- Я ненадолго уйду.
Оставшись один я глубоко вздохнул и с нарочитым наслаждением разрешил себе скользнуть под откос бреда. По ту сторону пояса головокружения я различил что-то знакомое, что-то нужное, что-то успокаивающее. Ровная, голубая вода, ели!.. Студеное мое озеро, свободной жизни край! "Вот в нем бы утонуть, - подумал я, - вместе с Мари". Она спускалась по зеленой тропинке, одна, без девочек. Было ясное, раннее утро, щебетали птицы. У берега в лодке ее ждали два молоденьких гребца, почти мальчики. Мари улыбалась, смотрела по сторонам и я понимал, что она так смотрит на настоящее, чтобы лучше забыть прошлое. Она что-то говорила, кажется, что ей светлое утро нравится, что ей хорошо, и что если бы не было сейчас так хорошо, то она "не могла бы". "Что она не могла бы?" - подумал я, и всем существом своим почувствовал, что, не зная вперед, как все будет просто и ясно, она не могла бы решить, уйти, добраться до озера, попросить мальчиков взять ее в лодку, и что теперь она о минувшем не думает, потому, что думать об этом слишком больно, и что она видит только ясное утро, голубую воду, ели, и мальчиков. Ступая в лодку, она закрыла глаза ресницами, как закрывала раньше. И как в ответ мелькнули глаза Аллота.
"Сюжет, сюжет-то какой", - сказал он, - или это мне показалось? "сюжет-то какой! Какой богатый сюжет". На смену этому сну, или этому видению, пришли тьма, молчание и холод, - что-то близкое к небытию. Потом раздались голоса и я увидал, что у постели моей стоят хозяин, Заза, и еще какой-то человек, в котором я сразу отличил доктора. Хозяин имел вид враждебный и недоверие и подозрение на лице его были совсем явственны. Заза объясняла доктору, что я, несмотря на сильный жар, выпил много вина. Не дослушав, доктор обратился ко мне и задал несколько вопросов, на которые я нехотя ответил. Потом он меня ощупал, сказал, что у меня сильнейшая форма скверного гриппа, который, как раз, гуляет по городу, порекомендовал крайнюю осторожность из-за часто случающихся легочных осложнений и спросил, кто за мной будет ходить?
- Я, - заявила Заза очень решительно.
Доктор дал указания, прописал лекарства, спросил меня имею ли я права социально-застрахованного, слегка удивился, узнав, что нет, получил гонорар и вышел, в сопровождении так ни слова и не проронившего хозяина и Заза, которая через полчаса вернулась, расположила на столе коробки с пилюлями и флаконы, и настояла на том, чтобы я проглотил несколько ложек бульона, разогретого ею, потихоньку, на электрической плитке в ее комнате. Временами, когда {136} меньше болело над глазами и не так кружилась голова, я к ней присматривался и нашел ее довольно миловидной. Что она была слишком накрашена, меня нисколько не шокировало. Волосы ее были немного спутаны, спешка, очевидно, помешала ей хорошенько причесаться. Перед тем, как меня покинуть, она приблизилась к зеркалу, чуть подкрасила губы, подняла юбку, поправила ластики и точно бы встряхнулась. - на манер собак, - чтобы все, и платье, и то, что под платьем, оказалось на месте.
С порога она спросила, не хочу ли я чего-нибудь? Я попросил принести мне еще газету. Заза немного поворчала, заметив, что когда жар, болит голова и тошнит, газет лучше не читать, но от поручения не отказалась.
На первой странице меня заменило выселение многосемейного металлургиста из его двухкомнатной квартиры. Но на одной из внутренних я прочел, что полиция старается разыскать таинственную незнакомку, с которой я завтракал в ресторане. Двери моей квартиры продолжали быть запертыми. "Но, - говорил корреспондент, - нам посчастливилось встретить у этих, неоткрывающихся для представителей прессы, дверей часовщика, для которого они открылись. Разумеется, мы не упустили случая, постарались его расспросить, и узнали, что исчезнувший шоколадный фабрикант поручил ему исправление замечательных часов, настоящего астрономического прибора, и что для починки их нужно доставить в мастерскую. Об этом он и приходил условиться. Что до самого фабриканта, то он его видел несколько дней тому назад у себя в магазине и ничего странного в его поведении не заметил".
Так прошлое, от которого я хотел, и не мог, бежать, напоминало мне о себе, пусть побочными путями, но все с той же настойчивостью. Расстроенный я бросил газету на пол. Заза, которая наливала в стакан минеральную воду, чтобы дать мне запить пилюлю, с раздражением ее подобрала и произнесла:
- Можно подумать, что вы ребенок. Говори вам, или не говори, как об стенку горох. Что вы там еще прочли?
- Если бы я сам знал? - пробормотал я. - Везде природа, и на все свой срок, но правда ли так, разве мы знаем?
- Только день прохворал, и уже ноет! Доктор вам объяснил, что грипп в этом году скверный, так что сколько придется лежать неизвестно.
- Скажите мне лучше, почему вы во мне приняли участие?
- Приняла потому что приняла. Вот лекарство. Будете вечером еще бульон?
- Нет.
- Чай?
- Нет.
- Все-таки надо что-нибудь есть и пить!
- Если вы в этом уверены, то зачем спрашиваете?
{137} Она провела рукой по моему лбу.
- Это ужас какой вы горячий, - произнесла она с опаской, -- надо поставить градусник.
Оправив подушки, подоткнув одеяло, наведя еще немного порядка, она напомнила, что мне стоит всего постучать в перегородку и ушла. Я провел день в дремоте, но вечером заснул крепко. Ночью же проснулся весь в испарине и почувствовал, что сердце в груди так и
колотится, так и колотится! Я поставил градусник: он показал 41.5. Я не знал. может ли такая температура быть опасной, но это мне было безразлично. От жара ли, или от слабости, но я не мог управлять мыслями, ориентируя их в том или ином направлении, как то всегда было мне свойственно. К тому же теперь не одни были мысли. К ним примешивались, их делили, их заслоняли образы: Романеску, развинчивающий астрономические часы, Мари, следящая за его работой, не знающая ни что сказать, ни что думать, ни что чувствовать, сложившая на груди, под самым сердцем, руки, сходящая к озеру, чтобы утопиться; ...Мари-Женевьева, Доротея! И окно за которым, в зачарованном городе, такая была тишина, и "охапки минут", и всегда опущенные ресницы... Потом вдруг Зоя. Не она ли, по поручению Аллота, - влила мне в душу яд? Только развалины, только осколки, только клочья, только боль...
Я постучал в стену.
И тотчас же послышался шум, в коридоре раздались поспешные шаги, дверь открылась, брызнул свет и я увидал испуганные глаза, раскинутая черные кудри, розовую с желтым кружевом рубашку, круглое плечо...
- Потушите. - попросил я и Заза повернула выключатель. Потом, ориентируясь на еле светившееся окно, она приблизилась к кровати и тихо спросила:
- Вам худо?
- Да. не слишком-то хорошо. Я смерил температуру: 41,5.
- Хотите чтобы я сбегала за доктором?
- Нет, не хочу. Если даже такой жар может быть опасным, мне все равно. Не в этом дело.
- А в чем же дело?
Я молчал. Как мог я объяснить ей, что мне нестерпимо стало с глазу на глаз с призраками? Но у нее, по-видимому, была своя мысль. Она присела на край кровати, оправила подушку, тихонько ко мне прильнула. Потом, ощупав мой лоб и обнаружив какой он горячий и мокрый, прошептала:
- Нет, не сейчас. Когда поправишься.
- Да, когда поправлюсь.
Отстранившись, она вышла и почти тотчас же вернулась. Когда, чтобы не ошибиться в направлении, она на секунду зажгла электричество, я заметил, что поверх рубашки она накинула стеганый халатик.
{138} - Я не хочу ложиться под одеяло, - сказала она, - я лягу рядом.
- Грипп заразителен.
- Когда я захвораю - ты поправишься и будешь за мной ухаживать, произнесла Заза, тихонько засмеявшись.
- Теперь постарайся уснуть.
В ее близости было что-то успокаивающее. Запах пудры и одеколона, ровное дыхание отпугнули видения и я задремал. Когда проснулся, то ее рядом со мной не было. Квадрат окна только начинал обрисовываться, было еще очень рано. Поймав в фокус сознания настоящее и те пополнения его, которые дотягивались из прошлого, я почувствовал как, быстро вбежав по моей груди, злоба достигла горла и всеми зубами в него вцепилась. Я хотел выскочить из постели, что-то сделать, кого-то обругать, но сил не стало. Я сдался. Я откинулся на подушку, с удовлетворением вдохнул удержавшийся в наволочке запах пудры и постучал в перегородку. Заза вошла почти тотчас же, зажгла свет, приблизилась к постели.
