Любовница Муссолини КЛАРЕТТА ПЕТАЧЧИ, дочь достойных родителей, была вместе с ним до последней минуты, вела себя при его казни мужественно. «Нет, вы не посмеете! Вы не можете его убить!» Разъяренный полковник Валерио велел ей отойти в сторону, но она упрямо закрывала Муссолини своим телом, обняв его за шею, и кричала ему: «Бенито! Умри как мужчина!» Но Бенито словно бы и не замечал её присутствия. «Отойди от него, если не хочешь умереть тоже», — предостерегали Кларетту партизаны. Но Петаччи, оглушённая и потерявшая рассудок, странно дёрнулась в сторону Муссолини и упала ничком на землю, задетая шальной пулей из автомата. Её тоже повесили, и тоже за ноги рядом с ним на Пьяцца Лорето в Милане.

Выведенный из забытья уколом морфия НИКОЛАЙ ОСТРОВСКИЙ спросил жену: «Стонал?» — «Нет», — ответила она. «Значит, смерть не смогла меня пересилить», — прошептал автор романа-бестселлера «Как закалялась сталь». Но смерть, однако же, пересилила его, и через минуту он скончался.

Богу было угодно также, чтобы великий флорентиец МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ, заплативший глазами за роспись свода Сикстинской капеллы и истерзанный «каменной» болезнью (какая ирония судьбы для скульптора!), но в полном сознании, в присутствии врачей, друзей и слуги Томмазо продиктовал из постели свою последнюю волю: «Я отдаю свою душу Богу, тело — земле, имущество — моей семье… Буонарроти. Похороните меня в Санта Кроче, рядом с моей семьей». Накануне, февральской ночью 1564 года, несмотря на скверную погоду, он, как обычно, выехал верхом на лошади и скакал по улицам Рима почти до самого утра, и это в 89 лет! Вернувшись в Монте Кавалло, он сел возле жарко натопленного очага и отсутствующим взглядом смотрел на пламя, пока едва не сполз со стула на пол. Его перенесли на кровать. «Но Папа хотел бы похоронить вас в церкви Святого Петра», — напомнил ему слуга. «Это не… мой дом, Томмазо. Обещай отвезти меня в милую мне Флоренцию…» Туда Микеланджело жаждал «вернуться хотя бы и мёртвым». «Спасибо тебе, Томмазо… Я устал…» При смерти, как и в жизни, он не любил многословия. На него снизошёл божественный покой.

Рождество 1993 года выдалось в Швейцарии очень холодным, но солнечным. Каждый день американская киноактриса ОДРИ ХЕПБЁРН в свитере и тёплом пальто выходила в свой обожаемый сад на вилле Толошеназ и сидела там, вдыхая морозный воздух и подставляя лицо солнечным лучам, и, казалось, была счастлива. И это после двух сложнейших операций! Она ещё давала подробные наставления садовнику Робу и сыновьям, за какими растениями проявлять особый уход. Но однажды сделала над собой последнее усилие. «Я так устала. Впору утопиться», — прошептала она. Потом впала в забытьё, а придя в сознание, с трудом произнесла, обращаясь к тем, кто стоял подле её постели: «Они ждут меня… ангелы… они ждут меня… чтобы работать на земле…» И последние слова обратила Луке: «Прости, но я готова уйти…» Дочь английского банкира и голландской баронессы, необыкновенная женщина, в прошлом фотомодель, манекенщица и танцовщица, ставшая великой актрисой, Одри умерла спокойно, не испытывая мучений.

А вот СТЭНЛИ БОЛДУИН, дважды премьер-министр Великобритании, к смерти готов не был. «Я уверен, что нас призывают только тогда, и лишь тогда, когда мы сами к этому готовы, — уверял он друзей за званым обедом. — А я ещё вовсе не готов». К этой теме он вернулся 13 декабря 1947 года, который провёл в гостиной своего дома с дочерью Дианой. В этот вечер он был приятно оживлён и весел, и речь его блистала прежним юмором. Как всегда, вскоре после десяти часов, он встал, чтобы отправиться на покой, и на прощание сказал Диане неожиданно и очень просто: «Ну, теперь я готов». Так оно и оказалось. Когда на следующее утро слуга поднялся в спальню хозяина, то добудиться его уже не смог. «Конец отца был благословенно мирным и безболезненным», — отметила Диана.

А последние слова самоубийц!

Ведь каждый пятый из наложивших на себя руки оставляет их — то ли губной помадой на зеркале, как кино-дива ЛУКЕРЬЯ АШМАРИНА; то ли старческим убористым почерком на листке мелованной бумаги с золотым обрезом, как ДЖОН ВАСИЛЬЕВИЧ СКОРОВАРОВ.

«Удачи и доброй ночи», — нацарапал на стене студии неверной рукой алкоголика величайший художник-абстракционист современной Америки МАРК РОТКО (выходец из Двинска МАРКУС РОТКОВИЧ). Потом зашёл в ванную комнату, а утром его нашли там на полу покончившим с собой. Чего не хватало ему, востребованному, заваленному выгодными заказами на его гигантские полотна, ни на что не похожие?! «Манхеттэн победил Марка», — объяснили сведущие люди.

А наш СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЕСЕНИН, «демон крестьянской поэзии», написал последние строки своих предсмертных стихов собственной кровью из вскрытой вены, окуная в неё казённое железное перо:

В этом не было ни дурной позы, ни дешёвой мелодрамы. Просто-напросто горькая необходимость: в ту декабрьскую ночь у поэта в кармане не оказалось карандаша, а в стеклянной гостиничной чернильнице пересохли чернила, и ему пришлось обмакнуть ржавое перо в собственную кровь. Сколько же кровушки-то ушло! Врачи говорят, что много. Ведь поэт написал кровью не только восемь строк своего прощального стихотворения, но ещё исписал ею и кафельные стены в ванной комнате ленинградской гостиницы «Англетер». В этой гостинице он уже останавливался с известной балериной Айседорой Дункан, своей очередной женой. Соседи Есенина по его 5-му номеру слышали в роковую декабрьскую ночь, как он напевал: «Ах, доля-неволя, глухая тюрьма. Долина, осина. Могила темна…» А потом: «Сергей Есенин обернул вокруг своей шеи два раза верёвку от чемодана, вывезенного из Европы, перекинул её на трубу парового отопления, выбил из-под ног табуретку и повис лицом к синей ночи, смотря на Исаакиевскую площадь». По другой же, менее распространённой версии, Есенин был убит Яковом Блюмкиным, заплечных дел мастером Льва Троцкого, — по заданию последнего. Что, однако ж, представляется маловероятным.

А один вот просто написал мелом на стене дровяного сарая: «Простите, но здесь, внутри, висит мой труп. Заберите его и известите полицию».

Другой оставил последние слова на странице с неоконченной новеллой, оставленной в пишущей машинке «Оливетти»: «Почему самоубийство? Да потому!»

А один зашифровал свою предсмертную записку в кроссворд — до сих пор жена и следователи ломают над ним голову.

Английский поэт-мистификатор ТОМАС ЧАТТЕРТОН принял 60 граммов опиумной настойки, предварительно изорвав в клочья все свои неопубликованные рукописи. Когда вызванный хозяйкой доктор Бланш поднялся в его маленькую чердачную комнатку, Чаттертон ненадолго очнулся от наркотического сна и употребил — да поверите ли вы? — последние свои силы, чтобы только сказать: «Сударь… вы… врач… купите моё тело… и заплатите мой долг». И сразу же снова погрузился в сон, уронив голову на плечо доктора. Но потом, поддавшись неистовому порыву, упал на колени и рухнул замертво лицом вниз. На колченогом столе лежала предсмертная записка семнадцатилетнего поэта: «Я продаю своё тело доктору (для имени оставлено место) при условии, что он внесёт господину Беллу плату за мою комнату за шесть месяцев, составляющую 3 гинеи». Весь пол был усыпан клочками исписанной бумаги с его стихами. Потребовалось полтора года, чтобы собрать и издать их в современной орфографии.

А академик ОЖЕ, идя на смерть, стал искать табакерку, чтобы взять себе понюшку табаку.