— Через день или два мы достигнем границ Андии, если погода позволит и не случится непредвиденных обстоятельств, то я оставлю тебя в этом городе. Его стены не сияют богатством златого Сиона и статуями небесных судей, игра лютен не так завораживает слух, а ночная мгла не окрыляет тихой безмятежностью, но ты сможешь найти себе хорошую работу и досыта есть каждый вечер, спать с крышей над головой и на хорошем настиле, и выпивать чарку холодной воды на рассвете.

С этими словами Анаиэль поднялся, укладывая рядом с ее ногами сложенный плед.

— Подыши немного свежим воздухом, если станет холодно, укройся одеялом, а потом я заберу тебя.

И когда молодой мужчина оставил ее, Иветта не могла объяснить тайную, пугающую пустоту в глубине своей души, от которой хотелось выть, как изгнанному зверю, волочащемуся свое одиночество в застывшем мире без света и тепла.

Ее на руках нес аристократ, и пока они спускались по винтовой широкой лестнице из цельного опала, отсвечивающим светло-сиреневым и лилово-серебристым сиянием лунных бликов, пространство заполнялось молочно-белым светом, льющимся с прозрачных куполов огромного корабля. По невидимому, как капли дождя в знойное лето потолку, проходили золотые существа, украшениями плетясь вдоль стен и несущих колонн, что обвивали алмазные лозы роз. Небесные драконы ползли по белым, как покров снегов стенам, облаченные в блистательные мантии солнечного обелиска, лапы с кристальными когтями сверкали звездным светом и сиянием россыпи росы в рассветных туманах, походя на заостренные полумесяцы, но Иветта не замечала величавость и красоту дворцового убранства. В ушах ее отдавалось гулким эхом биение собственного сердца, а закрывая глаза, она слышала шум прибоя ласковых волн янтарно-голубоко моря, и огненные лучи солнца пронзали и сбивали пенистые гряды, вздымающиеся в синь небес. Дыхание мужчины было ветром, что сносит леденисто-белые вершины снежных гор в ее родной земле, жестокой бурей, проносящейся над застывшими под вечными льдами глубокими озерами, и синева замерзших вод была столь яркой, что в пучине обращалась в ночную черноту. Глаза его были мшистыми лесами, и вздох подобен плывущим белым облакам. И как же билась рдяная кровь под силой мышц его, как звенели златые вплетения украшений на темно-каштановых длинных волосах, устилающих ореолом звездным. Его равномерные вздохи колыхали темнеющие пряди ее волос, ласкали кожу на скулах и мокрые от слез ресницы, и она растворялась в его присутствии, становилась чем-то неосязаемым, словно теряла плоть и возрождалась духом, что кружится в танце его ветряных серпов. От него пахло дождем и туманами, и ночным жасмином, и восходом, оплетающим иней на полных чашах лотосов, цветущих на спокойной глади водянистых зеркал. И чистейшая тропа из молочно-белых лепестков омывала стопы, как шелк его белоснежных одежд, что светлее меха белой лисицы, блуждающей в долинах снежных, где под покровом белизны пробуждаются опустившие к сырой земле бутоны подснежники. Под снопами света, стекающегося с прозрачного потолка, в завихрениях воздуха и неясных видениях, она видела, как раскрываются за его спиной великолепные крылья, чьи грани блестели как драгоценный хрусталь, как плачь грозного неба, что сгущало в своей обители властительные тучи. За его спиной ступали, следуя шагу, львы с белоснежными шкурами в блистательных серебряных доспехах и возглас рева их проходил внутренним ознобом по телу; под его ногами заструились вниз по мраморным ступеням белые и черные ласки и горностаи, а на златые перила опускались могучие орлы и ястребы, слагая вокруг своих крыльев воздушные потоки, будто зачарованные слова и священное песнопение молитвы, а клекот был их песней древних войн.

— Что такое? — неожиданно остановившись, вопросил Анаиэль, изучая ее открытый и блестящий от влаги слез взор.

Иветта моргнула, потирая рукой глаза, и видения исчезли, оставляя после себя кружевные завихрения золотисто-яшмового света. Растворились сладкие потоки розовых ручьев, бегущих по парапетам, украшенных восточной резьбой и охотничьими миниатюрами, унеслись в сизой и благоуханной дымке чудесные звери, вернувшись в далекие леса и пустынные юдоли. Темные, как полные луны, глаза сов и ястребиный крик погубила сила шафраново-аметистовых лучей, кистями облекая ясные образы в невидимые, незримые даже для ее глаз фантомы. По раскидистым высоким агатово-черным скалам у горных хребтов вздымались полярные волки, поднимаясь на вершину под покровом лунной зари, освещающих их путь, в тихих рощах проскальзывал горностай, утопая в чистых снегах, что были белее соли, и родники неслись алмазной бурлящей тонкою рекой вдоль ночных аллей дремучих дубрав, где белесые и сильные корни сплетались обручами, вздымаясь над землей природной тропою. Стая голубей пронеслась над ее головой, и девушка подняла взгляд наверх, влекомая их скорым и свободным полетом в вышину, и их размытые тени падали на лицо. В ее глазах отражались их белые крылья и перья, что опадали, будто снег на плечи и руки, в ушах звучала мелодия студеных облаков. Она почувствовала, как руки на плечах, что удерживали ее, сжались сильнее, и Иветта смогла очнуться от зачарованного сна, проникшего в реальность. Она посмотрела на мужчину, что неотрывно следил за ее глазами, и в выражении его лица она смогла ощутить болезненность, скорбь. Его же глаза были полны затаенного восхищения и торжества, откровенность и прямота голубого взора смущали и будоражили чувства. И Иветта глубоко втянула в себя морозный воздух, что рассекали острые крылья соколов, боясь пошевелиться в стальных руках человека.

— Удивительно, — выдохнул он, оставаясь совершенно невозмутимым, всматриваясь в глубину ее изумрудных глаз так, словно все еще надеялся разглядеть увядающие, как цветы и тающие, как лед видения. — В отражении твоих очей я вижу, что не способен увидеть своим слабым зрением смертного. Это твой дар, ниспосланный с высот небесных чертогов?

Он грустно улыбнулся краешками своих губ, и Иветта удивленно подумала, насколько нежными стали резкие черты его красивого лица.

— Хотел бы я иметь такую силу вместо той, что обладаю, — произнес Анаиэль, продолжая спускаться по лестнице, и свет, стелящийся на его волосы ониксовым градом, создавал иллюзию опадающей осенней листвы, сверкающей на заплетенных длинных прядях. И казалось, что за ним плывет златая царская мантия, и причудливые образы, вышитые драгоценными нитями, сходили яшмовым потоком, как если бы зимнее солнце рекою протекало на землю. То были цветы олеандра, и острые чаши бутонов белых лилий, сизо-фиалковые лепестки глицинии, расцветающие на покрове белейшего снега. И кремовые снега таяли под его шагом, под его добрым взглядом, тихим, как бесцветный взор совы, всматривающейся черными очами в глубокое озеро в свете полной луны. Запах солнца, холод ветра и взгляд белого оленя, чьи золотые копыта утопали в снегах — все имело имя, свой неповторимый и волшебный язык. Она не могла произнести вслух имен тех созданий, что видела в своих снах, не могла говорить на их безмолвном, но звучном в отдалении бесконечного времени языке, которым перешептывались чарующие существа, не способна воспроизвести песни, что слышала за гранью. Иветта не ответила, ненавидя себя за слабость. Тело все еще ныло и помнило боль от кинжальных зубов, пронзивших плоть ядом, а воспоминания от кровавых видений приводили в оцепенение.

— Сомневаюсь, — тихо прошептала девушка, и вздох ее был не громче падения пера на водную гладь, дуновения ветра, окружающего в вихре оловянных облаков лепестки пиона и шафрана. Она не произносила слов вслух, но была уверена, что человек услышал ее, прочитал по губам. Иветта боялась говорить, начни она даже вымышленный рассказ о своей жизни. Дворянин, воспитанный лучшими учителями Империи, мог знать многие наречия, даже древние восточные диалекты, а если он долгое время путешествовал среди пустынь, то повстречались на его пути многие народы и племена, и он с легкостью мог распознать косноязычную речь иноземца от наречия единокровно рожденного на земле песков. Даже сейчас дрожь от неизвестного будущего, вскрывала вены на запястьях, отсекала кожу от плоти, и в этот миг Иветта жалела, что не могла видеть грядущее по собственному желанию, взывать к внутренней силе при помощи воли и сознания, как это делали иные толкователи. Картины и видения всегда приходили нежданными и злосчастными призраками, порой пугающими и зловещими, и лишь в редких случаях, ей удавалось насладиться красивыми иллюзиями, что освещали ауру, исходящую от человека, в глаза которого она заглянула на краткое, ускользающее от памяти мгновение. И просыпаясь на грязной земле или заполненных людьми и торговцами площадях, не могла вспомнить, в чьих глазах разглядела мановение будущего, в чьи бесконечные пейзажи проваливалась.