Ричард погладил их на прощание:

– Ведите себя хорошо. Завтра я вас проведаю.

Бобби потянул друга за руку:

– Не волнуйся. Все будет хорошо.

Новизна ушла, и жизнь в Лиме обрела тупое однообразие. Утром, накануне запланированного судебного слушания Ричарда, в общем зале было, как всегда, скучно. Гейб делал свои обычные двадцать четыре отжимания на одной руке, Ричард сидел у него на спине, подскакивая, как ковбой на дикой лошади. Бобби устроился перед ними на полу, а аллен читал в кресле «Ньюсуик» двухнедельной давности.

Бобби неожиданно поднял глаза и прошептал с тихим восторгом:

– Эй, Лось, бухло, наверно, готово.

Не переставая отжиматься, Гейб спросил:

– Когда погудим?

Бобби вопросительно посмотрел на аллена.

– Надо перенести бутылку к кому-нибудь в камеру до второй смены и распить после ужина, – ответил тот. – Раньше нельзя – если заметят, как мы шатаемся, все пропало. От центрального стола до столовки восемьсот пятьдесят семь метров…

– Ты откуда знаешь?

– Считаю шаги, чтобы не спятить. Вы, ребята, не пройдете ровно и половину пути.

Гейб перестал отжиматься и, когда Ричард слез с него, сел на полу.

– Да ладно, сколько там бухла-то… И не такое оно крепкое…

Гейб обычно вел себя тихо, был скорее последователем, чем лидером, но в гневе становился грозным, и тогда его мощь поражала. Он убил человека одним ударом, проломив его головой автомобильное стекло, после того как тот пустил ему две пули в живот. Никто не спросил почему. Из окружной тюрьмы в Лиму Гейбла перевозили не в чем ином, как в бронированном инкассаторском автомобиле, так как в его деле значилось, что он однажды в приступе ярости голыми руками вырвал дверцу у фургона.

– Да я и после ведра не закачаюсь, – хвастливо заявил Гейб.

аллен улыбнулся:

– То, что ты пил раньше, Гейб, это помои – «Джек Дэниелс», «Блэк Вельвет», «Сазерн комфорт» и прочая магазинная хрень. На вкус, может, и крепко, а на самом деле не больше сорока градусов. А брага, которую я научился делать в Лебаноне, – от шестидесяти до восьмидесяти. Она крепкая, как домашний виски, только делается на фруктах, а не на зерне. Ее в машину можно заливать – поедет.

По мере того как до них доходил смысл сказанного, росла их радость.

– Ладно! Ладно! – воскликнул Бобби, хлопнув Гейба по руке. – Так и сделаем!

Они дождались пересменки, когда персонал уходил из отделения, и как ни в чем не бывало направились к клетке санитаров. аллен стал на стреме, а Гейб схватил Бобби за ремень сзади и без малейшего напряжения приподнял к потолку.

Пластиковую бутылку доверили Гейбу, потому что санитары и охранники привыкли, что он носит в них чай со льдом. Он спрятал ее у себя в камере и присоединился к остальным в очереди на жрачку.

После ужина четверо заговорщиков собрались у Гейба и принялись за дело. Бобби принес пустую картонку из-под йогурта и рваную футболку.

– Итак, – сказал аллен, – сначала надо процедить. – Он проткнул дырку в картонке, выстлал ее футболкой и через импровизированное сито слил жидкость во вторую пластиковую бутылку из-под молока. – Отойдите. Вонять будет так, что сшибет ковбоя с лошади. Сейчас поймете, почему это пойло называют бормотухой. Мякоть, кстати, тоже съедобная. Если выдержите запах…

Ричард с любопытством поднял глаза:

– З-зачем есть мякоть, если она т-такая гадкая?

аллен осклабился:

– За тем же, что и пить эту бурду.

Получилось больше трех с половиной литров. Решили выпить все сразу и уничтожить следы. Бобби сторожил дверь. аллен плеснул немного в стакан из-под кока-колы и отхлебнул. Как смесь бензина и серной кислоты. Жидкость потекла вниз, обжигая горло, вызывая отрыжку, и тяжелым кирпичом придавила желудок.

Хотя всем было ясно, что он в агонии, аллен все-таки выдавил:

– Иде-ально!

Бобби вопросительно взглянул на Ричарда. Тот ответил:

– Я т-тоже буду…

Распили все быстро.

После того как вещественные доказательства были уничтожены, минут двадцать посидели молча, слушая радио. аллен весь оцепенел. Звуки сливались, голова кружилась, и в то же время он чувствовал радостную обалделость. Ричард вскоре отрубился, его голова оказалась под кроватью Гейба. Бобби – чуть не рухнув с унитаза – объявил, что его организм умер десять минут назад. Только Гейб и аллен соображали достаточно, чтобы их вдруг пробило, какой серьезный промах они допустили.

– Ну, мы идиоты! – простонал аллен. – Ричарду и Бобби придется пройти мимо центрального круга, чтобы попасть в свои камеры.

– И что ж теперь делать?.. – Гейб с трудом поднялся на ноги и почесал голову. – Ты иди к столу и попроси у санитара иголку с ниткой. Он пойдет за иголкой в сестринскую, они там в шкафу под замком. Мне как раз хватит времени, чтобы протащить их через круг. Только не дыши и не вихляйся.

аллен соображал хуже Гейба, но все-таки понимал, что великан тоже упился в драбадан. Надо было собрать мозги в кучу, чтобы окончательно не провалить все дело.

– А если он спросит, зачем мне иголка с ниткой?

– Скажешь, рубашка порвалась. Мол, надо зашить.

аллен тряхнул головой, проясняя мысли.

– Но у меня нет рваной рубашки…

Нетерпеливо нахмурившись, Гейб оторвал от его рубахи карман.

– Теперь есть.

Действовали по плану. Как только санитар ушел в сестринскую за иголкой, Гейб проскочил мимо круга с Бобби и Ричардом под мышками. Вздохнув с облегчением, аллен, очень медленно, аккуратно ступая шаг за шагом, вернулся к себе.

Отключился прежде, чем голова коснулась подушки.

На следующее утро мозг аллена напоминал пресс-папье в баскетбольном мяче. Пульсирующие болью пазухи заставили, хоть и под угрозой еще большей боли, открыть глаза. Внутренним взором он видел себя в светлом Пятне сознания на сцене реальности. Странно, подумал он, раньше он никогда не замечал этого Пятна, пока артур не объяснил внутренним детям, что быть в мире, взаимодействовать и разговаривать с другими людьми – значит быть «на Пятне». Теперь он четко видел его, как юморист, который стоит на сцене лицом к зрителям, пока другие артисты прячутся за кулисами. Он хотел поклониться и уйти, но круг яркого света неотступно следовал за ним, не давая себя покинуть. Как в тюрьме.

Он понял, что артур и рейджен заставляют его отвечать за свои поступки и не дают никому другому выходить в сознание. Придется самому страдать от похмелья.

– Свершивший да несет последствия дел своих, – произнесли его губы с лондонским акцентом артура.

Слова эхом отразились от стен пустой камеры.

Губы аллена запеклись, суставы ныли. Он с трудом встал на ноги. Нализаться в полночь, а потом вылезти из койки в половине шестого утра – та еще задачка. В конце концов он пошатываясь вышел в коридор, доплелся до фонтанчика и жадно выхлебал, как ему показалось, литра три. Нижние веки набухли, глаза щипали, как будто в них швырнули песком.

– Господи, дай мне это пережить, – простонал он.

Бобби и Ричард являли собой картину молчаливой агонии. Бобби поднял на аллена налитые кровью глаза:

– Такое чувство, что сожрал динамит.

Ричард, в парадной одежде для суда, выглядел, с учетом обстоятельств, неплохо. Похмелья было незаметно. Казалось, что он просто нервничал. Тряхнул головой, отбрасывая с глаз каштановую челку.

– Присмотришь за Зигмундом и Фрейдом, да?

– Конечно, – ответил аллен, – буду разговаривать, чтобы у них не развились комплексы.

Ричард улыбнулся, морщась от головной боли.

– Не хочу, чтобы они совсем меня забыли, если я после суда вернусь не сразу. Могут на несколько дней оставить в окружной тюрьме.

Когда подошло время идти, Ричард встал и, глотая слезы, посмотрел на аллена и Бобби. Сдерживая чувства, Бобби схватил его за руку и отвел глаза:

– Не дрейфь, сморчок.

Прощание было грубо прервано мистером Рузоли, который ворвался в зал в сопровождении Льюиса, расталкивая по дороге зомби.