— Ну что, по рукам? — спросил я, протянув ему ладонь.

— По рукам, — ответил он, сжав ее с такой силой, что я поморщился и даже вскрикнул. — Только покупатель, кем бы он ни был, должен знать, что там произошло.

— Разумеется, — согласился я. — А теперь, дайте письмо к ведьме и попросите ее показать дом мне или кому-то из моих друзей. Понимаете, прежде чем его предлагать, нужно на него взглянуть.

— Если хотите, можете там переночевать, — сказал он, поколебавшись. — Я велел держать для меня наготове комнату, но с тех пор, как мы уехали, так и не решился переступить порог этого дома.

— Посмотрим, — ответил я, беря письмо. — А теперь продолжайте свои занятия, пока не услышите, что Кроу-Холл продан.

Проницательный читатель, наверное, уже догадался, что я решил сам купить Кроу-Холл. Пока я сидел в апартаментах, я подсчитал в уме стоимость имения.

Я не из тех, кто склонен к финансовым спекуляциям. Я не читаю рекламных объявлений, меня не привлекают сообщения о новых акционерных обществах, банковские дивиденды не кружат мне голову, а в золотые прииски я вообще не верю.

Конечно, вам захочется узнать, во что я верю. На этот вопрос легко ответить. Я верю в земельную ренту. Я уважаю три процента годовых и питаю некоторую слабость к земле. Итак — не вдаваясь в подробности, не имеющие отношения к нашей истории, — пока Валентайн Уолдрум говорил, я произвел в уме некоторые вычисления. При том, что три процента от полутора составляют сорок пять фунтов в год, я, разумеется, не мог потерять много денег, если учесть, что аренда за Кроу-Холл давала только сорок.

Но если бы я купил имение, то я, конечно, получил бы с него гораздо больше.

Одни умеют делать деньги, другие — выгодно их вкладывать, хотя эти два качества редко совпадают. Мой конек — вкладывать деньги, превращать их во что-то стоящее. Меня нелегко втянуть в невыгодную сделку, и, став владельцем Кроу-Холл, я не собирался сидеть сложа руки и наблюдать, как мое имущество падает в цене.

Однако прежде чем приступить к дальнейшим действиям, нужно было увидеть имение. Поэтому я отправил письмо смотрительнице, в котором сообщал, что, пользуясь любезностью моего друга мистера Уолдрума, я собираюсь провести несколько дней в его доме и к такому-то дню прошу приготовить мне комнату.

Когда же этот день настал, я отправился в графство Эссекс, где и находилось имение.

Я получил от Валентайна подробнейшие указания относительно того, как туда добраться. Сначала нужно было ехать поездом, потом пересесть на дилижанс, а дальше добираться шесть миль на перекладных или идти пешком через поля (Валентайн нарисовал мне подробный план), что сокращало путь на треть.

Я всегда любил ходить пешком. В ваших собственных интересах, равно как и в интересах ваших друзей, придерживаться некоторых правил, помогающих сохранить здоровье. Вот почему даже я, завсегдатай званых обедов, не раз бродил по холмам Хэмстеда, тропинкам Уилсдена, берегам Темзы и извилистым дорогам Брента.

За городом я всегда хожу пешком, поэтому я предпочел идти в Кроу-Холл через поля.

И вот на исходе осеннего дня я оказался перед входными столбами — ворот не было — старинного дома. Должен признаться, едва ли когда-нибудь человеческому глазу открывалась картина большего запустения.

Длинная прямая аллея, заросшая сорняками, вела к полукруглой площадке, обсаженной плющом, бирючиной и шиповником, затем сворачивала вправо, по-видимому, на хозяйственный двор.

Слева от аллеи располагался газон с нестриженной и начинавшей гнить травой, за ним тянулась полоса деревьев, преимущественно сосен, а за деревьями виднелся пруд с болотистыми берегами, с которым были связаны по меньшей мере две трагедии.

Это угрюмое место не могло прельстить капиталиста с богатым воображением. Но тогда я отличался крайне бедным воображением.

Я видел перед собой просто обширное поместье, которое годами содержалось из рук вон плохо, и довольно хороший подъезд к старому двухэтажному дому из красного кирпича с высокой крышей и слуховыми окнами.

«Имением стоит заняться, — решил я, придирчиво осмотрев наследство Валентайна, — но сначала нужно изменить его мрачный вид. Спилить те пихты, осушить и снова наполнить пруд, засеять все травой и, чтобы оживить пейзаж, посадить там и сям вечнозеленые кусты: остролист и тисы — глядеть на их красные ягоды зимой, обычные лавры для весны и португальские для лета, утесник для осени и вечнозеленые дубы и тую для всех времен года».

Человек предполагает!.. Я решил осуществить все вышеперечисленные замыслы и еще многое другое. Теперь мне приятно вспоминать, что я не выполнил ни одного из них.

Дойдя до полукруглой площадки, я снова замедлил шаг и принял решение вырубить растущую по ее краям живую изгородь. Я пока не придумал, что делать с пространством перед домом. Теперь там располагался запущенный парк, который раньше был разбит в голландском стиле: еще сохранились остатки аккуратных фигурных клумб и ровный ряд рабаток. Но прежде чем я успел разобраться в планировке необычного цветника, входная дверь скрипнула, и женщина (достаточно старая и достаточно уродливая, чтобы соответствовать описанию мистера Уолдрума) спросила, не я ли буду мистер Тревор.

Она почему-то назвала меня «мистер Тривор». Английские простолюдины то ли не умеют, то ли не хотят правильно произнести фамилию.

Старуха, разумеется, не знала истинной цели моего приезда, однако у нее имелись собственные причины постараться угодить своему хозяину, и она не пожалела сил, чтобы я чувствовал себя уютно.

Она заварила чай, поджарила хлеб и ветчину, сварила яйца, словом, сумела угадать мои гастрономические склонности и воздать им должное.

День был на исходе, набежавшие облака предвещали дождливый вечер и такую же ночь, поэтому я решил отложить обход владений Валентайна до завтра и, пододвинув стул к пылавшему в камине огню, взял книгу и стал читать.

Около восьми часов вечера старуха — которая, как я впоследствии узнал, обыкновенно отправлялась спать в самое неподходящее для ведьм время, а именно в семь часов пополудни летом и в шесть зимой, — постучала в дверь узнать, не хочу ли я взглянуть на свою комнату.

— Я хорошенько там проветрила, сэр, — постаралась она меня заверить. — Я часто проветриваю комнату на случай, если бедняжка мистер Валентайн вдруг надумает приехать. А простыни совсем еще теплые, я подержала их перед огнем. Кровать тоже хорошо прогрелась, вчера я весь день топила перед ней камин. Надеюсь, ваш сон ничто не потревожит, сэр. Вам, правда, больше ничего не надо? Тогда я пожелаю вам спокойной ночи. — Она и в самом деле удалилась, затворив за собой дверь, словно ей и в голову не приходило, что я могу опять ее открыть и спуститься вслед за ней по лестнице.

Глубокая уверенность впечатляет. Старуха ничуть не сомневалась, что я вот-вот отправлюсь спать, поэтому я так и поступил: улегся в постель и глядел на яркий огонь и пляшущие на стене тени, пока первый не погас, а вторые, лишившись своего источника, не убежали в темноту.

В этот час в Лондоне я, вероятно, отвечал бы «шерри» на вопрос одного из ливрейных губителей английского языка «шерри или рейнвейн, сэр?», но в Кроу-Холл, всего за сорок миль от города, я преспокойно лежал в постели, укутавшись до подбородка одеялом — хотя в тот день мне так и не пришлось отведать ни супа, ни рыбы, ни закуски, ни мяса, ни пудинга, ни дичи, ни швейцарского сыра, ни фруктов, а главное вина, — и размышлял о том, что за странная штука жизнь и что за удивительные, хотя и несколько однообразные картины являет нашему взору ее калейдоскоп.

Не стоит и говорить, что я долго лежал без сна. Огонь погас, тени на ночь попрятались, а сон все не сходил на мою подушку. Но только я закрыл глаза и, забывая о реальности, отправился в безмолвную страну снов, как ощутил настойчивую потребность проснуться, хотя причина моего беспокойства была самая ничтожная.