«Та, не эта, другая, которая в Париже», была его преданная ученица, муза и возлюбленная на протяжении десяти лет КАМИЛЛА КЛОДЕЛЬ, красавица с удивительными тёмно-синими глазами, сама одарённый скульптор. Именно Камилла позировала для самой знаменитой скульптуры Огюста Родена «Поцелуй». А скончалась она в психиатрической клинике в Мондеверге со словами, обращёнными неизвестно к кому: «Подайте мне этого мерзавца Родена! Я его люблю». А потом припомнила слова, которые нередко говорила на прогулках в детстве своему брату: «Ты отстаёшь, мой бедный Поль, поспеши! Милый мой Поль». Когда в конце 1943 года Поль Клодель, дипломат, драматург, эссеист и академик Франции, с невероятным трудом пересёк оккупированную немцами Францию и добрался до клиники, тамошняя сиделка передала ему последние слова и недописанное письмо его безумной сестры: «…Я вообразила, что тебя уже нет в живых; я не спала ночами и замерзала…» Сквозь слёзы смотрел Поль на бесформенный чепец и узнавал под ним лишь «череп, подобный заброшенному монументу», всё, что осталось от прекрасной молодой девушки. Камилла умерла в возрасте семидесяти девяти лет, из которых тридцать лет провела в психиатрических больницах.
Законная жена Огюста Родена, РОЗА БЁРЕ, на которой скульптор женился после пятидесяти трёх лет совместной жизни вне брака, умерла на шестнадцатый день после долгожданной свадьбы. «Не оставляй меня, прошу тебя», — еле слышно просила она Родена, выходя на короткое время из беспамятства. В последние минуты жизни она думала о Родене, пытаясь вспомнить его имя, и не могла, окутанная удушливой мглой. Нанятая сиделка поддерживала её, но Роза чувствовала, как мягкая постель уходит из-под неё, и наконец с беспомощным стоном она провалилась в бездонную чёрную пропасть. Роден пережил её всего лишь на девять месяцев.
«Кто это там?» — спросил холодный сапожник Арчил Майсурадзе, споткнувшись о лежащего на полу замечательного грузинского художника-примитивиста НИКОЛАЯ АСЛАНОВИЧА ПИРОСМАНАШВИЛИ, известного всему миру как НИКО ПИРОСМАНИ. «Это я, — простонал тот, уже не узнавая соседа-инвалида. — Мне плохо. Я не могу встать. Я умираю». Пиросмани лежал на полу крохотной, в полторы квадратные сажени, сырой каморки на Молоканской улице, 29, в старом Тифлисе, у вокзала. Накануне, напившись вина по случаю Пасхи, он спустился к себе в подвал, лёг на булыжный пол и впал в беспамятство. О нём все забыли. И пролежал он там, подостлав под себя какое-то тряпьё, трое суток. Сердобольный сапожник отвёз его в Михайловскую больницу Арамянца, в приходной книге которой сохранилась запись: «7 апреля 1918 года доставлен в приёмный покой мужчина неизвестного звания, бедняк, на вид 60 лет… в тяжёлом состоянии, с отёками всего тела, со слабым пульсом, без сознания, и через несколько часов, не приходя в сознание, скончался».
Всемирно известный художник КАЗИМИР МАЛЕВИЧ умирал у себя на квартире в Ленинграде, умирал тяжело и мучительно. С его губ беспрестанно, в бреду, срывались отдельные слова: «Краски… Цвет… Образ… Картины…» Потом он закрыл глаза и внятно и твёрдо сказал: «Я хочу полной темноты». Ну что ж, последнее желание автора «Чёрного квадрата» исполнилось, и он погрузился в полную темноту.
«Принеси мне ящик с красками и кисти», — попросил служанку Большую Луизу французский импрессионист ОГЮСТ РЕНУАР за день до смерти и, сидя в инвалидной коляске, принялся писать своё последнее полотно — небольшой натюрморт с двумя яблоками, которые только что сорвала служанка Ненетт. Окна на втором этаже его виллы «Les Collettes», выходящие на море и лес, были распахнуты настежь, и оттуда налетели мухи. Ренуар раздражённо бурчал: «Они учуяли труп». Неожиданно он почувствовал озноб и недомогание, и склонившейся над ним служанке послышалось: «Мне кажется, что я начинаю что-то понимать…» Вызванный из Ниццы лечащий доктор Пра и сопровождающий его врач Дютил нашли у него воспаление лёгких. «Дело моё каюк», — невесело пошутил с ними художник, но всё же закончил натюрморт «Два яблока» со словами: «Сегодня я что-то постиг». Большая Луиза вынула кисть из его скрюченных артритом пальцев и уложила в постель. Ренуар попросил дать ему лист бумаги и карандаш — ему вздумалось сделать набросок вазы с идеальными женскими формами. Карандаш никак не отыскивался, Ренуар заволновался, забормотал: «Подайте мне мою палитру… Вон там два вальдшнепа… Поверните голову этому вальдшнепу влево… Иначе я не смогу написать его клюв… Краски мне скорей… Дайте палитру… Переместите этих вальдшнепов…» В предсмертном горячечном бреду в голову Ренуара упрямо вторгались эти птицы, накануне подстреленные врачом Датхилом, о чём тот неосторожно расхвастался перед художником. В полночь Ренуар прохрипел в последний раз: «Краски мне, скорей!.. Дайте сюда палитру…» и замолк. В два часа ночи, на среду, 3 декабря 1919 года, его не стало. Лицо его было спокойно. Ему шёл семьдесят восьмой год.
А вот великий русский композитор и дирижёр ИГОРЬ ФЁДОРОВИЧ СТРАВИНСКИЙ уже почти и говорить не мог. И жена его подала ему в кровать листок бумаги и карандаш. «Напиши свои последние слова», — попросила она. И он написал своё имя, но почему-то латиницей: «Igor Stravinsky». «Нет, так не годится, — сказала Вера Артуровна, — теперь напиши по-русски». И Стравинский написал. Но не имя своё, а признание: «О, как я люблю тебя!» — «Что исполнить на твоих похоронах, Игорь? Бетховена или Реквием Стравинского?» — «Бетховена», — попросил Стравинский едва слышным шёпотом. Считалось, что Реквием был написан им для себя. Потом он неожиданно спросил: «Как будет слово „сырость“ по-английски? А как по-французски? А по-итальянски?» Стравинского похоронили в Венеции, на русском участке местного кладбища на острове Сан-Микеле, рядом с могилой его друга, создателя «Русских сезонов» Сергея Павловича Дягилева. С этого «острова мёртвых» Стравинский отплыл навсегда. Быть похороненным в Венеции значило словно бы существовать вечно, повсюду и нигде. Музыка, которую Стравинский писал всю жизнь con tempo, в ногу со временем, осталась жить в вечности.
Последнее своё желание английский мореплаватель капитан ДЖЕЙМС КУК изложил в последнем письме, дошедшем до его патрона, лорда Сандвича. В нём открыватель Австралии и Новой Зеландии сообщал, среди прочего, что на мысе Доброй Надежды он «закупил ещё несколько голов крупного рогатого скота и ничего больше не желает, как только нескольких особ женского пола нашей с Вами породы, чтобы окончательно превратить свой флагманский фрегат „Resolution“ в истинный Ковчег». Потом капитан Кук открыл Гавайские острова, где неосторожно волочился за местными красотками, даже за королевой гавайцев Канейкаполей, и приказал взять заложником её мужа, чтоб, значит, не путался он у них под ногами. Тогда тысячная толпа возбуждённых туземцев окружила капитана и с десяток его солдат и матросов. «Я очень боюсь, что островитяне принудят меня принять жестокие меры, сказал он лейтенанту Кингу. — Но знаете, ведь нельзя же допустить, чтобы они думали, будто взяли верх над нами?! Миром ничего не добьёшься. Зарядить мушкеты боевыми патронами! Огонь!». И выстрелил первым. Последовал нестройный залп. «По лодкам!» — вновь скомандовал Кук и, повернувшись спиной к толпе, зашагал к шлюпке. Из рапорта Кинга: «Он был уже у самой кромки воды, когда один из вождей ударил его в шею и плечо острой железной палкой; капитан упал лицом в воду. Туземцы кинулись к нему с громким криком, десятки их окружили тело, добивая упавшего дубинками и кинжалами, купленными у нас…» Потом величайший исследователь мира и первоклассный навигатор был изжарен гавайцами на вертеле и съеден. Команде всё же удалось выкупить у них скальп, берцовые кости, голени, кисти рук, нижнюю челюсть и ботинки королевского капитана Кука, и «в пять часов вечера, 23 февраля 1779 года, с почестями, при приспущенных флагах, звоне судового колокола и пальбе из четырёхфунтовых пушек», гроб с ними был опущен в бездну Тихого океана у западного побережья Гавайских островов. Закономерная смерть человека, посвятившего морю всю свою жизнь.
