Впервые у наших детей настоящая школа. Дети сидят не на грязной циновке, поджав ноги, а на специально сколоченных скамейках. На стене висит доска, на которой мальчики пишут мелом, точно так, как в христианских школах. Помнишь, в юности мы разглядывали это в окнах русской школы? Не все одобрительно относятся к новым порядкам. Не тебе об этом рассказывать, ты хорошо знаком с ширванским Базаром. Я надеюсь, что недоброжелательная молва рассеется как дым. Все будет хорошо, брат".
Поэт не смог завершить письмо. Минасолтан, закончив утренний намаз, принялась разжигать печь и мангал, тогда он отложил перо, торопливо оделся и направился в школу.
Солнце еще не показывалось. Все вокруг было укрыто грязно-серым снежным покрывалом. Сухие ветви чинар тянулись к туманно-голубому небосводу, они казались черными кружевами на прозрачной сиреневато-голубой кисее.
Сеид Азим открыл дверь школы и поздоровался со служителем, который разжигал в мангале угли, рядом с ним в старом ведре были приготовлены хворост, угольная пыль и щепки для растопки. На Ширине Абдулле был плотно запахнут овчинный тулуп, школа еще не прогрелась. Ширин Абдулла наполнял горящими углями все мангалы, чтобы хорошенько согреть классную комнату.
Как обычно, он уже принес свежую воду из родника и, сполоснув кувшины, наполнил их водой. "Дети очень любят пить", - подытожил он, закрывая крышками кувшины.
- Не забудь, пожалуйста, Ширин, проветрить школу, чтобы дети, не дай аллах, не угорели! Следи, чтоб не упала искра и не было пожара!
Хотя Сеид Азим знал, что Абдулла выполняет все, что необходимо, с чрезвычайной тщательностью, словно молла молитву, но каждый день не забывал напомнить о всех мелочах служителю.
- Не обижайся на меня, Ширин! Люди доверили нам своих детей. Мы должны не только учить их грамоте, но и заботиться об их здоровье. Ничего нет дороже, чем дети! Только для купца товар дороже жизни. Для поэта, учителя, отца дитя дороже всего на свете. Дети - наше бессмертие, - Ширин. Будь внимателен и осторожен, следи, чтоб в кувшин не заползла змея, чтоб со стены не упал скорпион...
Для Ширина Абдуллы задания Аги были все равно что повеления аллаха. Он заботился о детях с любовью, но даже больше, чем детей, любил и уважал Сеида Азима. "Он потомок пророка, но сам как пророк. Лучшего, чем Сеид Азим, пророка не сыскать. Такое благородное сердце у него! Ей-богу, если бы не было грешно, я сказал бы, что такого нет и у имама", - в душе часто повторял он.
Войдя в школу, поэт, как обычно, собственноручно раскладывал письменные принадлежности по столам. Раскрывал книги стихов на тех страницах, которые заранее отметил для сегодняшнего урока. Потом выходил на крыльцо, ожидая учеников. Было холодно, но, несмотря на это, ученики охотно шли на занятия.
Стоя перед школьным зданием, он оглядывался вокруг. "И в зиме есть своя красота... Стоит только взглянуть на горы в белых чалмах, а та, дальняя, похожа на невесту в белом покрывале. Никогда не поверишь, что летом они наденут зеленый атлас, повесят серьги и бусы из красных маков и белых нарциссов..."
Как раз в этот момент Ширин Абдулла подошел к нему: служитель закончил подготовительные работы и собирался уходить домой. "Интересно, бывают ли на свете люди, которых минуют печали и заботы? Наш Ага всегда в заботах... Да буду я жертвой его предка, как будто за всех у него должна болеть душа... Ни губернатор, ни правительство, ни те, у кого и петухи несутся, не думают столько, сколько он. Если бы думали, разве остался бы на свете хоть один голодный? А у бедного Аги семья с трудом сводит концы с концами; то один что-нибудь ему подбросит, то другой, а он эти крохи делит с детьми бедняков, приходящими в школу. Сколько раз видел собственными глазами..." Он долго смотрел на Сеида Азима и неожиданно сказал:
- Ага, ты слышал новость?
Поэт обрадовался, у Ширина Абдуллы такой характер: интересные истории сами находят его. И всегда его рассказы начинаются с этого вопроса: "Ты слышал новость?"
- Нет, не слышал. А что произошло, Ширин?
Тулуп на Ширине Абдулле распахнут, кажется, что он надел на себя все, что нашлось дома в сундуке: один воротник вылезает из-под другого, как листья капусты. Коричневая баранья папаха явно велика ему, он натянул ее поглубже, отчего уши оттопырились и покраснели. Поэт еле сдержался, чтоб не рассмеяться, но не показал виду, чтоб не обидеть Абдуллу.
- Что, опять услышал, что меня посылают наместником в Тифлис?
- А что! Из тебя получился бы такой наместник, которого до сих пор не знал мир. А все бедняки наполнили бы желудки...
- Тогда все бы забыли про аллаха, Ширин, одной сытости мало, чтоб человеком быть... Так какая же новость?
- Ну что ж, тебе виднее, быть наместником или нет... А дело такое: вчера, говорят, Джинн Джавад пришел к окружному главе местных суннитов Гаджи Меджиду-эфенди в приемную и сказал ему: "Эфенди, я пришел заявить, что желаю перейти, избави аллах, в сунниты..."
- Так и сказал: "избави аллах"?
- Нет, Ага, это я говорю. А он только сказал, что хочет, избави аллах, перейти в сунниты. Гаджи Меджид-эфенди спрашивает тогда: "Почему ты хочешь перейти к суннитам, Джавад? Что плохого тебе сделали шииты?" - "Ничего плохого не сделали, - отвечает Джавад, - просто так, сам по себе перехожу..." Тогда Гаджи и говорит: "Джавад, возьми вот эти сто рублей из денег мечети, иди поправляй свои дела. Не ввергай нас из-за презренного металла в кровавую вражду между суннитами и шиитами. Думаешь, я не знаю: у кого деньги кончаются, тут же решает перейти в другую веру, чтобы ему для поощрения те, к которым он пришел, дали деньги. Так уж лучше я сам тебе дам, чтобы ты остался шиитом. Ведь ты - Джавад, любимец всего Ширвана, оставайся со всеми нами..." Гаджи Меджид-эфенди дал Джинну Джаваду сто рублей и распрощался с ним.
- И что же Джавад? Нашелся у него достойный ответ Гаджи Меджиду-эфенди?
- Да буду я твоей жертвой, Ага, после получения денег какой еще ответ нужен? Он для этого и шел.
Оба посмеялись... Ученики входили в школьный двор. Некоторые мальчики были одеты в теплые, добротные архалуки и шапки, но большинство дрожали от холода, изношенная старая одежда не могла спасти от него.
"Ярый враг бедняков - зима... Перед лицом этих замерзших голодных детей стыдно любоваться красотой зимнего пейзажа, - подумал Сеид Азим. - Хорошо, что в доме нашлась одежда, оставшаяся от старших, и дети пришли на уроки... Река стала, покрылась льдом, мельница перестала работать, а в доме нет муки, да и зерна осталось на один помол. И у меня дома - как и у этих бедняжек. Если бы не Ширин Абдулла, ученикам пришлось бы туго, а мне и того хуже. Даже не знаю, где он смолол зерно, присланное Махмудом-агой... У мамы и Джейран на руках мозоли от ручной мельницы... Да наградит аллах Махмуда-агу за его доброту... Посмотрим, что нам пришлет бек из Лангебиза? Год назад обещал пожертвовать от своих щедрот. Но и упрекать нельзя, дороги все замело... Осел по уши увязает в месиве грязи со снегом, как тут спустишься с Ахсуинского перевала? А пока развяжешь веревку, с пальцев на ветру кожа слезет, так и не освободишь осла от груза... Эх, что за мысли пришли мне в голову перед уроками?"
Сеид Азим кивнул Ширину, чтобы тот открыл дверь в школу, дети немного отогреются. Он приветливо здоровался с каждым приходящим, мальчики хорошо усвоили уроки воспитания: входили в класс спокойно и занимали свои места.
- Алескер, мальчик, что ты съежился, как цыпленок имама?
- Ага, ей-богу, пока дошел, у меня зрачок в глазу замерз!
- Ну и выдумщик!
"Интересно, примет ли когда-нибудь наша школа облик настоящей школы, в которой у детей будет казенная форменная одежда, удобные столы и кресла?.." - подумал учитель, глядя на мальчиков, одетых и обутых кто во что. У некоторых или к плечу архалука, или к папахе пришиты амулеты против злого глаза - написанное моллой заклинание. У других в проколотой мочке уха продета серьга - знак обета, данного имаму Али. "Как рабское клеймо... подумал поэт. - Слава аллаху, что и такая школа открылась!"
