От блестящего иудейского воинства уцелели только жалкие остатки; можно было подумать, что оно возвращается после разгрома. Капитан еле плелся, шатаясь из стороны в сторону; сломанные перья свисали на его серое лицо, но он старательно оберегал свое славное одеяние от чужих рук. Честь мундира превыше всего!

Гальярдо покинул процессию вскоре после восхода солнца.

Хватит и того, что он сопровождал святую деву в течение всей ночи, и, уж конечно, этого она ему не забудет. Последние часы фиесты, продолжавшейся до полудня, когда Макарена возвращалась в церковь святого Хиля, были самыми тяжелыми. Выспавшиеся, свежие и трезвые, зрители издевались над грязными и пьяными после всенощного бдения братьями, которые были смешны в своих капюшонах при свете солнца. Нехорошо, если увидят, как матадор поджидает этот пьяный сброд у дверей кабака.

Сеньора Ангустиас встретила сына в патио и помогла ему освободиться от облачения. Гальярдо нужно было хорошо отдохнуть после того, как он исполнил свой долг перед святой девой. В воскресенье предстояла коррида — первая после его несчастья. Проклятое ремесло! Никогда не знаешь отдыха, да и бедные женщины недолго пожили спокойно — снова начинаются тревоги и страхи.

Всю субботу и воскресное утро матадор принимал визиты восторженных поклонников, приехавших в Севилью из других городов на ярмарку и праздничные корриды, назначенные в дни страстной недели. Все радостно ему улыбались, уверенные в новых успехах:

— Поглядим, каков ты! Любители надеются на тебя. Как ты себя чувствуешь?

Гальярдо не сомневался в своих силах. За время, проведенное в деревне, он очень окреп. Теперь он чувствовал себя таким же сильным, как до ранения. Правда, когда он охотился в Ринконаде, он ощущал в раненой ноге небольшую слабость, напоминавшую ему о несчастном случае. Но замечал он ее лишь после больших переходов.

— Сделаю все, что могу,— ронял Гальярдо с напускной скромностью.— Надеюсь, все будет хорошо.

Тут вмешивался дон Хосе, как всегда слепо верящий в своего кумира:

— Ты будешь хорош, как роза... как ангел. Считай, что все быки у тебя в кармане!

Поклонники Гальярдо, позабыв на время о корриде, принялись обсуждать новость, облетевшую весь город.

Среди лесистых гор, в провинции Кордова, гражданская гвардия обнаружила разложившийся труп с размозженной головой, почти начисто снесенной выстрелом в упор. Опознать труп оказалось невозможно, но, судя по одежде и карабину, это наверняка был Плюмитас.

Гальярдо слушал молча. С того дня как бык поднял его на рога, он ни разу не видел разбойника, но хранил о нем добрую память. Батраки с фермы рассказывали, что в то время, когда матадор боролся со смертью, Плюмитас дважды заходил в Ринконаду справляться о его здоровье. Потом, когда Гальярдо жил с семьей в имении, пастухи и работники часто сообщали ему тайком, что Плюмитас, повстречав их на дороге и узнав, что они из Ринконады, передавал привет сеньору Хуану.

Бедняга! Гальярдо с грустью вспоминал его предсказания.

Его убили не жандармы. Его подстрелили во время сна. Он пал от руки своих, от руки какого-нибудь «любителя», одного из тех, что идут за тобой по пятам, снедаемые стремлением к славе.

В воскресенье сборы на корриду были еще тягостнее, чем обычно. Кармен старалась казаться спокойной и даже присутствовала при том, как Гарабато одевал маэстро. Она болезненно улыбалась, притворялась оживленной и радостной — и ясно видела, что муж тоже скрывает свою тревогу под принужденным весельем.

Сеньора Ангустиас бродила возле дверей, чтобы еще хоть разочек взглянуть на своего Хуанильо, словно боялась потерять его навсегда.

Когда Гальярдо, надев головной убор и перебросив плащ через плечо, вышел в патио, мать, заливаясь слезами, бросилась ему на шею. Она не произнесла ни слова, но прерывистые вздохи выдавали ее мысли. Выступать первый раз после несчастья и на той же арене, где он был ранен... Все суеверия, жившие в простой душе этой женщины, восставали против такой неосторожности. Ах, когда только он бросит эту проклятую работу! Разве у него еще мало денег?

Но тут вмешался зять, как непререкаемый судья во всех семейных делах. Полно, мамита, что тут особенного. Такая же коррида, как все. Нужно оставить Хуана в покое и не расстраивать его перед самым выездом своими причитаниями.

Кармен держалась мужественнее. Она не плакала, проводила мужа до дверей, старалась подбодрить его. Теперь, когда после страшной беды возродилась былая любовь и они с Хуаном жили спокойно и так любили друг друга, она не могла поверить, чтобы новое горе разрушило ее счастье. Рана Хуана была делом рук божьих: бог часто творит добро под видом зла, он хотел соединить их дорогой ценой. Хуан сегодня будет бить быков как всегда и вернется живой и невредимый.

— Желаю удачи!

Взглядом, полным любви, она проводила удалявшуюся карету, за которой бежала ватага мальчишек, восхищенных зрелищем сверкающих плащей. Оставшись одна, бедная женщина поднялась к себе в комнату и засветила лампаду перед статуэткой божьей матери, дарующей надежду.

Насиональ сидел рядом с маэстро, мрачный и нахмуренный.

Сегодня был день выборов, но никто из его товарищей по квадрилье не знал об этом. Народ говорил только о смерти Плюмитаса и о бое быков.

Полдня бандерильеро провел вместе с товарищами из комитета, «работая ради идеи». Проклятая коррида помешала ему выполнить долг гражданина и привести к урнам нескольких друзей, которые без него так и не пойдут голосовать. Только «люди идеи» поспешили туда, где проходило голосование, а в городе как будто и не слыхали о назначенных выборах. На всех перекрестках стояли кучками отчаянно спорившие люди. Но спорили они только о бое быков. Что за народ! Насиональ с возмущением вспоминал, как мошенничали и нарушали закон враги, пользуясь этим равнодушием. Дон Хоселито, с жаром истого трибуна протестовавший против несправедливости, был брошен в тюрьму вместе с другими. Бандерильеро хотел было разделить их муки, но вынужден был покинуть друзей и, надев роскошный наряд, отправиться к своему маэстро. И такой произвол останется безнаказанным? И народ не восстанет?

На одной из улиц, прилегающих к Кампане, тореро увидели огромную толпу. Люди, словно взбунтовавшись, кричали и размахивали палками. Полиция с саблями наголо теснила толпу, отбиваясь от палок оружием.

Насиональ вскочил на ноги, готовясь выпрыгнуть из кареты. Наконец-то! Час настал!

— Революция! Народ вооружился!

Однако маэстро, сам не зная, смеяться ему или сердиться, толчком усадил Насионаля на место:

— Не валяй дурака, Себастьян. Всюду тебе чудятся революции и восстания.

Члены квадрильи расхохотались, догадываясь в чем дело.

Благородный народ, не найдя билетов на бой быков в кассе по улице Кампана, намеревался взять кассу приступом и поджечь ее, чему воспрепятствовала полиция... Насиональ грустно поник головой.

— Реакция и отсталость! Недостаток образования!

Тореро прибыли в цирк. Бурная овация, несмолкаемые рукоплескания встретили выход квадрилий. Все аплодисменты относились к Гальярдо. Публика приветствовала его первое появление на арене после страшной раны, о которой столько говорили по всей Испании.

Когда Гальярдо вышел, чтобы убить первого быка, снова разразилась буря восторга. Из всех лож женщины в белых мантильях направляли на него бинокли. На солнечной стороне кричали и аплодировали так же, как на теневой. Даже враги были захвачены общим порывом симпатии. Бедный малый! Он столько выстрадал!.. Амфитеатр принадлежал ему безраздельно. Никогда еще Гальярдо не приходилось видеть, чтобы публика была настроена так единодушно!

Подойдя к председательской ложе, матадор обнажил голову и произнес приветствие. Оле! Оле! Никто не услышал ни слова, но все пришли в восторг. Должно быть, замечательно сказано.

Рукоплескания провожали Гальярдо, шагающего к быку, но сразу сменились выжидательной тишиной, едва он оказался рядом со зверем.