В тишине немецкого тылового госпиталя, возле массивного стола поста дежурного медперсонала, врач Иоахим Кляйн, только что вернувшийся после обхода палат, тихо, но настойчиво флиртовал с медсестрой Ингрид Мюллер. Этот флирт был такой же обязательной процедурой дежурства, как и ежедневная постановка термометров больным. И вдруг тишину больницы нарушил топот сапог. В кабинет стремительно вошли военный и мужчина в штатском. Кляйн поднялся, увидел гостей и уныло понял, что штурм сердца Ингрид откладывается.

– Он в сознании? – спросил штатский. Иоахим жестом указал вошедшим на дверь больничной палаты.

Ингрид кинулась было подать им белые халаты, но посетители отмахнулись и пошли в указанную сторону.

На койке у окна в небольшой узкой палате с зарешеченными окнами лежал Алексей с открытыми глазами. Двое крадучись подошли к кровати. Военный в серебряно-чёрной форме остался стоять в ногах, а гражданский сел на стул и заглянул Подкопину в лицо. Потом повернулся к военному, кивнул ему и снова повернулся к больному. По-русски он говорил почти без акцента.

– Тебе повезло, солдат. Великая Германия даёт тебе шанс начать жизнь заново и правильно.

– Это как же? – еле слышно спросил Подкопин.

– Ты можешь принести огромную пользу великому рейху. Это, – переводчик указал на военного, а тот многозначительно кивнул, – штурмбанфюрер[4] Фриц Дитц, он хочет забрать тебя в разведшколу абвера.

– Чтоб я чему-то у фрица учился? Я закончил разведшколу Самохина – лучшую в Советском Союзе!

Штатский старательно переводил. При упоминании фамилии Дитц, наморщив лоб, задал вопрос:

– Господин штурмбаннфюрер в абвере с тридцать девятого года. И всё это время он занимается русскими шпионами. Но никогда не слышал о такой разведшколе. Где она находится?

– Это самая секретная школа. Поэтому про неё никто и не знает.

– Ты сможешь показать её расположение? Рассказать об её структуре, основных учебных планах? Тогда тебя сразу примут в абвер.

Алексей сначала долго смотрел в потолок, скользя взглядом по трещинам, потом и вовсе прикрыл глаза. Дитц решил, что пленный принимает решение.

– Расскажешь подробно господину штурмбаннфюреру о школе, и тебя ждёт прекрасное будущее! Отдельная комната, усиленный паёк, индивидуальный график занятий! А в случае успеха – и женщины, – перевёл штатский.

– Пусть он наклонится, такой секрет только ему шепну.

Дитц наклонился.

– Ближе, – потребовал Подкопин.

Чего от него хотят, немец понял и без перевода. Он склонился почти к самым губам русского. И тут Подкопин попытался плюнуть фашисту в лицо, но плевок не получился. Тягучая слюна застряла в углу спёкшегося рта. Эсэсовец по-боксёрски резко и без замаха ударил Алексея в лицо. Потом ещё раз и ещё. С неимоверным грохотом на пол полетела капельница, стоявшая возле кровати. Но Дитц продолжал избивать потерявшего сознание Подкопина. Переводчик попытался урезонить своего начальника:

– Герр Дитц, успокойтесь! Допрос же не окончен!

Услышав на посту шум и крики, в палату ворвался доктор Кляйн.

– Герр штурмбаннфюрер, я три недели своей жизни потратил на то, чтобы вытащить этого русского с того света, а вы за минуту перечёркиваете весь мой труд! Зачем тогда просили поставить его на ноги?

– Только из уважения к вашему труду, – прошипел Дитц и выскочил из палаты. Переводчик и доктор переглянулись и ринулись за ним.

Из распахнувшейся двери Ингрид стала с любопытством наблюдать, как в коридоре появился разъярённый эсэсовец, перепуганный переводчик и невозмутимый доктор, который, следуя рефлексу аккуратности, педантично прикрыл открытую дверь палаты. Военный, широко шагая, морщился и тряс окровавленной рукой.

– Позвольте осмотреть рану, герр штурмбаннфюрер! – до конца оставаясь доктором, предложил Кляйн.

– Ничего серьёзного, поверхностный порез, но, чтобы исключить неприятности, я бы рекомендовал обработать рану. – И приказал медсестре: – Ингрид, бриллиантовый зелёный!

Девушка среагировала профессионально быстро. Пока она доставала пузырёк с зелёнкой и наматывала на палочку вату, Дитц высказывал переводчику:

– Одно слово – «азиаты». Этого русского куда-нибудь… чтобы сгнил побыстрей! – и, несколько раз щёлкнув пальцами здоровой руки, приговорил Алексея: – На Балканы! В каменоломни. Сколько сможет, прослужит Германии, а там… Ай! – спирт зелёнки неприятно защипал рану. – Благодарю вас, фрау…

– Фройляйн Ингрид Мюллер, – с многообещающей улыбкой поправила военного девушка.

– Целую ваши ручки, фройляйн Мюллер! – басовито зарокотал Фриц Дитц.

– Я понял вас, герр штурмбаннфюрер! Я подыщу ему прекрасное местечко! – сказал переводчик.

Дитц строевым шагом направился на свою передовую.

– В управление! – приказал офицер.

И парочка, к огромному облегчению доктора, стремительно пошла к выходу из госпиталя. Провожая гостей глазами, Кляйн мысленно перекрестился. Из задумчивости его вывели слова медсестры.

– Иоахим, а вы смелый мужчина. Не растерялись и не испугались этого майора!

– Если честно, то я испугался за вас, милая Ингрид! Мог бы начать размахивать тут оружием. Бог знает, что могло произойти.

– Вы настоящий рыцарь, Иоахим!

Бюст и ноги Ингрид Мюллер были в шаговой доступности, и Иоахим Кляйн ринулся на абордаж!

– Ингрид, прежде чем закончатся невыносимо долгие часы сегодняшнего дежурства и мы с вами отправимся в ресторан «Альт Зальцбург», вы всё-таки сходите к русскому?

– Одну секунду, Иоахим, – тепло и многообещающе ответила медсестра.

Ингрид пошла по коридору специальной походкой для доктора Кляйна. У дверей в палату она ненароком бросила молниеносный взгляд на пост, чтобы убедиться в достигнутом эффекте.

В этот момент дверь палаты открылась, девушка вскрикнула и отпрыгнула к противоположной стене коридора. Из палаты в больничной пижаме, запачканной свежей кровью, практически выпал Подкопин. Его лицо представляло собой сплошную рану, сочившуюся кровью. Кровавый пузырь вздулся на месте рта. Увидев расширенные глаза медсестры, русский впился в них взглядом. Пузырь лопнул, и Алексей хрипло сказал:

– А вот шиш вам с маслом, суки!

И рухнул на пол. Ингрид побледнела и тихо сползла по стене, задирая халат и юбку. Доктор Кляйн кинулся к девушке.

Кирка, звонко звякнув по камню, соскочила и попала Борису Егорову по ноге. Он со стоном повалился на землю. Крови было немного, но удар был очень болезненным. К нему подскочил охранник, передёрнул затвор автомата и собрался нажать на курок. В этот момент между ними встал недавно прибывший заключённый и знаками показал охраннику, что пострадавший сейчас поднимется и продолжит работу. Охранник что-то проворчал, но отошёл.

Новенький показал Егорову, что надо подниматься. И протянул руку. Борис ухватился за неё и поднялся, но стоять он не мог. Хорошо, что до конца смены было не более часа. До назначенного времени Борис кое-как имитировал работу, а новичок молотил по камням за двоих. Хотя «молотил» – было слишком большим преувеличением. Три удара по своему камню, один по Борисову. И только пятый, егоровский, ложился в общую копилку. Слабый и чахлый. Может быть, всё гасила какофония, создаваемая другими заключёнными.

И даже при таком способе обработки каменной глыбы им удалось отколоть от неё солидный кусок. Остаток времени они размолачивали его. Наконец завыла долгожданная сирена, смена была окончена. При помощи своего спутника Борис поковылял на плац общего сбора.

– Русский? – прилаживая его руку себе на шею, тихо спросил его защитник.

– Ага!

– Эк ты грамотно по ноге себе заехал.

– Издеваешься?

– А так бы не узнали друг о друге, – весело улыбнулся новенький.

После отбоя он согнал с соседних нар румынского дезертира и полностью оккупировал их. Чему Борис был даже очень рад. Концлагерь и работа в каменоломне и так изматывала, а тут под ухом часами что-то скулят на незнакомом тебе языке.