«Джим, мне тут привезли из питомника новые розы, несколько свежих кустов, нужно бы их посадить, — позвонил по телефону своему садовнику ЭДГАР ГУВЕР, директор Федерального Бюро Расследований. — Приезжай завтра пораньше, часам к восьми». И поднялся к себе в спальню, как всегда энергичной, пружинистой походкой. Заканчивался Первомайский день 1972 года. Обещанная Гувером много лет назад революция в Америке опять не свершилась. На следующее утро его домоправительница Анни Филдс приготовила ему неизменный завтрак — кофе, горячие тосты и яйца всмятку, которые он всегда по-братски делил с парой своих терьеров. В половине восьмого завтрак уже дымился на столе, но Гувер ещё не спустился. Несколькими минутами позже шофёр Гувера подогнал к дому его лимузин, но самого Гувера по-прежнему ещё не было. Около восьми приехал садовник Джеймс Кроуфорд повозиться с розами и только ждал указаний от хозяина. Трое слуг-негров заметно нервничали, и Анни поднялась наверх, но на её стук в дверь спальни Гувер не отозвался. Она вошла. Гувер лежал на полу в ночной пижаме. Он был мёртв.
В полдень 2 декабря 1723 года герцог ФИЛИПП ОРЛЕАНСКИЙ, племянник Людовика Четырнадцатого и регент Людовика Пятнадцатого в годы его несовершеннолетия, спустился к жене и выпил с ней чашку горячего шоколаду. Потом, с трудом поднявшись из кресел, сказал ей: «Надо идти, меня ждут неотложные дела». Герцог работал в розовой гостиной Пале-Рояля до шести часов вечера, когда от бумаг его оторвал приход мадам де Фалари, изящной блондинки с голубыми глазами, пышными формами и «необъятным лоном». Они уселись в кресла перед жарко натопленным камином, и Филипп задумчиво гладил красивые руки своей возлюбленной. «Ты веришь, что Бог существует?» — неожиданно спросил он, безбожие которого было широко известно. «Да, мой принц, в этом я совершенно уверена». — «Но если это так, то ты обречена, раз ведёшь ту жизнь, которую ведёшь». — «Я надеюсь на милосердие Божие», — ответила она, положив свою белокурую головку на колени принцу. Филипп, отяжелевший, с побагровевшим лицом, пребывал в подавленном настроении, он едва пригубил вино и тихо сказал: «Друг мой, я немного устал, и в голове у меня тяжесть. Почитай мне какую-нибудь волшебную сказку или рыцарский роман, у тебя это так хорошо получается. У меня страшно ломит затылок». Герцогиня тогда подсела поближе к своему любовнику в кресло, а он подался вперёд, заключая её в объятия. Она молчала, ожидая, что он расскажет ей, как всегда, что-нибудь забавное, но вдруг Филипп согнулся и замертво повалился на паркет.
«Ах, как бы я желал умереть так же!» — воскликнул АВГУСТ ВТОРОЙ СИЛЬНЫЙ, курфюрст Саксонский и король Польский, узнав о смерти герцога Филиппа Орлеанского, умершего в объятиях мадам де Валори. Но смерть, увы, не постигла его так неожиданно, как он того желал. Одарённый поистине богатырской силой, необыкновенной жизнерадостностью и ненасытной чувственностью (700 жён и любовниц и 354 ребёнка!), однажды, на рыцарском турнире, гарцуя на коне перед княжной Любомирской, король-волокита упал наземь и повредил левую ногу. Этим падением «саксонский Геркулес и Самсон» приобрёл расположение прекрасной графини Тешен, но оно же стало и причиной его смерти — у него открылась гангрена. Лейб-хирург Вейс отхватил ему большой палец ноги, после чего король уже не смог ни стоять, ни ходить. Даже с дамами он беседовал сидя! И всё же поехал на открытие Сейма в Варшаву, где, выходя из экипажа, вновь повредил больную ногу. Открылся «антонов огонь», и Августа не стало. Но, как говорят, жизнерадостный король умер всё-таки от смеха.
Первый президент Третьей Французской Республики и крупнейший историк Франции АДОЛЬФ ТЬЕР угощал обедом у себя дома, на площади Сен-Жорж, немецкого посланника князя Гогенлоэ. «Я не могу отказать стране в своих услугах, — объяснял он послу своё намерение вновь выставить свою кандидатуру на предстоящих президентских выборах. — Хотя это может стоить мне жизни…» И вдруг, подавившись кусочком тушёного мяса, Тьер зашёлся в сильнейшем приступе кашля. «Вынесите меня на свежий воздух… — с трудом прохрипел „сладострастный гном“. — На свежий воздух…» Его вынесли на террасу, где на него напал озноб, и его уложили в тёплую постель. Вскоре он, однако, впал в кому, и через несколько часов его не стало.
Американский генерал ДЖОН СЕДЖВИК, один из командующих федеральными войсками во время Гражданской войны между Севером и Югом, беззаботно осматривал в подзорную трубу поле боя, хотя его настойчиво просили сойти в укрытие. «Да эти конфедераты и в слона не попадут с этой дистанц…» — только и успел произнести он, когда пуля Минье ударила его в сердце. Эти генералы в цветных, расшитых золотом мундирах, с иконостасом наград, оказывались во время войны наиболее уязвимыми мишенями.
Начальник героической Севастопольской обороны, сорокавосьмилетний генерал-адъютант и вице-адмирал ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ КОРНИЛОВ ранним утром 5 октября 1854 года поскакал из дома на позиции, чтобы поддержать дух защитников, — в половине седьмого началась первая бомбардировка города. Против Малахова кургана, куда поднялся Корнилов, действовали три английские пушечные батареи, и огонь их был просто губительный. Королевские канониры сразу же заметили высокую фигуру русского адмирала в парадном мундире, с белым султаном на фуражке, и, конечно же, усилили бомбардировку бастионов. «Вам решительно нечего тут делать, Владимир Алексеевич, — обратился к Корнилову начальник обороны кургана контр-адмирал Истомин. — Уезжайте с этих губительных мест». — «От ядра всё равно не уйдёшь, — ответил ему Корнилов, весь забрызганный глиной и кровью. — Постойте, мы поедем ещё на пятый бастион, где действует Нахимов, а потом уж и домой». И направился было к крепостному валу. Он не дошёл до бруствера всего каких-то трёх шагов, когда неприятельское ядро ударило его в левое бедро, в самый пах, раздробив всю ногу. Подбежавшие офицеры подняли адмирала на руки и положили за бруствером между орудий. «Ну, вот теперь и пойдём, — собрав последние силы, спокойно произнёс Корнилов. — Отстаивайте же Севастополь». И через некоторое время забылся. Он пришёл в сознание на перевязочном пункте: «Не плачьте… Смерть для меня не страшна… Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна». За минуту до смерти ему сказали, что английские орудия сбиты. «Ура!.. Ура!..» — прошептал Корнилов. И это были его последние слова.
Контр-адмирал ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ИСТОМИН, сменивший Корнилова, приказывал морским офицерам Камчатского оборонительного редута на Малаховом кургане: «Никого из армейских генералов на Курган не пускать! Гоните вон! А кто не послушается — тому пулю в лоб!» На свой бастион адмирал смотрел как на корабль, где он командир и где только он имел право командовать. Английские батареи тяжёлых мортир против Кургана гремели неистово. Истомина просили переждать канонаду в траншее. Он отмахнулся: «Э, батенька, всё равно: от ядра нигде не спрячешься!» И в тот же миг ядром ему снесло голову. Это случилось 7 марта 1855 года.
Адмирал ПАВЕЛ СТЕПАНОВИЧ НАХИМОВ, который возглавил оборону осажденного Севастополя после гибели Истомина, во вторник, 28 июня 1855 года, с двумя адъютантами, верхами, приехал на Корниловский бастион на Малаховом кургане. «Как приятно ехать с такими молодцами, как мы с вами!» — похвалил он их, поднялся на сторожевую караулку у вершины бастиона, и в подзорную трубу стал осматривать ближайшую пушечную батарею французов на Камчатском редуте, откуда безостановочно сыпались бомбы, гранаты и ядра. Высокая сутулая фигура Нахимова в золотых адмиральских эполетах с чёрными орлами, да ещё с бронзовой зрительной трубой была хорошо видна с батареи и хорошо узнаваема. А французские стрелки очень метко выбивали российских офицеров. И тут же совсем рядом, едва не зацепив локоть адмирала, ударила в стенку траншеи прицельная пуля дальнобойного штуцера. Стрелял, несомненно, снайпер. «Они сегодня довольно метко стреляют, — обратился Нахимов к командиру 4-го бастиона, капитану Керну. — Надо бы взять и нам на нисходящий угол… Прощайте…» Раздался другой одиночный выстрел, и другая прицельная штуцерная пуля ударила Нахимова в лицо, «в левый бугор лобной кости, на один дюйм выше левого глазного края, пробила череп и вышла у затылка». Адмирал повалился на бруствер, повалился молча, не вскрикнув. Было шесть часов пополудни. Странная случайность! Обыкновенно уходя с батареи, адмирал протягивал руку её командиру, говоря: «До свидания». В этот роковой день, расставаясь с ним, он сказал ему: «Прощайте!..» Более суток Нахимов лежал в беспамятстве в бараке на Северной стороне, но за несколько минут до кончины он вдруг пришёл в себя, судорожно схватил себя за голову и, проговорив: «Ах, Боже мой!», скончался. Его гроб был покрыт простреленным кормовым флагом линейного корабля «Императрица Мария», на котором адмирал находился в Синопском сражении. Говорили потом, что Нахимов, герой Наварина, Синопа и Севастополя, «рыцарь без страха и укоризны», нарочито искал смерти, и это похоже на правду. Гибель его боевых товарищей, адмиралов Корнилова и Истомина, затопление Черноморского флота и предстоящая сдача Севастополя были для него трагедией столь тяжёлой, что его собственная жизнь больше уже не имела ни смысла, ни значения, ни цены.
