Автор «Алой буквы», американский писатель-пурист НАТАНИЕЛ ХОТОРН, путешествовавший по стране, вечером 18 мая 1864 года остановился на ночлег в Плимуте, в горах Нью-Гемпшира. С трудом поднявшись по гостиничной лестнице, он довольно весело сказал сопровождавшему его другу, генералу Франклину Пирсу, бывшему президенту США: «Почему это старый добрый обычай собраться и напиться как следует в своем тесном кругу ушёл в прошлое?» Его походка была неуверенной, взгляд неспокойный, блуждающий. «Спокойной ночи, мой генерал, — попрощался он с Пирсом, который, кстати, вовсе и не прочь был поддержать старый добрый обычай. — До завтра». В четвёртом часу ночи Пирс заглянул к нему в номер и нашёл писателя мёртвым. Кончина Хоторна была «самой лёгкой из всех сущих в свете смертей».

Опальный английский философ ФРЭНСИС БЭКОН, жестоко простуженный в поездке из Лондона в Хайгейт, сказал своему встревоженному попутчику, королевскому медику Витерборну: «Завтра утром мне будет гораздо лучше». Апрель 1626 года выдался в Англии холодным, шёл снег. Застигнутый в пути непогодой, Бэкон продрог до костей, его знобило. Он не доехал до своего дома и решил заехать в гости к своему старинному другу, графу Арундельскому. «Хорошая выпивка и тёплая компания живо поставят меня на ноги», — заверил он лейб-медика Витерборна. Но графа дома не застал. И решил оставить ему письмо, которое диктовал доктору, лёжа на влажных простынях в промороженной спальне: «Я знаю, как неприлично писать вам не собственной своей рукою, но, право же, мои пальцы настолько разбиты нынешним приступом болезни, что перо просто не держится в них. Извиняюсь, что случайно поселился в вашем доме без спроса…» Что за болезнь свалила Бэкона — то ли камни в почках, то ли простуда, то ли переедание — так никогда и не узнали. Священник Роули, вызванный к умирающему, сослался на «лёгкую лихорадку». Фрэнсис Бэкон, лёжа в жару, сам себя отпевал (ещё живой-то), сочинял духовные песни и тихонько их распевал. Лорд-канцлер и хранитель Большой печати при короле Якове Первом, гениальный ученый, родоначальник новейшей науки, шестидесятипятилетний Бэкон умер рано утром на Пасху, которая в 1626 году пришлась на 9 апреля. Лучше ему так и не стало.

Весёлый и добрый детский поэт и переводчик сонетов Шекспира, стихов Гейне и Бёрнса САМУИЛ ЯКОВЛЕВИЧ МАРШАК позвонил вечером сыну и сказал: «Мне сегодня немного лучше. Спокойной ночи, мой дорогой мальчик!» А рано утром Иммануэля Самойловича срочно вызвали в больницу, где уложенный в кислородную палатку отец уже не узнал его: «Кто это? — спросил он. — Дай руку». По себе Маршак оставил собственную эпитафию:

И ДЖОН ЛЕННОН, лидер и гитарист легендарной ливерпульской четвёрки «Битлз», уходя из студии звукозаписи, сказал режиссёру Джеку Дугласу: «Увидимся завтра в студии „Стерлинг“». И добавил с широкой улыбкой, дружески махнув ему рукой: «С утра пораньше, в половине десятого!» Они собирались продолжить запись новой песни «Шагая по тонкому льду». Как бы не так! Поздним вечером восьмого декабря 1980 года Леннон, действительно, шагал по тонкому льду. Возле жилого дома «Дакота» на 72-й улице, в западной части Нью-Йорка, его поджидал некто Марк Дэвид Чапмен, специально прилетевший для этого из Гонолулу, с Гавайских островов. Он стоял на холодном, пронизывающем ветру, прислонившись к будке охранника и держа руку в кармане, где лежал короткоствольный армейский «кольт» 38-го калибра с пятью пустотелыми (разрывными) пулями в барабане. Когда в 10.49 вечера Леннон выходил из лимузина, Чапмен услышал, как он сказал жене Йоко Оно: «Сделай это… сделай… сделай!» и окинул его «тяжёлым взглядом». «Он запечатлел меня в своей памяти», — скажет потом Чапмен. Но это потом. А здесь он просто присел и разрядил в Леннона свой «бульдог». И только одна пуля из пяти ушла в «молоко». «В меня стреляли!» — успел сказать полицейским Леннон, обливаясь кровью, и упал замертво на ступенях здания. Незадолго до этого он как-то сказал друзьям: «Дни мои сочтены. Я и так уж живу взаймы». Действительно, такие, как Леннон, очень редко доживают до сорока лет.

Папа и пророк джаза, первый джазмен Америки и почти символ её ЛУИ АРМСТРОНГ сказал как-то вечером своим музыкантам: «Ну, ребята, засиделись же мы! Пора уж и в очередное турне отправляться. Как только смогу шевелить ногами так же хорошо, как и челюстями. Завтра собираемся у меня дома на репетицию». А утром подъехавшие к его скромному нью-йоркскому дому на 107-й улице в Квинсе оркестранты услышали печальную новость: Луи скончался. Он играл на тромбоне до поздней ночи в своем восьмиугольном кабинете, и где-то уже под утро инструмент просто выпал у него из рук.

Известный французский композитор ЖОРЖ БИЗЕ сказал своим детям, маленькому Жаку и тринадцатилетнему Жану: «Идите спать, мои милые ребятишки» и обнял их. А через полчаса сказал жене Женевьеве: «Я тоже немного посплю». В доме под Бужевилем, где когда-то останавливался наш Иван Тургенев, воцарились тишина и покой. Но через час из спальни раздался крик Бизе: «Врача! Позовите скорее врача!» У композитора, перенесшего тяжёлую, измотавшую его силы болезнь, случился новый сердечный приступ. В ожидании врача автор оперы «Кармен» успел шепнуть Марии Рейтер: «Бедняжка Мария, я уже холодею. Это — холод смерти. Как вы скажете об этом моему отцу?» Через час явился доктор. «Наконец-то!.. — встретили его на пороге дома. — Он в обмороке. Что делать?» — «Ничего, — спустя мгновение ответил врач. — Он мёртв». Жорж Бизе, 37 лет от роду, умер в шестую годовщину — день в день! — своей женитьбы на Женевьеве Галеви, для которой он был «ужаснейшим мужем». Умер от горя, в которое его повергла кампания интриг, поднятая против «Кармен».

«Давайте-ка, товарищи, расходиться по домам, — предложил легендарный комкор ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ КОТОВСКИЙ своим землякам, которые закатили ему прощальный ужин на квартире директора местного совхоза. — Завтра мне вставать ни свет ни заря». Котовский впервые в жизни получил отпуск и проводил его с женой в курортном посёлке Чабанка, близ Одессы. А утром должен был повезти Ольгу Петровну к врачам в Умань — она была на последнем месяце беременности. Когда Котовский сошёл с веранды и медленным шагом пошёл домой, оставшиеся гости услышали в ночи револьверный выстрел. Как выяснилось, в комкора в упор стрелял некий Мейер Зайдер, он же Майорчик, один из командиров «красного бандитского полка», в прошлом известный уголовник и содержатель публичного дома в Одессе, на чердаке которого однажды, в Гражданскую войну, Котовский скрывался от контрразведки Деникина. Комкор бросился на Зайдера и опрокинул его на землю, но тот успел выстрелить вторично — пуля попала в левую часть груди и прошла через сердечную сорочку. Григорий Иванович сделал шаг-другой, опёрся рукой о стену, прошёл ещё несколько шагов и грузно, во весь рост, упал лицом вниз, обливаясь кровью. Первый и последний в его жизни отпуск закончился. Было 3 часа утра 6 августа 1925 года. Одесса вывесила траурные флаги. Тело Котовского было забальзамировано и помещено в особый саркофаг. Когда в октябре 1941 года румынские войска захватили Одессу, саркофаг был ими разрушен.

И первый российский чемпион мира по шахматам АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ АЛЕХИН попрощался со своим другом Люпи. «До свидания. Завтра обязательно приходите. Ещё раз проверим мои заготовки. Только так и нужно играть в Москве», — сказал он ему, имея в виду свой предстоящий матч с Михаилом Ботвинником за мировую шахматную корону. «Я хочу удивить мир своей игрой. И Ботвинника — тоже. Хорошо бы пойти куда-нибудь поразвлечься». Но вернулся к себе в жалкий, неуютный номер гостиницы в городе Эшорил, под Лиссабоном. Он попросил портье: «Запишите, пожалуйста, чтобы меня не беспокоили до десяти утра. Знаете, хочу немного поработать. Спокойной ночи!» А на следующий день в 11 часов официант принёс в номер «шахматного маэстро» завтрак и увидел его сидящим в кресле без признаков жизни. Шторы на окнах были задёрнуты, в номере горел свет, нетронутый ужин стоял на столе. Алехин, не снявший пальто и укрывший ноги одеялом, сидел, склонив голову на грудь. Перед ним стояла шахматная доска с расставленными фигурами (французская защита, вариант с жертвами пешек) и лежала раскрытая книга стихов Маргарет Сотбёрн. Последняя страница, на которой как бы покоился взгляд великого шахматиста, содержала меланхолическую строку — «…Это судьба всех тех, кто живёт в изгнании…» Алехин жил в Португалии изгнанником. «Шахматный король», больной, спившийся человек, которого бросила четвёртая по счёту жена, пал. Но пал непобеждённым.