В первые годы пребывания на российской земле Севела описывает еврейскую историю века не только в иронически-пародийном регистре, но и в жанре классической еврейской мелодрамы, экранизируя свой собственный рассказ «Фамильное серебро» (фильм назывался «Ноктюрн Шопена», 1992), трогательную, пронзительную историю межэтнической — позволю себе такой термин — любви еврейского мальчика и латышской девочки в предвоенной Юрмале, где встретились еврейский вундеркинд из хорошей семьи и простая латышская девочка, прислуживавшая в доме. Когда пришли немцы и мальчика с матерью увели на казнь со всеми местными евреями, девочка хватает убогое столовое серебро и бежит выкупать возлюбленного, спасая его на самом краю могилы. А потом они были вместе и были счастливы, несмотря на то что еще шла война, и даже дождались прихода Красной Армии. Но большевики обвинили его в сотрудничестве с оккупантами и отправили в лагерь. И тогда она заколотила свой дом и ушла в море. А вернувшись и узнав, что ее нет в живых, он тоже ушел вслед за ней.

В начале девяностых, пожалуй, только американско- израильский писатель и кинематографист Севела мог позволить себе столкнуть в одном сюжете Холокост гитлеровский и Холокост сталинский (применительно к названию этой книги, я сказал бы, столкнуть Желтую Звезду со Звездой Красной). Кинематографистам советским потребовалось еще несколько лет, чтобы понять, насколько близки друг другу были два этих режима.

Отечественная киноиудаика на протяжении всего десятилетия вообще достаточно редко обращалась к Катастрофе советского еврейства, к Холокосту, к Шоа — эта тема, правда, уже появлялась на экране в фильмах игровых, но для кинематографа документального все еще была гигантским белым пятном (лучше сказать — черной дырой). Разумеется, здесь нельзя не вспомнить несколько картин А. Роднянского, уже названных выше, — «Свидание с отцом», «Миссия Рауля Валленберга», «Его звали Шая». Можно добавить сюда фильм Ю. Хащеватского и В. Шпынаря «Все хорошо», ленту И. Гольдштейна «Бабий Яр». Все они были сняты на Украине в течение всего лишь двух-трех лет. Однако, быть может, самой значительной и самой свободной от «страха иудейска» в этом плане была обстоятельная двухсерийная картина ленинградского режиссера Павла Когана и режиссера голландского Л. Ван ден Бергха «Восстание в Собиборе», неожиданная подробным и эпическим описанием Холокоста не только как вселенской Катастрофы европейского еврейства, но и как источника героических деяний. Одним из таких примеров героизма и было восстание в гитлеровском лагере уничтожения, в газовых камерах которого погибло более четверти миллиона евреев. Фильм Когана и Ван ден Бергха рассказывает о том, как несколько десятков отчаявшихся людей подняли остальных на восстание, перебили охранников, сожгли лагерные постройки и бросились в окрестные леса, чтобы пробиваться к своим, чтобы продолжать борьбу с захваченным оружием в руках. Любопытно, что после подавления восстания гитлеровцы стерли лагерь с лица земли, ибо сам факт вооруженного сопротивления «унтерменшей» был публичным опровержением теории и практики «окончательного решения еврейского вопроса». И это понятно, ибо здесь, в Собиборе, впервые за время осуществления этой практики, если не считать восстания в гетто Варшавы и несколько попыток бунтов в Минске, Белостоке, Вильно, обреченные на смерть почувствовали радость прямого вооруженного единоборства, пролития вражеской крови… Из четырех сотен бежавших спаслось всего тридцать человек, из них героями фильма стали пятеро — руководитель повстанцев, театральный администратор из Ростова Александр Печерский, ювелир из Бразилии Станислав Шмайснер, таксист из Нью-Йорка Сэмюэль Лерер, печатник из Голландии Жюль Шелвис, портниха из Австралии Регина Целинская.

Даже сегодня, спустя полвека, трудно поверить, что эти мирные люди могли в упор расстреливать вооруженных эсесовцев и их помощников из добровольческих прибалтийских и украинских формирований. «Мы не думали, что выживем. Единственное, чего мы хотели, — это не попасть в газовые камеры», — вспоминает один из героев картины. А я добавлю от себя слова, которые услышал лет тридцать назад от последнего из выживших руководителей восстания в Варшавском гетто, восемнадцатилетнего в ту пору Марека Эдельмана: «Понимаете, я чувствовал, что я первый еврей со времен Маккавеев, который стреляет в упор не потому, что он солдат чьей-то армии, а только и исключительно потому, что он еврей».

Должен признаться, что убежден и сегодня — такая картина могла появиться в восемьдесят девятом году только в силу какого-то уникального стечения обстоятельств, ибо трагическим пафосом своим она опередила остальной отечественный кинематограф на многие годы. Скорее всего, этому способствовало то, что авторами сценария были голландские кинематографисты, которым не приходилось преодолевать в себе внутреннего цензора. Впрочем, главное — что на экране мы впервые увидели не абстрактных героев войны еврейского происхождения, а людей, вынужденных стать героями только потому, что они этими евреями были.

Это замечание можно подтвердить и тем, что значительная часть киноиудаики начала девяностых годов появилась на свет именно благодаря участию зарубежных кинематографистов, в том числе таких мощных структур, как западноберлинская «ЦЦК» Артура Браунера, с момента своего рождения и до сих пор подчеркнуто ориентированная на тематику Холокоста («Изыди!», «Изгой», «Из ада в ад» — это только российская часть его еврейского репертуара).

И как бы ни было существенно для возрождения еврейского национального сознания осмысление собственной истории, все-таки сознание это в еще большей степени нуждалось в осмыслении проблематики сиюминутной, сегодняшней. И прежде всего, в осмыслении главной проблемы начала девяностых годов — «ехать или не ехать». Напомню, что эта волна алии составила около миллиона евреев, то есть почти половину всего «списочного состава» еврейского населения СССР. А если добавить к этому, что еще в начале «перестройки» решение о репатриации требовало немалого мужества и сулило немалые неприятности, то можно представить себе, какого количества советских граждан в той или иной степени коснулась эта проблематика.

Здесь нельзя не назвать неожиданную для советского кинематографа «застойных» лет картину Глеба Панфилова «Тема», в которой проблема отъезда, хотя и предельно отлакированная, а к тому же вынесенная на дальнюю периферию сюжета, впервые появилась на отечественном экране: в одном из случайных эпизодов появляется странный бородатый и длинноволосый человек (в этой роли снялся вполне русский актер Станислав Любшин), о котором мы узнаем лишь, что он находится в отказе, а потому за рамками нормального советского общежития. Казалось бы, ничтожно мало, к тому же герой Любшина вроде бы и вовсе «половинка», но по тем временам и в сюжете, к жизни еврейства вроде бы прямого отношения не имеющем, это был действительно жест неожиданный, смелый и даже несколько вызывающий.

Любопытно, что через два десятилетия, когда отъезды и приезды стали явлением нормальным, рутинным, банальным, в фильме Сергея Урсуляка «Сочинение ко Дню Победы» из Израиля на родину возвращается диссидент, чрезвычайно похожий на героя Любшина, только постаревший за эти годы, потерявший зрение герой войны, стрелок-радист Лев Маркович Моргулис в исполнении Вячеслава Тихонова, возвращается, чтобы встретить с друзьями день Победы, чтобы удостовериться в том, правильно или неправильно покинул он некогда эту негостеприимную родину, которая вытолкнула его за свои пределы, поскольку он оказался ей не нужен и чужд своим «пятым» пунктом, своей этнической принадлежностью… Возвращается и не находит ответа…

Естественно, кинематограф, да и никто другой, не мог ответить на этот вопрос с абсолютной определенностью, однако сам факт, что и кино документальное, и игровое мгновенно откликнулись на эту потребность многих сотен тысяч потенциальных зрителей (точнее сказать, потенциальных эмигрантов), говорит о том, как велика была эта потребность вглядеться в зеркало экрана, вне зависимости от того, что это зеркало им покажет и подскажет.