особенно это заметно на огороде, где она, не торопясь, но уверенно заливала «поры земли», разные ямки и щелки, и при этом хлюпала и шептала.

Мне казалось, что она выговаривала: «Ах, шш… Чтоб вас!»

В первую очередь мы вынесли из избы вещи и подняли их на чердак. Распустили имевшиеся у егеря в запасе стальные тросы и избу, как говорят, расчалили, то есть привязали ее за углы к деревьям. Затем сколотили из двух бревен и досок помост, который одним концом прикрепили к бревнам сарая у самой крыши, а второй, как и рассчитывал Михалыч, сам улегся на бугре земли. Раскрыли крышу сарая и втроем с помощью веревок затащили по помосту Буренку на сеновал. Там привязали ее к стойке возле копны сена.

Была уже поздняя ночь, когда мы смогли отдохнуть.

Мы стояли на сеновале и смотрели вниз на окружавшую нас темную воду. К помосту (в сарае была уже вода) причалены ботничок и большая лодка, которую пришлось спускать на воду просмоленной, но так и не просохшей. На корме у нее горбатился мотор…

В памяти остался еще яркий закат над лесом, тихие вздохи жующей сено коровы и непрерывное журчание воды под нами.

А утром Михалыч увез меня на своей лодке на пристань.

Стоял конец апреля. От яркого солнца последний снег таял прямо на глазах, уносясь звонкими искрящимися ручейками по асфальту городской улицы.

Я проходил мимо птицефабрики. Никогда я не интересовался, что происходит за ее глухим высоким забором, покрашенным в зеленый цвет, и закрытыми воротами, но на этот раз ворота оказались распахнутыми, и я задержал взгляд на главном корпусе: на его крыше была огромная вольера, а в ней темнела фигура большой хищной птицы. Я спросил о птице стоявшую в дверях проходной вахтершу.

— Это орел… Яша-ветеринар, — ответила она.

— Ветеринар?

— Так его наши рабочие кличут. А если подробности интересуют, зайдите в контору и спросите Сергея Петровича.

Через полчаса, предъявив пропуск вахтерше, я уже поднимался по узкой железной лестнице на крышу главного корпуса. Меня сопровождал рабочий фабрики Сергей Петрович, пожилой, медлительный и какой-то очень добрый, синие глаза его так и излучали доброжелательность. Так как «ветеринар Яша» находился на его попечении, он охотно согласился мне его показать.

Вблизи вольера представляла собой как бы огромную комнату из проволочной крупноячеистой сетки с дверью для входа. Посередине ее, на полу, стояло металлическое корыто с водой — поилка, а в правом углу на четырех ножках высился ящик без одной стенки с покатой крышей — укрытие для птицы на случай дождя.

Яша сидел под потолком вольеры на жерди. Толстые лапы птицы с крупными загнутыми когтями плотно и напряженно обхватывали шест, а сама птица подалась вперед и смотрела вдаль, туда, где на горизонте, хорошо видимый отсюда, темнел лес.

— Яша! Ты что? — спросил Сергей Петрович птицу. — Опять скучаешь?

Яша услыхал голос и повернул к нам гладкую крючконосую голову, но только на секунду, а затем расправил коричневые широкие крылья, взмахнул ими, но не взлетел, а лишь перебрался по шесту на новое место.