Хейверинг опять сделал паузу, оглядывая присутствующих.

– Я, должно быть, нервничал, иначе бы я сразу же понял, что это значит, когда Россетер сказал, что зайдет взглянуть на старушку. Он прибавил, что хочет, чтобы мы разошлись по разным комнатам. Я подумал, что это было частью его плана, чтобы свалить вину на других, поэтому я поддержал его. Но потом, оставшись в одиночестве, я внезапно понял, что он, должно быть, намерен убить ее, если показывается ей на глаза, и что это разделение по комнатам было задумано, чтобы взвалить вину на одного из нас. – Он вновь зажег погасшую сигарету. – Звучит дико. Вы не находите? И это действительно было дико. Я думаю, нам всем было понятно, что происходит что-то странное и нехорошее, но беда в том, что мы слишком многое отдали в руки Россетера, и теперь мне стало ясно, что он обманывает нас. Я пошел к женщине в другой комнате, чтобы у меня было алиби. Потом, через некоторое время, вернулся Россетер. Я думал, что он убил старушку, но нет, потому что я слышал, как она, когда Россетер выходил из ее комнаты, сказала ему что-то о каких-то затруднительных юридических формальностях.

– Одну минуту. В котором часу это происходило? Вы знаете?

– Да, я как раз взглянул на свои часы. Было двадцать пять минут двенадцатого.

– Значит, она все еще была жива. Вы имеете хоть какое-то представление, о чем и зачем Россетер разговаривал с ней?

– Не знаю. Думаю, он каким-то образом готовил свою инсценировку. Спросите у него.

Кадоган бросил быстрый взгляд на своих друзей. Та же самая мысль промелькнула и в их головах. Что это: искусно продуманный блеф, притворное незнание о смерти Россетера или он на самом деле не знает об этом? Хоть убей, Кадоган не мог понять. Эта реплика проскользнула прежде, чем они успели обратить внимание на выражение лица Хейверинга или что-то уловить в модуляциях его монотонного голоса. Уилкс безмятежно сидел на носу лодки, маленькая старческая фигурка, разжигающая видавшую виды трубку.

– Россетер сказал, что женщину, кажется, не так-то просто запугать, как он думал, и что, может быть, нам стоило бы отказаться от нашего плана, потому что для нас он слишком опасен. Я некоторое время спорил с ним по этому поводу, но больше для проформы. Я видел, что он собирается убить ее, но мне не хотелось, чтобы он понял, что я это вижу. Затем другой человек, Моулд, пришел к нам из своей комнаты и сказал, что кто-то бродит по магазину. Мы выключили свет и затаились на некоторое время, довольно-таки надолго. В конце концов мы решили, что это была ложная тревога, и Россетер дал тому, другому, револьвер и велел ему идти и выполнить это дело.

– В котором часу это было?

– Примерно без четверти или без десяти двенадцать. Он скоро вернулся и сообщил, что старушка мертва.

Наступила недолгая пауза. «Эвтаназия, – подумал Кадоган. – Они все считают это эвтаназией, а не преднамеренным жестоким убийством, не насильственным прерыванием невосстановимого сочетания чувств, желаний, привязанностей и воли, не толчком в невообразимую и беспредельную темноту». Он хотел рассмотреть лицо Хейверинга, но в угасающем свете дня виделся только его узкий силуэт. Что-то начало расти в его душе, что через неделю, месяц или год станет поэзией. Неожиданное волнение вместе со странным чувством удовлетворения охватило его. Слова его предшественников в этом великом искусстве вспомнились ему: «Они отбыли в светоносный мир»[120], «Я был беспечален, был в здравье»[121], «Взор Елены скрыл прах»[122]. Огромная и пугающая значительность смерти на мгновение сомкнулась вокруг него, как лепестки темного цветка.

– Я пошел и осмотрел ее, – рассказывал Хейверинг. – Вокруг ее шеи я обнаружил тонкий шнурок, на шее были характерные синяки. Смерть, несомненно, последовала от удушья. Именно в тот момент, когда я осматривал тело, появилась эта девушка. Россетер прогнал ее и обещал нам, что она не будет поднимать шума о том, что увидела. Он был растерян и взволнован, что удивило меня, потому что я считал, что это он убил старую женщину. Мы все были растеряны и хотели выбраться оттуда, но кто-то должен был избавиться от тела и вернуть игрушки в другой магазин. Договорились, как это сделать, и потом мы, трое мужчин, стали тянуть жребий, и исполнить это выпало мне. На некоторое время я задержался в квартире, раздумывая. Я был перепуган и опасался, что меня застанут возле трупа. И тут кто-то вошел в магазин внизу, – сказал он, бросив взгляд на Кадогана. – Это были вы. Что случилось потом, вам известно. Я оглушил вас и уложил в кладовке внизу. Запер дверь так, чтобы вы не смогли войти обратно в магазин и обнаружить, что он изменился, но оставил окно открытым, чтобы вы могли выбраться наружу. Я знал, что вы пойдете в полицию, но думал, что если полицейские не найдут тела, им здесь будет нечего делать. Я… я не нарочно ранил вас, вы должны понять…

– Извинения ни к чему, – прервал его Фен. – Что случилось с телом?

– Я втащил его в машину, которую оставила женщина. Оно было тяжелым, а я не силач, поэтому это заняло много времени. К тому моменту началось окоченение, и я был вынужден довольно грубо обращаться с головой и руками, чтобы протиснуть тело через дверцу машины. Это было ужасно. Я отвез его к реке и, набив камнями одежду, столкнул в воду. Я думал, что там глубоко, но я ошибся, и оно просто лежало, покачиваясь на краю, в грязи и камнях. Мне пришлось поднять его снова и отправиться искать другое место. Было темно, и в какой-то момент оно выскользнуло, и влажные руки обвились вокруг моей шеи… Потом мне пришлось опять вынуть камни из одежды, потому что оно было слишком тяжелым… – Хейверинг во второй раз закрыл лицо руками.

– Где в конце концов вы его оставили? – спросил Фен.

– Невдалеке отсюда, чуть выше по течению. Там, у края воды, стоят близко друг к другу три ивы.

В сумерках летали летучие мыши; без конца раздавалось пронзительное, скрипучее пиликанье сверчков; далеко-далеко в городе часы отбивали половину восьмого. Вода в реке сейчас казалась черной. Должно быть, у глаз той женщины роились маленькие рыбки. В темноте, нарушаемой лишь светящимися точками их сигарет, виднелись только силуэты сидящих в плоскодонке.

– А ее сумочка? Что сталось с ней? – спросил Фен.

– Россетер забрал ее с собой. Не знаю, что он с ней сделал.

– Продолжайте.

– Я промок и перепачкался, но мне еще предстояло вернуться, увезти эти игрушки, заменить их на бакалейные товары и все переделать в квартире. К тому времени, как я закончил, уже почти рассвело. Я слышал, как вы ушли, – сказал он, обращаясь к Кадогану, – и, запихнув часть товара в кладовку, вышел сам. Не думаю, что меня кто-нибудь видел. – С монотонной интонации он перешел на хныканье: – Никто не сможет ничего доказать…

– Что вы имеете в виду под словами «все переделать в квартире»? – потребовал ответа Кадоган.

– Я убрался в ней, передвинул мебель и смазал дверь маслом. Я знал, что вы видели только одну комнату, и подумал: вы решите, что перепутали квартиру.

– Ваш расчет оправдался, – признал Кадоган, – некоторое время я так и думал. Но почему дверь оставалась открытой?

Хейверинг помрачнел.

– Это по вине остальных. Эти идиоты не закрыли ее, когда ушли. Я не знал, что она открыта. Если бы не это, дело бы не приняло своего нынешнего оборота…

Фен вытянул свои длинные ноги и пригладил волосы.

– Раз уж мы заговорили о вашем возвращении домой, мог ли кто-нибудь знать, что вы не ночевали дома?

– Никто, – мрачно ответил Хейверинг. – У меня приходящая прислуга. Она уходит в 9 часов вечера и приходит обратно к 7.30 утра.

– И к этому часу вы, несомненно, спали в своей постели. А что вы делали между 4.30 и 5 часами вечера?

– Что? – уставился на него Хейверинг. – Что вы имеете в виду?

– Не важно. Отвечайте на вопрос!