Сидящие за столом одобрительно загудели.

— Кан-Кук... — сказала Лив. — Жителя холмов звали Кан...

— Вроде того. Это неважно, — отмахнулся Мортон. — Он наклонился вперед и продолжил: — «Говори, сынок, говори!» — сказал мне Генерал. Видите ли, пока он брился, я ждал. А он слышал, как у его палатки собираются люди. Он слышал, как они ворчат, стонут и срутся между собой — уж простите за грубость, дамы. Он понял — что-то случилось. «У меня для вас печальные новости, сэр», — сказал я. Помню, он тогда не отвел глаз от зеркала и продолжил стричь усы. Какие острые у него были глаза! Я помню, как этот жуткий холмовик плотоядно смотрел на меня из-под копны своих грязных волос. Будто заранее знал, что все так обернется, и это его забавляло. Помню, как мальчишки таились и двигались в тени. Стояла зима, и к вечеру быстро темнело. И я сказал: «Простите, сэр, но люди рассержены». Он спросил меня, не собралась ли снаружи разъяренная толпа. Мне кажется, он знал. Мне пришлось сказать ему об этом. Поймите, мадам, мы были голодны и напуганы. Мы старались быть достойными, образцовыми людьми прекрасного будущего, но нас доконали усталость, голод и страх. Кроме того, были свидетели. Один из мальчишек, которых мы подобрали в Брэнхаме, повадился воровать еду из наших кладовых. Мы приютили их по доброте душевной, кормили, как родных детей, а они обкрадывали нас! Какая низость. Люди были вне себя. Какая дикая неблагодарность! Порок, как вы понимаете, распространяется изнутри. Все это я, запинаясь, изложил генералу. Он поднял глаза от зеркала и очень тихо сказал: «Люди требуют казни?»

Салли подняла глаза, и на мгновение Лив почудилось, будто жене Мортона неприятно от того, что история принимает столь вульгарный и неуместный оборот.

Однако ее муж стоял далеко и, глядя в камин, продолжал рассказ:

— Он протянул мне обратно ножницы и зеркало, и пока я убирал их в футляр, вышел наружу. В одних кальсонах. Я последовал за ним. Снаружи нас ждала целая толпа. С почтением, разумеется. Но Генерал не ошибся насчет их требований. Многие принесли веревки. Не знаю, где они собирались найти дерево среди пустоши. «Если вы настаиваете, — сказал Генерал, — мы осудим его». Все было решено. С Генералом никто не спорил. Он провел нас к краю лагеря, где мы увидели дым приближающейся Линии в лучах закатного солнца. Расстояние между нею и нами стремительно сокращалось. Генерал приказал привести мальчишку. Тот сопротивлялся, но по приказу Генерала ему не чинили вреда. Мы кинули жребий и выбрали присяжных. У кого-то в рюкзаке нашлись «Комментарии к закону наших отцов» — не у вас ли, Ратледж, нет? — и мы руководствовались ими. Понимаете, преступления в наших лагерях совершались нечасто. Весьма нечасто. Мы рассадили присяжных на мешках с кормом. Вынесли факелы и масляные лампы, при свете которых Генерал мог читать «Комментарии». Быть судьей он наотрез отказался — ему не хотелось самому решать судьбу мальчугана. Поэтому судью мы тоже выбрали с помощью жребия. Кажется, им стал капеллан. Может, тогда и началась ваша карьера судьи, а, Ратледж? Я помню лицо мальчика в свете факелов. Мы допросили его и узнали, что он уже достаточно взрослый, чтобы предстать перед судом. Только так истощен, что многие принимали его за ребенка. Солнце клонилось к закату, а мы смотрели, как приближается дым. Мы видели, как из лагеря Линии в красное небо поднялись три черные точки, наблюдали, как они приближаются, потом услышали грохот лопастей — и поняли, что нас атакуют птицелеты. Но все же под пристальным взглядом Генерала мы продолжили суд. Выслушали свидетельские показания. Не было никаких сомнений в том, вправе ли мы судить мальчика. Даже в минуты, когда Линия наступала на нас, мы обязаны были это делать. Из принципа. Таким человеком был Генерал... Что случилось с мальчиком — если честно, я уже не припомню. Но как яростно сражался Генерал, когда заявились птицелеты! Когда наступило время забыть о законе и здравомыслии и взяться за ружье! Когда на нас обрушился свинец, газ и оглушительный грохот! И вот тут...

Но никто уже давно не слушал Мортона. Очевидно, все собравшиеся за столом, кроме Лив, уже много раз слышали эту историю. Мортон бубнил, погрузившись в воспоминания, а его молодая жена перегнулась через стол и забросала Лив вопросами: как выглядят дома внешнего мира? Каково это — жить в доме из камня или стекла? Каково это — носить шелк?

— А Улыбчивые? — встрял Уэйт. — Все так же занимаются своим благим делом?

— Полагаю, да, — ответила Лив. — Я о них слышала. Но я недолго пробыла в тех местах..

Уэйт кивнул и самодовольно улыбнулся.

— Что ж, если что узнаете — расскажите. А пока буду надеяться, что у наших все хорошо.

Мортон и Ратледж одобрительно зашептали, словно Уэйт сказал нечто чрезвычайно умное или смелое.

Доктор Брэдли расспрашивал Лив о медицине. У него обнаружилось абсолютно ложное представление о человеческом мозге, чему Лив ничуть не удивилась. Но он, несомненно, был прекрасным полевым врачом. Лив старалась не ставить его в неловкое положение, но ей это не вполне удавалось, и усач хмурился. Правая сторона его лица была сильно обожжена, отчего покраснела, вспухла и лоснилась. Глаза его были умными и пронзительно голубыми.

Молодая жена капитана Мортона налила гостям крепкой настойки с горьким вкусом полыни, наполнив ею гнутые жестяные кружкиргри рюмки и фарфоровую чашку со сбитыми краями — остальная посуда была сделана из полированного резного дерева. Алкоголь пили только мужчины — их жены, как и Лив, обходились водой. А вот Брэдли, пожалуй, употреблял не в меру.

— Генерал теперь под вашей опекой, доктор Брэдли?

Он не ответил. Лив говорила для него слишком быстро.

— Могу я увидеть его, Доктор Брэдли? Полагаю, мне удалось улучшить его состояние. Ему известно нечто очень важное, что-то в его воспоминаниях пугает Стволов. Возможно, нам удастся воспользоваться этим, чтобы защитить ваш город, доктор?

— Этот город не нуждается в помощи чужаков! — пролаял Брэдли.

На несколько секунд за столом воцарилась неловкая тишина, поэтому капитан Мортон предложил поднять еще один тост за Генерала, за его героизм, непоколебимое мужество, и, по-видимому, бессмертие. Ведь он так же бессмертен, как идеи, которые он отстаивал — о нет, по-прежнему отстаивает!

— Хотя, к сожалению, он уже не так велик, — вставил Пек-хэм. — Как и его идеи, от которых здесь никакого толку. Надеюсь, былая сила еще возвратится к ним.

Брэдли кивнул и пробормотал:

— Слушайте его. Он дело говорит.

Ратледж нахмурился.

Все мужчины выпили, кроме Уэйта, который, как и все Улыбчивые, был трезвенником.

И наконец, лишь после очередного тоста, Лив задали главный вопрос. Это сделал судья Ратледж:

— Ну, как там война? Докуда продвинулась Линия?

— До Кингстона, — ответила Лив. — Кингстон — самая западная станция. Но войска у них есть даже в Клоане.

— Где находится Кингстон, мэм? Где это -— Клоан?

Лив рассказала, прочертив руками на столе путь, который прошли они с Кридмуром.

Гости умолкли.

Улыбка на лице Уэйта застыла. Брэдли издал горький смешок, похожий на собачье тявканье. Жена Мортона прикрыла рот ладонью от изумления.

— Ясно, — сказал капитан. — Мы тоже шли сюда очень долго. Много месяцев. Почти год. От западной границы обитаемого мира до тихих плодородных дубов, среди которых и построили Новый Замысел. Теперь этот путь вчетверо короче. Мир сжимается, -— сказал капитан.

Лив продолжила:

— Меня преследует войско Линии. Они могут быть всего в нескольких днях пути отсюда. Господа, мы можем заключить союз с Джоном Кридмуром, который...

— Никогда! — Брэдли ударил кружкой по столу. — Нам снова придется сражаться. Наконец-то.

Гости ушли, и Мортон отправился спать. Салли пыталась отказаться от любой помощи с уборкой, но Лив ее не слушала. Она взяла метлу и принялась за дело.

Они разговорились. Лив задавала девушке осторожные вопросы, стараясь ее не напугать, и узнала, что Салли родилась в пути, и Новый Замысел — первое, что она помнит; что ее брат, подающий надежду молодой охранник, отлично стреляет из ружья и лука; что капитан Мортон очень добр; что Салли — учительница; что скоро будут танцы, такие же, как в прошлом году; и что...