Остатки школьных знаний шевельнулись в Медведеве, и он прозвал свою партнершу — «Самум» — считая, что она все иссушила и превратила пьесу о любви в безжизненную пустыню. Он перестал обижаться, когда она не очень ладно и неуютно обнимала его, все поцелуи были отменены — она только прятала лицо у него на груди, — перестал надеяться на чудо и вновь занялся другими сценами, а эти сцены — встречи влюбленных — пусть идут так, как получатся, они будут обозначением того, что должно быть, и зритель все поймет правильно, если только не предположить невероятное, что женская половина зала будет состоять из женщин, подобных Дроздовой! Но, в конце концов, не для таких же бесчувственных веками лились реки крови и поэтических чернил?!
Провинциальные сроки жестки — не за горами премьера.
Шились костюмы, выстраивались декорации, гремела музыка, львиную долю времени отнимали осветители, уверенные, что без их волшебного искусства спектакль провалится, что не мешало им на премьере светить преимущественно в те точки, где актеров не было.
На сцене начались «прогонные» репетиции, и несколько актеров театра, заглянувших в зал, были удивлены, пересказали свое удивление другим, и на следующей репетиции был почти весь свободный состав труппы, разделивший удивление первопроходцев, — спектакль получался!
Спектакль волновал сидящих в зале!
Спектакль волновал актеров! Почти чудо!
Но что скажет хозяин — зритель?!
Медведев вне сцены не замечал Дроздову, пожалуй, по количеству вежливых и равнодушных улыбок при встречах, сравнялся с нею. Словом, был установлен прохладный мир без претензий друг к другу, с некоторой меланхолией от несбывшихся надежд со стороны Медведева.
Единственное, что удивляло Владимира, — отношение к нему супруга Светланы — Игоря Михайловича! Он стал не просто холоден. Или холодно вежлив. Он стал демонстративно холоден к Медведеву. Демонстративно. Сухо, поджав губы, здоровался, что называется, «едва раскланивался».
«Что с ним? — думал Владимир. — Ревность? К чему? К роли? Не поздновато ли? К Светлане? Не волнуйтесь, Игорь Михайлович, вы-то хорошо знаете, какова ваша дражайшая, мы так с вашей супругой кастрировали пьесу, что автору икается… Он может на нас в суд подать…»
Ревности Пряничникова к своей молодости Медведев не предполагал именно в силу своей молодости и уж вовсе не знал, что думает о своей «дражайшей» Игорь Михайлович.
Но все это была легкая рябь перед теми волнами цунами, что именуются — Премьерой! Актеры перед спектаклем замирают в полуобморочном состоянии, либо становятся моделью вулкана Кракатау накануне извержения — сравнения с природой не случайны, актеры театра, более всех прочих людей, — дети природы.
Премьера всколыхнула город.
Успех был полный и неожиданный для музыкально-драматического театра, где привыкли к смеху, аплодисментам, крикам «браво» и «бисовкам» после удачных номеров. Весь спектакль зрительный зал молчал. Молчал затаенно и глухо. Не падали номерки, не шелестели программки. Буфетчицы жаловались, что впервые за историю театра буфет не имел успеха. В конце спектакля аплодисменты были дружными и долгими, но странно молчаливыми. Была какая-то торжественность и, несмотря на громкие хлопки, она казалась тихой.
Так же прошел и следующий спектакль, и следующий…
Пожалуй, виной тому было то, что зритель истосковался по пьесам подобного рода — о любви, о страданиях от любви, о неудачах любви, — ну и еще немного… чудо театра, не будь которого, за последние несколько тысяч лет театр мог бы исчезнуть много раз.
Театр был переполнен.
Критерием лучших спектаклей было количество «аншлагов» — полных сборов. «Цыганская любовь» — классическая оперетта — дала десять! — и занимала первое место. Для столичных театров, где празднуются порой и тысячные спектакли, десять аншлагов — меньше, чем ничего! — но для провинции они больше, чем «тысячники» столицы!
Когда на новом спектакле в двенадцатый раз зал был переполнен, и стало ясно, что будет еще несколько таких же наплывов зрителя — театр заликовал. Рекорд «Цыганской любви» был безжалостно побит — это в какой-то мере вознаграждало артистов драмы перед опереточными за годы снисходительного отношения и насмешек по отношению к серьезному богу — Драме!
Директор схватился за голову — куда, в какой город продавать это чудо на гастроли? Его поразила мания величия — по театру прошел слух, что директор приглашает на просмотр Свердловское телевидение на предмет дальнейшего показа для всего Урала! Легковерные были посрамлены — директор не впал в манию величия, директор хорошо знал свое дело — Свердловский телецентр купил и показал спектакль! Безумная идея оказалась вполне реалистичной.
В городе спектакль продолжал идти с прежним успехом, перевалив за второй десяток, — по самым скромным подсчетам зрителями этого спектакля в городе стали все, включая грудных младенцев.
Прессы в городе не было, поэтому критика не смогла никого обидеть — каждый мог приписывать успех самому себе, отчего искренне и многократно актеры поздравляли «главных» — Светлану и Владимира, ставших кумирами города на весь сезон! — а для себя каждый находил поклонников, дарящих каждому свою сладкую порцию славы…
«Русский мужик задним умом крепок!» — все работающие на спектакле теперь с удовольствием поверяли труппе, что за всю работу в их маленьком, дружном коллективе не было ни одного срыва, ни одного скандала, ни одного мгновенного романа с кровопусканием, — была работа!
Успех, приятное волнение, заслуженные аплодисменты, отсутствие зависти и горечи как-то сблизили Медведева и Дроздову. Она часто появлялась в театре без надобности, была весела, румянец волнения не сходил с ее щек, она издали приветливо улыбалась Владимиру, но, когда он однажды попытался перейти на «ты», она так же вежливо, как и все, что она делала, посоветовала оставить их отношения прежними.
Именно — посоветовала, даже — как бы посовещалась с ним — «ведь так будет лучше?».
Злые языки?! Вот еще одно и самое главное доказательство необычности этого спектакля — «злые языки» ничего не говорили! Да, да — ни одного худого слова не было сказано ни в адрес Медведева, ни в адрес Дроздовой, ни в адрес других безымянных героев этого спектакля.
Владимир не обиделся на вновь подчеркнутую дистанцию, забыл об инциденте, и тому были причины.
Летом прошлого года Владимир показывался в один из московских театров, понравился, но не было места в труппе и он, ни на что не надеясь, уехал в свою провинцию.
В марте он получил телеграмму с приглашением на работу в столичный театр.
Он не сразу сказал об этом в дирекции — «мало ли что…» — решил известить ближе к концу сезона, поставить перед фактом.
Какими путями и как, то, что известно в театре одному, становится достоянием гласности — загадка, может, виной тому были поклонницы Медведева, работающие на почте, но к нему стали подходить актеры и актрисы театра с таинственными вопросами:
— Навострил лыжи?
Высказывались и более определенно:
— Не забывай нас грешных… в златоглавой!
Владимир отшучивался, но не отрицал категорически такую возможность, рассудив, что будет лучше, если директор узнает об этом исподволь и не от него и привыкнет к этой мысли.
То, что директор будет знать об этих разговорах, не вызывало сомнений — разве мы живем не в одном коллективе? Да и на роль его были претенденты, пока еще не явные, решившие, что уж, если Дроздова смогла сыграть влюбленную и возлюбленную, то уж мне-то сам бог велел сыграть героя!
В коридоре, в часы пересмены между репетициями — Медведев неожиданно столкнулся со Светланой.
— Прошу прощения, Светлана Васильевна, разогнался, не заметил, молодость, глупость, молодо-зелено… — и осекся. Она смотрела прямо в глаза ему, будто не слыша трескотни и глупости.
— Здравствуйте, Володя. Я вас искала.
Это еще более удивило Медведева.
Светлана отступила на шаг, словно разглядывая, опять внимательно заглянула в глаза, засмеялась и открыто и легко спросила:
