– Не могу. Мне нужно быть на работе через двадцать минут. – Я ощущаю укол раскаяния. Возможно, мне стоит помочь сестре, позвонить на работу, сослаться на то, что заболела. Но в голове у меня витает мысль, что Мии лучше какое-то время держаться от парней подальше. Разве не в этом причина всего, что произошло? Знаю, не слишком хорошо с моей стороны так думать, но это правда.

Миа резко разворачивается, топает к себе в комнату и пинком захлопывает за собой дверь.

Бабушка мягко подталкивает меня локтем и тихо шепчет:

– Она просто расстроена. С малышом нелегко.

– Знаю.

Раньше Миа была для меня всем, моим самым лучшим другом. В детстве мы были двумя планетами на одной орбите. Называли себя Королевой Медвяной Росы и Принцессой Маковое Семечко. Мы принадлежали друг другу. Но теперь Миа принадлежит тем парням, которые признаются ей в любви и дают денег на подгузники и новую одежду. Мужчины этого не осознают, но она использует их в гораздо большей степени, чем они ее. Они для нее расходный материал – только для одноразового применения.

Я бросаю взгляд на дверь ее комнаты и думаю о том, как получилось, что мы оказались такими разными.

Этим вечером покупателей в магазине практически нет, и я ловлю себя на том, что смотрю через стекла витрины на угасающий закат. Небо растворяется в легких розово-оранжевых облаках. Я бросаю взгляд на часы: уже десять минут как мой рабочий день закончился. Холли ушла полчаса назад, попросив меня запереть магазин. Но до этого почти всю смену мы проговорили о моем таинственном поклоннике.

Сегодня утром, сразу после открытия магазина, ей позвонили с просьбой доставить букет розовых роз Шарлотте Рид в школу Пасифик-Хайтс-Хай. Остаток дня Холли, едва не лопнув от любопытства, прождала меня в магазине, чтобы задать мне девять миллионов вопросов о том парне, который послал мне цветы.

Холли знает, что я не хожу на свидания. Знает, что у меня никогда не было бойфренда. Но она безнадежный романтик, и ей хотелось узнать все до малейших деталей – и как он был одет, и что именно он сказал, и что я почувствовала, когда увидела букет, сидя на уроке. «Раздражение», – ответила я, но Холли вряд ли мне поверила.

Теперь я встаю с места, подхожу к витрине и поворачиваю табличку той стороной, где написано «ЗАКРЫТО».

Я уже готова взять сумку и ключи, когда за моей спиной звенит колокольчик над входной дверью, оповещая о том, что кто-то вошел в магазин.

– Извините, мы закрыты, – говорю я, поворачиваясь к входу, чтобы вежливо выпроводить гостя обратно. И тут же столбенею.

– Привет. – Передо мной стоит Тэйт. Поза напряженная, руки снова спрятаны в карманах.

– Что вы здесь делаете? – удивляюсь я.

– Хотел увидеть вас, – просто отвечает он.

Я делаю выдох через нос, мое сердце запинается, потом снова входит в ритм.

– Вам не стоило посылать мне цветы.

– Почему нет? – Вопрос повисает в воздухе между нами, а Тэйт смотрит на меня так, словно мог бы прикоснуться ко мне одним взглядом. Он выводит меня из равновесия. И я ненавижу ту часть себя, которой это ощущение нравится. Я уже имела дело с такими парнями – с теми, кто считает, что знает меня, кто думает, что может достучаться до меня. Тэйт едва ли другой. Он точно такой же. Так почему же мне трудно дышать, когда он рядом?

– Вы меня даже не знаете, – выдавливаю я.

– Я знаю, что вам нравятся розовые розы.

– Это все, что вам известно, – парирую я.

– Разве этого недостаточно? – Тэйт вскидывает бровь и засовывает руки еще глубже в карманы.

Я раздраженно скрежещу зубами.

– Нет, недостаточно.

– Давайте сходим куда-нибудь, – внезапно просит он.

Предложение застает меня врасплох, я отступаю на шаг назад.

– Что?

– Я приглашаю вас на свидание. – У него низкий, провоцирующий голос; он выпрямляется, отводя плечи назад. Одет он практически так же, как и вчера: потертые джинсы и простая белая футболка. Но на левом запястье у него серебристые часы, которых я не помню. Они выглядят дорого.

– Я… – Мой рот так и остается открытым, я не могу собраться с мыслями. Кроме того, что-то сдавливает мне грудь, и я не могу понять, что это. Мне хочется, чтобы Тэйт ушел.

Но он не уходит. Он шагает ко мне и останавливается меньше чем в метре, ни на секунду не сводя с меня взгляда. Внезапно я ощущаю, что моя кожа подобна стеклу, которое покрылось сеткой трещин, но все же не разбилось. Его взгляд наполняет меня тревожным предчувствием.

На улице раздается гудок автомобиля, и Тэйт оглядывается как раз в тот момент, когда машина отъезжает от обочины. Я замечаю промелькнувшее на его лице беспокойство, которое вскоре вновь сменяется беспечной уверенностью.

– Я хочу пригласить вас на свидание, – повторяет он.

Не могу отрицать, что низ живота отзывается сладкой дрожью на эту фразу. Но я скрещиваю на груди руки и сжимаю их в кулаки, приказывая телу подчиниться.

– Нет. – Это слово царапает мне горло. – Мне нужно закрыть магазин и вернуться домой. – Я заставляю себя посмотреть Тэйту в глаза, чтобы он понял, что я абсолютно серьезна.

Уголок его рта слегка приподнимается, словно происходящее забавляет его. Или ему просто нравится этот вызов. Думаю, он не привык к отказам.

Тэйт бросает взгляд на свои часы, а потом на дверь.

– Тогда спокойной ночи… Шарлотта, – говорит он, будто окутывая мое имя своим голосом. Я набираю воздух в легкие, глядя, как он открывает стеклянную дверь и исчезает в темноте.

– Он пригласил тебя на свидание?! – восклицает Карлос.

Мы сидим в компьютерном классе миссис Филдз, где раз в неделю после школы собирается редакция школьной газеты. На этой неделе Карлос пишет статью о платане рядом с западным входом школы, который медленно погибает, потому что все кому не лень вырезают свои имена на мягкой древесине его ствола. Во время ланча я взяла школьный фотоаппарат и сделала снимки дерева, зафиксировав вырезанные на нем сердечки и имена: Уэстон любит Кару. ТМ + ЭЯ, что, как всем известно, расшифровывается как «Тоби Макалистер + Элисон Ярроу». Их имена навеки запечатлены на дереве, хотя они встречались всего две недели, а теперь друг друга на дух не переносят.

– Я ему отказала. – Сидя за одним из компьютеров рядом с окном, которое выходит на улицу, я сортирую сделанные ранее снимки. Работа в школьной газете будет лишним плюсом в моем резюме, когда я соберусь подавать документы в колледж, поэтому я на нее и согласилась, но на самом деле мне это начинает нравиться. Мне кажется, что фотографирование – занятие более анонимное, чем написание статей для газеты. Но все же иногда, я думаю, оно даже более важное, потому что фотография способна сказать больше, чем четыре сотни слов, набранные через двойной интервал.

– Что еще он говорил? – не унимается Карлос. Он сидит за соседним компьютером, развернувшись на стуле лицом ко мне.

– Ничего. Я попросила его уйти.

– Серьезно? – Карлос смотрит на меня так, словно я ненормальная.

– Ну, мне нужно было закрывать магазин. – Меня бесит собственное желание оправдаться. Я не должна сомневаться в своих поступках, если считаю их правильными. Лучше на корню задушить все надежды Тэйта на то, что я соглашусь пойти с ним на свидание, чтобы парень не приходил снова и не предпринимал новых попыток. Ну и что, если я была немного груба?

– Едва ли ты знаешь, что именно тебе нужно, – бормочет Карлос. Я бросаю на него свой самый лучший неодобрительный взгляд, но он остается непоколебим. – И насколько потрясающе он выглядел в этот раз?

Я поднимаю одно плечо и качаю головой, не обращая внимания на то, как щеки резко теплеют.

– Сознайся, – просит Карлос, поворачиваясь на стуле лицом ко мне. – По-твоему, он секси.

– Это не имеет значения. Ты сам знаешь. Я сумела доучиться до выпускного года, не отвлекаясь на парней. И сейчас этого не допущу. – Не то чтобы я никогда прежде не влюблялась. Вспомнить только Эдгара Хойта, с которым мы делали лабораторные по химии в прошлом году, – у меня всегда перехватывало дыхание, когда наши руки случайно соприкасались. Карлос говорил, что только сумасшедшая может счесть Эдгара даже отдаленно симпатичным, но что-то в нем – его квадратные очки в темной оправе, острый нос и мускулистые руки, позволяющие предполагать, что его интересует не только учеба, – заставляло мое сердце биться чаще. Все это неважно, конечно же. Я не хожу ни с кем на свидания. Я не позволю нелепому увлечению пустить корни в моем сердце, где оно может прорасти и разрушить все, ради чего я так долго трудилась.