— Не может быть! Это, верно, Старушка Матерь-Земля решила сыграть со мной шутку. Да и как может эта шляпа быть шляпой Старины Короля Пейли? Да разве б Гъяга, в чьей семье все эти годы хранилась шляпа, не знал, что это?

— Возможно, и нет, — произнесла Дороти. — В конце концов, Гъяга, как вы называете человеческий род, больше не верит в магию. А возможно, ее теперешний владелец даже не подозревал, что это такое.

— Может быть. Скорее всего ее выбросили случайно во время уборки. Ты же знаешь, до чего глупыми могут быть бабы. Ну да как бы там ни было, давай-ка возьмем ее и пойдем. К этому, может статься, приложил руку сам Старый Дружище В Небесной Выси, похлопотал за меня. И если так, то вопросов лучше не задавать. Пойдем!

Старина редко надевал шляпу. Когда он был дома, то клал ее в клетку для попугаев и запирал дверцу клетки велосипедным замком. Ночью клетка свисала с подставки, днем стояла на сиденье грузовичка. Старина всегда хотел иметь шляпу перед глазами.

Сам факт, что шляпа наконец отыскалась, наполнил его мощным зарядом оптимизма и верой в то, что он теперь может все. Он пел и смеялся чаще, чем прежде. Он даже отважился ездить по улицам несколько часов подряд, пока не начал потеть и дрожать.

Гамми, увидев шляпу, попросту хмыкнула и отпустила по поводу ее внешнего вида непристойное замечание. Дина, ехидно улыбаясь, спросила:

— И почему это за столько лет лошадиная шкура и кости не сгнили?

— Только такая тупица Гъяга, как ты, и могла задать подобный вопрос, — презрительно фыркнул Старина. — Как шляпа может сгнить, если в нее втиснуты души целого миллиона Пейли и все на стоячих местах? Туда не влезут даже микробы. Ко всему лошадиная шкура и кости до отказа забиты могуществом и славой всех Пейли, которые умерли до нашего сражения с Зеленым Юнцом, и всех тех, которые умерли после. Да шляпа просто бурлит энергией душ под крышкой Гъягской магии.

— Смотри лучше, чтобы мы все не взлетели вместе с ней на воздух! — заметила Гамми, посмеиваясь.

— Вот ты заполучил свою шляпу, и что ты теперь собираешься с ней делать? — поинтересовалась Дина.

— Не знаю. Надо будет посидеть за пивком и хорошенько все обдумать.

Дина вдруг визгливо рассмеялась:

— Бог мой, да ты думал об этой шляпе пятьдесят тысяч лет, а теперь, когда она в твоих руках, ты не знаешь, что с ней делать! Что ж, я скажу, что тебе с ней делать! Ты ведь далеко метишь, еще бы! Завоевать мир, очистить его от всех Ненастоящих, все хорошо! Ты глупец! Даже если твой рассказ действительно не бред сумасшедшего, то ты все равно опоздал! Ты одинок! Последний! Один против двух миллиардов! Не беспокойся, Мир, этот тряпичник Рамзес, этот трущобный Александр, этот Юлий Цезарь с помойки не собирается завоевывать тебя! Нет, он собирается нахлобучить свою шляпу — и вперед! Для чего?

Стать борцом и чтоб его показывали по телевизору, вот чего! Вот вам предел его слабоумных мечтаний — увидеть себя в афишах как Однорукого Неандертальца, Ужасного Обезьяночеловека. Вот вам кульминация пятидесяти тысяч лет, ха, ха, ха!

Остальные с опаской поглядывали на Старину, ожидая, что тот ударит Дину. Но вместо этого он извлек из клетки шляпу, надел ее и уселся за стол с квартой пива в руках.

— Кончай кудахтать, старая курица, — сказал он. — Не видишь, что ли, — я думаю.

На следующий день Пейли, несмотря на похмелье, был в хорошем настроении. Он болтал всю дорогу до западного квартала и только однажды остановил грузовичок, чтобы пройтись взад и вперед по улице и показать Дороти, что он не боится.

Затем, продолжая хвастаться, будто он может справиться со всем миром, он въехал в переулок и остановил грузовичок позади громадного, но в несколько запущенном состоянии особняка. Дороти с любопытством посмотрела на Пейли. Тот указал на густые заросли кустарника, который заполонил весь угол заднего двора.

— Кажется, будто и кролик не сможет пролезть туда, а? Но Старина знает то, чего не знают кролики. Давай за мной.

Неся с собой шляпу в клетке, он подошел к кустарнику, опустился на все три конечности и стал медленно продвигаться по невероятно узкому проходу. Дороти стояла, с сомнением глядя в сплетение ветвей, пока из его глубин не донеслось хриплое рычание:

— Струсила? Или попка слишком широкая, не дает пролезть?

— Как-нибудь попробую, — бодро отозвалась она. Вскоре она уже ползла на животе, а затем неожиданно увидела перед собой небольшую прогалину. На ней стоял Старина. Клетка была у его ног, а сам он смотрел на красную розу, которую держал в руке.

Она глубоко вдохнула:

— Розы! Пионы! Фиалки!

— А то как же, Дороти! — важно проговорил он, расправляя грудь. — Эдемский сад Пейли, его секретная оранжерея. Я обнаружил это местечко пару лет назад. Я тогда подыскивал себе уголок, где мог бы спрятаться от легавых, если б был в бегах от них. Да и вообще, хочется иногда просто побыть одному, сбежать от всех, даже от себя.

Я посадил здесь эти розовые кусты, и вот эти другие цветы тоже. Я то и дело прихожу сюда — проверяю их, опрыскиваю, подрезаю. А домой я никогда не ношу цветов, хоть мне и хотелось бы подарить их немного Дине. Но Дина-то не тупоголовая, поймет небось, что я их не из мусорного ведра вытащил. А я никак не хочу ей рассказывать об этом месте. И вообще никому.

Он впился в нее взглядом, словно пытался прочитать на ее лице каждое движение мысли, каждую подавляемую эмоцию.

— Ты единственная — кроме меня, конечно, — кто знает об этом месте. — Он протянул ей розу. — Держи. Это тебе.

— Спасибо вам. Вы оказываете мне честь. Правда. Я так счастлива, что вы показали мне это место.

— Правда счастлива? Мне очень хорошо от твоих слов. На самом деле. Просто невероятно, до чего хорошо.

— Он изумителен, этот уголок красоты. И... и...

— Я закончу за тебя. Ты никогда не подозревала, что самый уродливый человек в мире, обитатель свалки, человек, который даже вовсе и не человек или человеческое существо, а — я ненавижу это слово — неандерталец, способен оценить красоту розы. Верно? Что ж, я вырастил их, потому как люблю их.

Посмотри, Дороти. Посмотри на эту розу. Она круглая, но не как шар, а как сплющенная округлость.

— Овал.

— Ну да. И посмотри на лепестки: как они обнимают друг Друга, как устроены. Словно одно кольцо из красных башенок оберегает следующее кольцо из красных башенок. А вместе они оберегают золотую чашечку, драгоценный источник жизни, сокровище. А может, это золотистые волосы принцессы в замке. Может быть. И посмотри на ярко-зеленые листочки под розой. Красиво, а? Старый Дружище знал, что делал, когда творил такие розы. Да ведь он был художником.

Но он, наверное, мучился от похмелья, когда кроил меня, а? У него в тот день тряслись руки. И он скоро оставил это дело и даже не дал себе труда закончить как-то меня, зато отправился за угол дома, чтобы добыть немного шерсти с собаки, а та укусила его.

Глаза Дороти неожиданно наполнились слезами:

— Не надо так переживать. У вас есть красота, чуткость, самые искренние чувства, только они таятся под...

— Вот под этим? — сказал он, показывая пальцем на свое лицо. — Ну конечно. Забудь об этом. Посмотри лучше на эти зеленые бутоны на этих молоденьких розах. Хорошенькие, а? Такие свежие в своем юном дыхании распускающейся красоты. Они созданы похожими на невинные девичьи груди.

Он шагнул к ней и обнял ее за плечи своей единственной рукой.

— Дороти.

Она уперлась обеими руками ему в грудь и мягко, чтобы не обидеть его, попыталась отодвинуться.

— Пожалуйста, — прошептала она, — пожалуйста, не надо. После того, как вы показали мне, каким прекрасным вы можете быть в действительности.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил он, не отпуская ее. — Разве то, что мне хочется испытать с тобой, не так же прекрасно и красиво, как эта роза здесь? И если ты действительно жалеешь меня, у тебя должно возникнуть желание позволить своему телу сказать то, о чем думает твой разум. Как цветы, когда они открываются навстречу солнцу.