Потрудитесь вспомнить, что в одном из писем Тарлану Сеид Азим писал, что собирается как-нибудь поехать к Алияр-беку, другу Махмуда-аги, у которого в работницах жила Сона. К сожалению, долгое время ему не удавалось выполнить свое намерение. Жизнь преподносила сюрприз за сюрпризом, нанося жестокие раны сердцу поэта... История с Гюллюбеим, открытие школы, где учительствовал сам Сеид Азим, заседания поэтического меджлиса "Дом наслаждения", трагедия Мухаммеда Сафы и Гамзы, борьба с Абидом-эфенди, страшное землетрясение 1872 года и, наконец, любовь, приносящая одновременно радость и боль, угрызения совести и жалость. Все эти годы поэт не забывал Тарлана и Сону. Он часто укорял себя, что не может доказать свою дружбу Тарлану, ведь он оставил его в ожидании известий. Наконец время настало. Он пустился в путь, надеясь что-нибудь разузнать о Соне. Это путешествие хоть на время освобождало его от тех постоянных мыслей, которые были сопряжены с Сарабеим...

Поэт пустил коня по тропе, вьющейся у подножия гор Кавказского хребта, то взбирающейся на отвесные труднодоступные скалы, то сбегающей по округлым мягким холмам. Только летом эта тропа доступна для пешеходов и' всадников. В зимние месяцы здесь невозможно пройти или проехать из-за налипающей к башмакам грязи, в которой вязнут и копыта лошадей и ноги, обутые в самодельные мягкие чувяки-чарыхи.

Был первый месяц лета. Ширван в это время года - настоящий рай. Северная сторона холмов горит стелющимся по земле пламенем - ковер из маков делает картину нереальной... Но вот после ущелья по зеленому атласу ковыльного поля гигантская рука разбросала желтые, голубые, фиолетовые цветы. Мелкие горные цветы очень душисты, голова пьянеет от ароматов трав и цветов. Небо чистое, без единого облачка. Поэту казалось, что до небес рукой подать.

Провожая его, Джинн Джавад пошутил: "Ага, да буду я жертвой твоего предка, когда поднимешься в горы, передай аллаху мою просьбу... Твой благословенный язык ему более понятен, а в горах ты будешь ближе к нему, он и лучше тебя услышит..." Да, Джавад прав, здесь человек ближе к аллаху и наедине ему легче разговаривать с всевышним.

Сеид Азим пытался вообразить, как вращается небесный свод в бесконечном, бескрайнем просторе... Его внимание привлекла птица. "О аллах! Ты только посмотри, сколько птиц в горах, и у каждой своя расцветка, свой голос, своя песня... Вот удод в оранжевом оперении с хохолком на голове!" Он вспомнил сказку, которую рассказывала детям Джейран... "Жила-была невестка. Она мыла однажды голову, как вдруг ее увидел свекор. А молодая не может покрыть голову и стесняется, ведь нельзя женщине стоять перед мужчиной, а тем более старшим, с непокрытой головой. Взмолилась невестка: "О аллах всемогущий, избавь меня от стыда!" И в тот же миг превратилась в удода, а гребень, которым она расчесывала мокрые волосы, стал хохолком на ее голове..." Поэт вспомнил, как блестели глаза у Хаджар и Мирджафара, когда они слушали материнскую сказку. Он улыбнулся, будто воочию увидел Джейран и детей... И снова от мыслей о доме его отвлекла птица. "О творец! Как не восхищаться твоим искусством! Эта маленькая пушистая нежная куропатка похожа на Сарабеим с руками, красными от хны, словно у невесты... А вот голубая ворона... Мама говорит, что ее кровь лечит детишек от коклюша, а в народе ее называют птицей-сеидом, ведущей свой род от древних священных птиц..." Он вернулся мыслями к своему труду, к поэзии... Он думал о преимуществах ашугов перед поэтами-классиками. Слушая ашуга, человек представляет себе настоящую жизнь с картинками природы. Язык ашугской поэзии ближе народу, понятнее, поэзия ашугов более зримая, вещественная. Ашуги не прибегают к трудным иносказаниям и усложненным символам. Он вспомнил ашуга Курбани...

Ашугская поэзия завораживала. Живы и сегодня имена знаменитых ашугов Курбани и Хаста Касума: первый жил в шестнадцатом веке, второй - в восемнадцатом. Созданные ими гошмы легли в основу многих народных песен и веками исполняются ашугами.

Солнце поднималось все выше. Зной становился невыносимым, умолкли птицы, под нестерпимыми лучами солнца бледнели яркие краски цветов. Когда солнце достигло зенита, поэту пришла мысль, что и жизнь жаркого дня коротка, пройдет совсем немного времени, и с гор спустится холод, померкнет яркий солнечный свет, наступит ночь.

Жажда измучила Сеида Азима. Он знал, что вдоль тропы кочевники издавна выкопали пруды, из которых поят скот, поднимаясь по этой дороге на эйлаги летние пастбища. Во время весенних, зимних и осенних дождей пруды наполняются водой. Но теперь, наверно, в прудах совсем немного воды. "Надо свернуть к стойбищу, прижавшемуся к подножию горы", - подумал он, повернул коня в сторону и тут же ощутил прохладу на своем лице: ветер откуда-то принес белые хлопья облаков на светло-бирюзовый небесный свод. Облако двигалось вместе со всадником, давая передышку от зноя и пекла. Громкий голос заставил его оглянуться:

- Слава твоему милосердию, о аллах! Это ты послал облачко на пышущее жаром небо, чтобы создать тень над головой нашего Аги! Да буду я твоей жертвой...

Сеид Азим узнал старшую жену хозяина зимовья Балоглан Гаджи Кадыма. Дастагюль еще долго благодарила аллаха, даровавшего тень в такую жаркую пору дня. Поэт улыбнулся простодушию женщины: "Бедняжке кажется, что только голова потомка пророка достойна облачка".

Почувствовав запах воды, конь громко заржал.

Поэт давно знал и Гаджи Кадыма и Дастагюль.

- Здравствуй, сестра Дастагюль! Как это ты на равнине сегодня?

Дастагюль славилась знаниями народных обычаев, традиций, народных снадобий. Похлопывая по кувшину, наполненному водой из пруда, она улыбнулась:

- Да буду я твоей жертвой, Ага! Кому оставаться на равнине, как не старухе! Не молодой же девушке или женщине... А если без шуток, то должны были мы доубирать зерновые на равнине... Собралось кочевье, стали молодухи жребий тянуть, кому оставаться, чтоб жнецам еду готовить, чай заваривать. Тогда я сказала: "Эй вы, болтушки! Не ссорьтесь, не таите обиду друг на дружку, не надо жребий бросать, равнина в этом году мне достанется..." По их настроению догадалась, что всем мои слова пришлись по душе... А то в молчанку играли...

Ведя коня на поводу, Сеид Азим, беседуя с Дастагюль, подошел к стойбищу. Но и там никого не было...

- Мужчины на жнивье, Ага... Дай коня напою! - Она быстро и ловко перехватила повод из рук Сеида Азима. - Ты в хорошее время выбрался к нам, Ага. Пока ты прогонишь свою усталость за чаем, мужчины вернутся! А я быстро зажарю тебе молодого петушка.

Женщина увела коня, потом вернулась с кувшином и стала поливать на руки поэту...

Прошло совсем немного времени, поэт уже сидел в одной из землянок стойбища на мягком тюфячке, облокотившись на мутаку. Дастаполь с присущим ей гостеприимством расстелила перед ним на паласе скатерть. По обычаям кочевых племен она не закрывала лицо перед гостем. Сеид Азии любовался ее осанкой, отличной от городских женщин, привыкших прятать свое лицо и фигуру, закутываясь в чадру. Женщина расставила перед гостем угощение: желтое сливочное масло, жирный овечий сыр, густые вязкие сливки. Горкой лежали свежие пшеничные лепешки. Как ни вкусны и привлекательны были разложенные перед ним яства, Сеид Азим ждал чая. Хозяйка уже разожгла очаг у входа, где в черном закопченном кувшине вскипала вода.