Владимир Медведев в такие дни проделывал путь от дома до театра в рекордные сроки по многим причинам. Во-первых, он был молод, во-вторых, родом из Подмосковья, где такие морозы — раз в сто лет, а в-третьих, из-за первой причины — молодости! — принципиально не носил нижнее белье и шерстяные носки. Путь до театра он проделывал за десять минут, но их хватало, чтобы потом в тепле ноги ныли по часу и отходили от мороза колющей и резкой болью.
— Что ты такой настырный, Володя?! — Анна Алексеевна, дежурившая в морозные дни, каждый раз начинала этот разговор, — взял бы ты валенки в костюмерной и бегал себе на здоровье! У тебя же не ботинки, а одна видимость, а носков шерстяных нет…
— А мы в Москве все такие! — непослушными губами пытался говорить Медведев.
— Свяжу я тебе носки, из домашней шерсти, свяжу обязательно… — так говорила она вторую зиму, но, вероятно, Медведев так активно отнекивался, что она не выполняла своего обещания.
Владимир чмокнул ее холодными губами в щеку, в теплую, морщинистую, как у мамы, и молча побежал в раздевалку, краем глаза заметив, что дверь сзади него распахнулась, и в клубах пара появились двое.
«В клубах пара — появилась пара!» — бормотал он про себя, исчезая из их поля зрения. Вошедшие вслед за ними были из тех немногих актеров в театре, с кем он не любил общаться, потому что всего-навсего — побаивался.
Судя по тому, как засуетилась Анна Алексеевна, как вынула из-за стула веник, как заулыбалась, было ясно, что вошедшие пользуются, если не любовью в театре, то во всяком случае уважением и занимают, как принято говорить в наше время, престижное положение. Что это такое, мало кто объяснит вразумительно, но актеры народ доверчивый, любят пользоваться туманной фразеологией, неуловимой, необъяснимой и необъясняющей, но в которой «что-то» есть!
Светлана Васильевна Дроздова и ее муж Игорь Михайлович Пряничников одним своим видом вызывали к себе почтительное отношение. Жена была лет на двадцать моложе, и своей подтянутостью, опрятностью только подчеркивала немного усталую красоту мужа. Его лицо было ухожено и не носило на себе следов порока — сразу было видно, что он человек положительный, не пьющий, не курящий, регулярно делающий зарядку.
Костюм был безупречен, как и лицо, но было в нем что-то от «старой закваски», что смиряло иронию молодых — он умел носить костюм, как лорд, и ходить, как наследный принц! Впрочем, кто их знает, как они ходили, во всяком случае, в театре их изображают такими!
Но дистанция оставалась — и молодые актеры, включая и Медведева, чурались его изысканной вежливости и деликатной холодности и, будучи сами носителями некоторых пороков, побаивались.
Поговаривали, что Пряничников не только закончил столичный институт, но и многие годы работал в столичном театре не без успеха, но потом с ним случилась романтическая — «романическая!» — история, где Светлана Васильевна сыграла заглавную роль, но и жена не смирилась с ролью статистки и сыграла свою роль, в результате чего вновь образованная пара вынуждена была искать прибежище в городе, далеком от столицы.
Она была ведущей артисткой драмы. Ее муж успешно работал и в драме, и в оперетте, имея не сильный, но чистый голос и отличный слух, безукоризненные манеры для ношения фрака и довольно стройную — недоброжелатели добавляли «не по годам!» — фигуру! Ведущим актером его никто не называл, но манера общения и свойства характера, замкнутого, ироничного, создали ему определенную репутацию — запанибрата никто не посмел бы говорить с ним. Именно это и было причиной их несколько обособленного положения в театре, но, казалось, им самим это не только не в тягость, но они и не собираются разрушать незримый барьер вежливой холодности, созданной ими. Может быть, этот барьер нужен им был временно, чтобы отдохнуть от сложных коллизий жизни, оставленной в столице?!
«В театре не должно быть друзей, — заявил он на одном из первых собраний труппы, где ему довелось присутствовать, чем дал пищу для разговоров на долгие недели! — Мы прежде всего и только — коллеги! Для работы это главное!»
Светлана Васильевна обсуждалась в театре дольше и с меньшим успехом — в ней было меньше определенности. В тридцать с небольшим, она была стройной и легкой. Несогласные с подобной оценкой, называли ее просто «плоской». Косметику употребляла только для сцены и минимально. Прическа была постоянной, естественно, в жизни! — легкие пепельные волосы, ровно зачесанные назад, на затылке были прибраны в небольшой, всегда аккуратно уложенный, пучок. Небольшой ровный носик. Небольшие серые глаза.
Самым примечательным в лице были губы, четко очерченные и чуть выпуклые, — и! — неожиданная белозубая улыбка, сверкающая, чистая, широкая! Это улыбка, глаза, непосредственно округляющиеся при неожиданных известиях, некоторая вульгарность речи — забываясь, она иногда «гакала», иногда говорила «чевойто» и другие мелкие бытовизмы в речи, дали сплетницам театра право называть ее бывшей домработницей и уверять несогласных, что это сущая правда: «Она — бывшая домработница Пряничникова, жена их выгнала, и все такое…»
Всегдашняя ее вежливая манера общения, подтянутость и корректность, казалось, отрицали подобные фантазии, но для изощренных душеведов служили бесспорным подтверждением — «Держится, чтобы не выдать себя!»
В этот морозный день в театре собралась почти вся труппа в ожидании приказа с распределением ролей в новой пьесе, в пьесе о любви, что всегда заманчиво на фоне бесконечных пьес о бесконечных хлебных полях и прогрессивном производстве.
Оживленных разговоров не было — было ожидание. Актеры группами сидели в гримерных, вяло перебрасываясь незначительными фразами, наиболее нетерпеливые бегали к секретарю дирекции с одним вопросом:
— Когда?
Ответ был лаконичен и точен:
— Скоро.
Пьесу читали две недели назад на труппе, пьеса была принята единодушно и восторженно, и в тот же день в театре начались бесконечные самодеятельные распределения ролей.
Медведев две недели ходил героем — он не обсуждался, он был единственным претендентом на роль героя, это было так явно, что никто даже не стучал «по дереву, чтобы не сглазить». Роль его возлюбленной вызвала «цунами». Претенденток оказалось много, и в каждом углу, в каждой группе распределяющих была своя фаворитка, так как — опять же единодушное мнение! — Дроздова категорически не обсуждалась как претендентка! Она была ведущей актрисой в труппе, и вдруг не обсуждалась! Простор для вакансий!
Мягкие суждения были лиричны — «Она несколько старовата для героини, да дело и не в ней — играть героя может только Медведев, а рядом с Володей — Светлана Васильевна? Ну, вы меня извините!» Более суровые суждения сводились к тому, что героиня пьесы самоотверженна, темпераментна, откровенна в любви, а эти качества и не ночевали в «сухой и плоской» Светлане Дроздовой.
Медведева мало волновал вопрос, волнующий весь театр: кто будет его партнершей?! Собственная роль так нравилась ему, так подогревала честолюбие, что все его мысли свелись к одному — сыграть — не важно с кем! — хорошо эту роль, за ней последуют другие, а там… И мечты уносили его далеко от провинциального города, туда, где свет рампы ярче, где людей на улице больше, где есть газеты и журналы, в которых может большими буквами появиться твое имя…
У тех актрис, что фигурировали в списке претенденток, при встрече с Медведевым горели глаза, прерывался голос, походка становилась иной — они играли в жизни «его» героиню, на всякий случай. Может же так случиться, что режиссер спросит его мнение, и тогда Медведев сможет замолвить слово…
Словом, две недели театр жил полнокровной закулисной жизнью, которая сегодня же, после того, как вывесят приказ, потускнеет, войдет в привычные рамки каждодневности, и глаза актрис перестанут сиять при встрече с Медведевым, и походка станет деловой и скучной, и покачивание бедер будет вспоминаться, как забытые уроки по сцендвижению…
Но эти две недели внимание актрис льстило молодому актеру, делало его взрослее, как ему казалось, а на деле — он носился но театру с горящими глазами, не видел ни призывных взглядов, ни заманчивых телодвижений, много смеялся, острил невпопад, либо вдруг спохватывался и замирал с выражением некоторой меланхолии на лице, с выражением человека, много повидавшего в жизни, прошедшего суровую школу, человека хлебнувшего… Но подобных героических усилий хватало ненадолго, и молодость брала свое — его видели сразу на двух этажах и в буфете одновременно.
