Небо над близким лесом в одном месте светлее, чем кругом. Верхушки елей заискрились, появились золотистые лучи. Еще немного и ослепительной горбушкой выплыло солнце. Трава засверкала бесчисленными хрусталиками, над вспашкой взмыл в небо, неожиданно повис и зазвенел жаворонок. День начался. Маруся покорно впряглась в оглобли лежащего плуга, я взялся за охолодевшие ночью, покрытые мелкобисерной влагой ручки, поставил на борозду и работа пошла. Маруся, разминая себя, споро шагала, передавая мне свою бодрость: утренний прохладный ветерок выдувал состояние недосыпа. Из-под лемеха полилась непрерывная лента земли - маслянисто-влажной, темно-серой с фиолетовым отливом. Можно долго смотреть на "живой" пласт и глаз не устает, потому что в его кажущемся однообразии нет его: движение подобно огню или морскому прибою. Ногам в мягких моршнях приятно шагать по свежей борозде.

Солнце в зените: из-за многокилометрового шагания за плугом, ощущается его излишек. Жаворонки купаются в безоблачном небе, расцвеченном смесью бирюзы с лазуритом. К полудню свежевспаханная часть поля, храня своё цветовое отличие, заметно прибавилась. С чувством удовлетворения от сделанной работы мы с Марусей отправляемся в деревню, где мне и ей дадут чего-нибудь перекусить.

При пахоте голова, как бы, не участвуя в принятии необходимых простейших решений, свободна: можно думать о чём угодно, что придает дополнительную притягательность этому виду работы.

Идя за плугом, я непременно испытывал, не очень понятное для себя, удовольствие.

СЕНОКОС.

Сенокос - коллективная работа, для деревенского жителя хотя и является физически тяжелым трудом, но всегда ожидаем, как самая любимая веселая пора. Это середина лета: теплые солнечные дни, луга в долине реки, запах цветущих трав, комариный пик позади. В наших местах косят косой горбушей, в наклонку. Требуется немалых усилий, когда под острой косой в обе стороны прохода укладывается росная пахучая трава. Косцы идут друг за другом по своему ряду и, чтобы не подсечь соседу пятки, расставлены по сноровке: впереди самый опытный и выносливый. Это приятно наблюдать, но косцу нелегко и желанная удовлетворенность приходит в конце, когда весь луг уложен подсыхающим сеном. Обычно, косьбою заняты не все, а только мужчины и молодые женщины. Пожилые женщины и дети, подождав немного, пока подиспарится роса, начинают сгребать ранее скошенное сено в валки. Оно еще полдня полежит в валках, их несколько раз перетрясут, давая выйти оставшейся влаге: после обеда смечут в стог. Косцы косят часа 3-4, пока трава еще влажная - косская, а потом присоединяются к уборщикам: кто-то сооружает или поправляет стоговище, кто-то готовит березовые "придавки", накидываемые на смётанный стог, чтобы не улежавшееся сено не разлохматил ветер.

Солнце печёт, вот оно почти в зените: сколько времени - не известно - ни у кого часов нет, но..."Обе-е-е-д!" - раздается сдавленно - радостный возглас бригадира. Со всего луга быстрым шагом люди идут под развесистые две березы, росшие посреди луга. Под ними тень. Кто- то, сполоснув руки и расстелив на траве скатерку, своей компанией садятся за обед. Молодежь же еще уходит искупаться: девушки в близкий омуток, закрытый от березок высоким бугорком, а ребята - подальше, за извилину реки, в большой омут. Под полукружием берега треугольником распласталась песчаная коса. Часть её в тени и приятно холодит натруженные ноги. Вода течет медленно, прохладнее воздуха, быстро освежает. По песчаному дну у берега шныряют пескари, и пока входишь в воду, щекочут ноги. Взрослые уже успели поесть, а купальщики только сейчас, мокро-летомдовольные, лениво бредут к привалу. После обеда с часик отдых: кое - кто, накрыв голову платком, засыпает, а кто-то, неугомонный, снова пошёл в воду.

В положенное время бригадир зычно провозглашает: "Пора!", или "Подъем!". Люди поднимаются, зовут своих отсутствующих отпрысков. И начинается весёлое стогование: часть людей копнит сено, другие, подтыкая под копны длинную пару носилок, доставляют сено к стоговищу. А там его несколько мужчин широкими деревянными вилами складывают в стог. Через какое-то время высота стога не дает уже аккуратно укладывать сено с низу; тогда опытная женщина поднимается на стог и каждый пласт сена, приняв с вил на грабли, укладывает на место. Стог растет, люди складывающие копны и носильщики освободились. Конусы копён буквально взяли в плен стоговище, окружив его со всех сторон. Около растущего стога стоит непередаваемый пряно - свежий запах до хруста подсохшего сена. Поздним вечером усталые, но довольные люди возвращаются в деревню: идут не спеша, перебрасываясь впечатлениями дня, ребятня убежала вперед.

Если монотонное, но не надоедающее занятие - пахота, во время которой можно неторопливо мечтать обо всем, и к концу рабочего дня приходить в физическую и душевную уравновешенность, то коллективная сумбурно - шумная сенокосная пора тонизирует физически и растормаживает психику.

Зимой, а во время войны и летом колхозников, по разнарядке, направляли пилить лес. Это тяжелая и в чём-то опасная работа.

В колхозе летом работали не 8-10 часов, а все 12-14. А дома, особенно для женщин, были еще скотина и дети.

Итак, мы живем в Срябинской, в бывшем "кулацком доме". В нашей семье появляется сестра Маша. Совсем крошкой она заболела и умерла.

...Больной сестре давали пить тёплое молоко. Она

не может уже и пить. Молоко с пенками стоит на

шестке. Мне хочется его выпить. Я прошу у мамы,

она: "Это Мане". Через какое-то время Маша перестает дышать. Я, ничего не понимая, и не чуя ни своей, ни маминой боли утраты, снова прошу молоко. Мама изменившимся голосом: "Пей". Я пью молоко с пенками.

Всю жизнь мне стыдно за этот поступок пятилетнего себя. Вина двойная, перед сестрой и мамой: я не видел её боли и не сопереживал с ней. В эти годы, до школы у меня были и другие, хотя не такие стыдные, но не очень логичные и небезопасные поступки.

...Однажды мне захотелось узнать: горит ли хлеб.

Я взял корочку, долго зажигал ее спичками. Когда

же она занялась: на ней, потрескивая, появился огонёк, я вдруг, от непонятного испуга, бросил её за стоящий у стены шкаф. К счастью природа и бог решили прекратить мой сомнительный эксперимент.

...Мама протопила печь, разгребла угли по всему

поду, чтобы он был равномерно прогрет для вы-

печки хлеба. Сама ушла доить корову. Я смотрел

на поле малиново-рдеющих углей и вдруг, схватив

кошку, бросил ее в огнедышащий горн. Она, одурев от нестерпимого жара и моего наглого коварства, пронеслась пару кругов в пекле, наконец одним прыжком вылетела из чела печи, через стекло окна, на улицу. Войдя в избу мама, увидев, что через разбитое окно валит белый холод, спросила: как я разбил стекло. Я сказал, что это сделала кошка, умолчав о своем соучастии.

Из моего детства ясно помнится семья деда, с которой мы жили под одной крышей. О деде Тите Андреевиче я уже написал выше. Бабушка Неонила Василисковна - довольно шустрая старушка небольшого роста, хлопочущая у печи среди ведер, чугунов и ухватов, время от времени бросающая отрывистые фразы кому-нибудь из дочерей. По возрасту, дед и бабушка в колхозе не работали, но дед иногда что-то делал для колхоза по части деревянного инвентаря: грабли, вилы Бабушка была постоянно занята в домашнем хозяйстве: огород, печь, скотина. Отношения деда с бабушкой мне видятся суровыми: когда они были одни, я часто слышал их длинные пререкания, смысла которых не понимал.

Деду, творческому человеку, привыкшему к свободному труду, претила колхозная жизнь и многие порядки советской власти. Иногда он по- своему критиковал ее: "У коммунистов Ж. широкая: всю папиросную бумагу на подтирку извели", - говорил он, свертывая цигарку из грубой газетной бумаги вместо нежной папиросной, которая куда- то