— Войне в этом мире нет конца, мадам. — Президент произнес это совершенно спокойно. Лив покраснела и взмокла. Его тон удивил ее. Она почти забыла, как говорить с кем-либо, кроме Крид-мура. — Почему вы так считаете, что ей можно положить конец?

— Я... Мне так сказал Кридмур. Но...

— Вот именно, мэм. Я скажу прямо — нет ничего удивительного в том, что мы не доверяем вам до конца. Пожалуйста, не обижайтесь — мы очень благодарны вам за то, что вы для нас

сделали. Вы и представить себе не можете, насколько. В городе вас называют посланницей Провидения. И вы совершенно точно чья-то посланница. Теперь Генерал находится там, где следует, и мы о нем позаботимся. И сейчас крайне важно, чтобы вы нам помогли. Показали, что желаете нам помочь. Понимаете? Чтобы вы рассказали нам все об агенте, с которым путешествовали. Не спешите, соберитесь с мыслями. Готовьтесь рассказать нам все. Выдать все свои грязные тайны.

Презрительная ухмылка исказила лицо президента. Но тут же вновь сменилась любезной улыбкой, и он спокойно посмотрел на нее. Лишь глаза выдавали то, что спокойствие это — иллюзия.

— Я хочу, чтобы это услышали мои офицеры, мой военный советник и мои стратеги. Все они — люди достойные.

На столе Хобарта стоял тяжелый медный колокольчик. Он позвонил в него. Из коридора послышался топот приближающихся сапог.

41. ЗА УЖИНОМ В ГОСТЯХ

Комнату для Лив выделили в доме капитана Мортона. Его первая жена умерла — не от заразной болезни, а прожив долгую и плодотворную жизнь, заверил он Лив; комнату он оставил пустой, отстроив новой жене новую спальню.

Дом Мортона был просторнее большинства других домов Нового Замысла. Мортон уверял, что это результат его собственного ручного труда, никак не связанный с тем, что он одним из первых двинулся в эти земли и получил множество боевых наград.

— Вы, конечно, не можете этого знать, но в Новом Замысле не выдают наград. Здесь ничего не прибавляют к тому, чего граждане добились честным трудом, и ничего не отнимают. Это основной принцип мудрого управления государством.

— Да? Спасибо, капитан.

Лив с трудом могла назвать эту комнату спальней. То был маленький грот из грубых бревен, квадратный и темный, больше всего походивший на кладовую военного лагеря. Здесь хранилось несколько памятных для капитана вещей. На дощатом столе — серебряный гребень и серебряное же зеркальце. Рядом с ними — стеклянный флакон духов с давно высохшим содержимым. Каждый из предметов покрыт толстым слоем пыли. На полке у противоположной стены — семь пожелтевших брошюр, две книги религиозных наставлений и трактат о важности разделения власти для развития промышленности (иллюстрированный машинами, маятниками, ульями, сердечными клапанами). А также четыре любовных романа, один из которых — тот самый, что взял с собой Кридмур. Она отбросила его, как змею, и лишь потом с виноватым видом вернула на полку.

Она лежала на кровати и смотрела в потолок. Кровать — из обтянутого шкурой дерева. Несколько месяцев назад Лив сочла бы ее никудышней, теперь же это ложе казалось ей просто райским. Не в силах удержаться, она провалилась в сон.

Тем же вечером Лив обедала с капитаном Мортоном и его новой женой. Вторая миссис Мортон, которую звали Салли, была намного моложе капитана. Судя по всему, в Новый Замысел она попала еще ребенком. Какой странный жизненный путь, подумала Лив. Салли казалась не просто иностранкой, но чужой. Миниатюрная и смуглая, говорила она тихо, почти не смотрела в глаза и казалась постоянно погруженной в собственные мысли — на ее лице проступала то ли стеснительность, то ли тайная, невы-

разимая словами уверенность в себе. Она была на последних месяцах беременности. Мортон весь вечер сиял от гордости, а его жена тихо улыбалась и смотрела то в тарелку, то на свой живот, лишь иногда поднимая глаза, чтобы оглядеться.

Все важные лица города собрались поглазеть на странную нежданную гостью Мортонов. За длинным деревянным столом теснились, среди прочих, двое мрачных судей городского Верховного суда (седовласый судья Вудбери и лысый судья Ратледж); доктор Брэдли — низкорослый, горбатый, хромой, с растрепанной шевелюрой, пялившийся на Лив подозрительными глазами-бусинками; мистер Уэйт, председательствовавший на собраниях местных Улыбчивых — молодой, симпатичный и честный, как и подобает человеку его должности; и суровый мистер Пекхэм, управляющий городскими фермами, к которому все вокруг обращались как к секретарю, квартирмейстеру или начальнику. Разумеется, присутствовали там и их жены, каждая из которых представилась председательницей или руководительницей какого-нибудь добровольного общества, образовательной ассоциации или оргкомитета, да порой и не одного.

Все эти судьи, доктора и председатели выглядели совершенно нелепо в мехах и шкурах. Лив подумала, что и сама она выглядит не менее дико. Выглядеть хорошо здесь было нелегко: в Новом Замысле не нашлось ни одного приличного зеркала. Наверное, к лучшему.

Они ели квазиоленину и зеленые листья, тушеные с какой-то неизвестной травой. «Оленина» по вкусу слегка напоминала рыбу.

Мортон поднял тост за Новый Замысел, за Республику и за возвращение Генерала. Собравшиеся мужчины одобрительно взревели. Женщины улыбнулись и кивнули.

— Говорят, что его вернуло нам Провидение. Мы благодарим вас как руку Провидения, миссис Альверхайзен, — сказал судья Ратледж.

— Благодарю, ваша честь.

— Все это весьма парадоксально, если вспомнить, что Генерал, сражаясь за Республику, учил нас презирать властей предержащих и Провидение, учил созидать, созидать собственными руками. Менять мир по своему замыслу. Если его и вправду вернуло к нам сверхъестественное Провидение, то это превосходный парадокс! — заявил судья Вудбери.

Он улыбнулся, и коллега Ратледж наградил его вежливым смешком и мрачным кивком головы.

— Как Генерал себя чувствует? Долгий путь в эти земли дался ему тяжело. Вернулись ли к нему силы? Кто за ним ухаживает? — спросила Лив.

Воцарилась неловкая тишина. Никто не хотел встречаться с Лив взглядом.

Мортон прокашлялся и заговорил:

— Ах, Генерал! Сколько историй я мог бы рассказать! Помню, однажды мы разбили лагерь на равнинах Сарфа. Вы были с нами, Ратледж, не так ли? Наше войско двигалось на юго-запад из Брэнхама, это было в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом. Мы опережали линейных всего на шаг... — Он откинулся назад и принялся широкими жестами изображать пейзаж. — Равнина была просторной, трава — чистое золото. Мы видели в телескопы, как работают позади нас линейные. Они строили Линию прямо по мере продвижения, мы видели, как у них все чадит. Как многим известно, на равнинах Сарфа пасутся огромные стада бизонов, и эти величественные животные обезумели от страха, услышав грохот Линии. Она разгоняла их, словно метла мышей. Всегда оставалась опасность того, что они бросятся в бегство. Мы шли по равнинам лишь на шаг впереди Линии. Ночью нападали, днем отступали. Весь путь в тысячу миль по равнинам Сарфа мы проделали, играя в эту игру. Мы шли по широкой дуге, похожей на лук. Натянутые, как тетива. Вы можете подумать, что это невозможно, но чтобы догнать нас, Линии всегда оставался лишь день работы. Их ужасные

машины могли сравнять с землей холм и проложить там рельсы так же легко, как мы с вами перепиливаем бревно. Не думаю, что мы могли хоть как-то замедлить их продвижение. Локомотив — кажется, это был Локомотив «Драйден», но как можно быть уверенным? — двигался вперед в авангарде Линии, подобный капле яда на кончике копья. Видите ли, миссис Альверхайзен, в Брэнхаме мы нанесли им сокрушительное поражение, и они жаждали мести... — Мортон был слегка пьян. Он прервался, чтобы сделать глоток. — Но в тот вечер, когда я принес в палатку Генерала зеркало для бритья, он был спокоен. Совершенно спокоен. Половина лагеря еще только просыпалась после первого краткого сна за многие дни отчаянного бегства. Половина уже работала в поте лица. Весь тот жаркий вечер мы проспали, а ночью собирались продолжить путь. Генерал в своей командирской палатке невозмутимо подстригал усы тонкими золочеными ножницами. Блага цивилизации очень важны, сказал он мне. В жизни всегда должно оставаться место для комфорта. Тогда я был еще юн, миссис Альверхайзен. Даже когда враги наступают, мы не должны становиться такими же бесчеловечными и порочными, как они. Представьте себе, в командной палатке Генерала нашлось место для бледных оборвышей, которых мы подобрали на улицах Брэнхама! Для злобных мальчишек из города, похожего на крысиное гнездо, которых мы, к великому сожалению, оставили без отцов. Потому что Брэнхам встал на сторону Линии. Разве у нас был выбор? Но там осталось много выживших, которые шли к нам с мольбами. Взрослых Генерал прогонял — они сделали свой выбор. Избрали Линию, и должны были пожинать плоды своего решения. Но эти сироты, эти мальчики! И девочки, наверное, тоже, я точно не помню. У Генерала было доброе сердце. Некоторые из нас держали зуб на этих детей за злодеяния их отцов, но Генерал взял их под свое крыло. Они были как собаки у его ног. Таились и огрызались из углов его палатки. Любой другой человек бросил бы их на произвол судьбы — наше бегство и без них было полно испытаний. Но генерал платил по счетам. Всегда платил по счетам. Он держал при себе старого холмовика... Ратледж, не помните, как его звали? Ка-Ка-Ка, Ку-Ку-Ку? Что-то в этом роде. Жилистое старое чудовище, бледнее трупа и скрюченный, ходил шаркающей походкой и гремел костями. Ни дать ни взять — восставший из гроба мертвец, размалеванный красной краской. Никто другой к нему подходить не осмеливался, но Генерал держал его при себе. Говорил, что уважает его за мудрость. Таков он был — не брезговал открывать наши кладовые для убогих нищих и мерзких холмовиков, но не позволял себе ходить небритым, даже когда Локомотивы гнались за нами по пятам!