По мере развития производства Виниус сделался настоящим русским патриотом, перешел в православие и, как отмечает Соловьев, «более хотел добра русским, чем своим» [282]. Это, однако, не оградило его от нападок со стороны русских купцов, жаловавшихся на «немецкое» засилье.
Впрочем, на первых порах продукция Тульского завода не отличалась высоким качеством. Отправленные на испытание в Голландию тульские пушки оказались никуда не годными, а правительство продолжало закупать артиллерийские орудия и мушкеты в Германии. Производство доспехов вообще не удалось наладить. Зато Тульский завод в огромном количестве гнал «ширпотреб» – кровельное железо, металлические двери и ставни. На другом оборонном предприятии, построенном голландцами, выпускали якоря, которые не могли иметь никакого военного значения за отсутствием тогда у России флота, – зато эти якоря охотно покупали купцы, плававшие по Волге и другим рекам.
Виниусу не повезло с компаньонами. Документы сообщают, что Петр Марселис и голландец, фигурирующий в русских документах под именем Филимон Акема (Тилман Аккема), привлеченные им к участию в компании, вскоре вытеснили его из дела. Впоследствии голландцы судились между собой – в ходе рассмотрения дела как раз и обнаружилось низкое качество вооружения, что Виниус ставил в вину новым хозяевам завода. Производство, однако, осталось в руках Марселиса и Акемы [Самое любопытное, что, как отмечает Я.В. Велувенкамп, спустя некоторое время Марселис и Акема вновь завели общее дело, построив рядом с Вологдой завод для литья пушечных ядер. Затем, удалившись от Дел, Виниус получил от царя, в знак признания его заслуг, смоляной откуп на 6 лет, причем бесплатно [283] Вообще смоляной откуп постоянно оказывался в руках иностранных предпринимателей, что неудивительно: ведь смола была экспортным товаром, необходимым для судостроения].
Расширив предприятие, они столкнулись с дефицитом рабочей силы и обратились к правительству с просьбой «приписать» к заводам крестьян. Власти пошли навстречу предпринимателям. Две дворцовые волости были приписаны к тульским и каширским заводам. Так именно «цивилизованные» западные инвесторы заложили основу того, что в последующие времена считалось специфически русской, варварской формой организации производства – использованию крепостного труда в промышленности. Это решение имело далеко идущие последствия. На протяжении почти столетия принимаются многочисленные постановления и указы, расширяющие применение крепостного труда в промышленности. Завершает этот процесс указ 18 января 1721 года, разрешающий промышленникам покупать целые деревни для прикрепления к фабрикам. Одновременно создается и возможность для помещиков создавать у себя крепостные фабрики. Покровский называет это началом «капитализма крепостнического, помещичьего» [284].
Показательно, что вслед за иностранцами заводы принялись организовывать не купцы, а бояре. Производством металлических изделий занимались и свойственник царя Илья Милославский, и любимец государя Борис Морозов, но дело у них не шло. Милославский в 1656 году продал свой завод за 1 тысячу рублей иностранцам, а предприятие Морозова после смерти боярина отошло казне.
Итак, уже в XVII веке сложился расклад, типичный для последующего развития: технологическая модернизация не только сочеталась с крепостничеством, но опиралась на него, а укрепление военной мощи уживалось с зависимостью от иностранного капитала, который получал непосредственные выгоды от усилий государства [285].
Иностранный капитал создал в Московии и международную почту. В 1663 году было основано почтовое предприятие Иоганна фон Шведена, наладившее регулярную доставку писем в Западную Европу. Поскольку предприятие фон Шведена развивалось не слишком удачно (что, впрочем, относится ко многим западноевропейским проектам в Московии), то в 1668 году дело перешло к Леонарду Марселису, сыну автора «Новоторгового устава». Марселис догадался использовать для перевозки почты ямскую гоньбу – царскую транспортную организацию, заимствованную еще у монголов. Одновременно было заключено соглашение с почтмейстером Риги. Система оказалась весьма эффективной. Почта, организованная голландцами, работала настолько надежно, что по словам позднейшего английского историка, в этом отношении Россия могла похвастаться «более передовым положением дел, чем тогдашняя Великобритания и страны континента» [286]. До Риги письмо шло 10 дней, до Гамбурга 3-4 недели. До Берлина письмо шло 21 день. Для сравнения, в советское время в Западный Берлин письмо приходило за две недели – задержка была вызвана, естественно, стремлением спецслужб изучать если не все, то большую часть сообщений, шедших за границу и приходивших из-за рубежа. Этому, однако, не чужды были и чиновники в допетровской России, причем немецкая почтовая компания в этом деле с царской администрацией сотрудничала. Все иностранные письма в посольском приказе откровенно вскрывались. Показательно, что иностранцы, посещавшие тогда Россию, относились к подобным порядкам с одобрением, видя в этом доказательство интереса московского правительства к международным событиям. Как отмечает Покровский, понятие «тайны переписки» было в те времена совершенно чуждо не только московским людям, но и их иностранным учителям [287].
В металлургии отставание России к XVII веку сказывалось особенно сильно – до 1636 года в Московии не было построено ни одной доменной печи, хотя на Западе первая печь появилась уже в 1443 году. Оказавшись на периферии торговых путей, страна оставалась и в стороне от технологической революции XV-XVI веков, что, в свою очередь, предопределило технологическую зависимость России от голландских и английских партнеров. Меркантилистская идеология требовала ускорить перенос технологий, и западные предприниматели были обязаны делиться своими знаниями. В 1647 году правительство под давлением местного капитала передало Тульский завод в руки отечественных предпринимателей, но, как отмечает Любименко, «в русских руках завод совсем запустел, и в 1648 г. заводы вновь были возвращены голландцам на 20 лет. Вскоре к ним перешли на 15 лет и Протвинские заводы, расположенные на Калужской дороге, а также и Угодские в Мало-Ярославском уезде. Таким образом, за исключением казенного Павловского завода вся железоделательная промышленность сосредоточилась в голландских руках» [288]. Голландские предприниматели контролировали также и производство меди, стекла, бумаги.
Иностранные и русские мастера, трудившиеся на одних и тех же предприятиях, получали неравную плату за одинаковый труд. В 1663-1664 годах доменный мастер-иноземец получал 100 рублей в год, а его русский коллега – 60 рублей. Причем заработная плата неуклонно снижалась. В Туле с 1647 по 1690 год оплата труда иноземцев упала с 81 рубля в год до 57 рублей, а для русских – с 22,1 до 18 рублей. И это – несмотря на происходившее в это же время обесценивание рубля.
Петровские реформы в начале XVIII века привели к основанию изрядного числа новых мануфактур – по большей части казенных или создававшихся по прямому поручению царя. Однако административный энтузиазм великого реформатора далеко не всегда давал ожидаемые плоды. Многие из его промышленных начинаний оказались нежизнеспособными. Неэффективность государственного вмешательства отнюдь не компенсировалась частной инициативой. Как раз наоборот, именно отсутствие сколько-нибудь заметных успехов отечественной буржуазии и толкало правительство на путь административного предпринимательства.
«Выросший на царских монополиях, окруженный условиями ремесленного производства, – пишет Покровский, – русский торговый капитализм очень плохо приспосабливался к тому широкому полю действия, на котором он очутился в начале XVIII столетия, не столько войдя туда по доброй воле, сколько вытолкнутый напором западноевропейского капитала. Этому последнему досталась и львиная доля всех барышей…» [289]
