— Дай мне новый черный костюм. Я иду на собрание, — и поспешил в комнату, чтобы не слышать упреков жены.

Он быстро оделся и зашагал на фабрику. По дороге наспех съел кусок хлеба с салом.

Георге скрутил самокрутку в палец толщиной и посмотрел на Герасима. Тот спокойно перелистывал исписанные листки. Потом появился Дудэу. Он только что побывал в парикмахерской, лицо после бритья было розовым. Зеленоватый парусиновый костюм мешком висел на нем. «Похудел он за последнее время, — подумал Трифан. — Да, годы дают себя знать». Дудэу ступал тяжело, с трудом, но глаза его блестели, выдавая какую-то скрытую, почти детскую радость. Увидев Трифана, он церемонно поклонился, приветствуя его, и быстро прошел на другой конец зала. Трифан подтолкнул локтем Герасима и подмигнул ему. Тот удивленно посмотрел на Трифана, но даже не спросил, что это должно означать. Он сидел, раздумывая над тем, как поступил бы Хорват на его месте. Нет, он тоже стал бы волноваться. Он, вероятно, схватил бы их за шиворот и рявкнул: «Какого дьявола вы от меня хотите?» И Герасим вдруг спросил себя, почему наконец не начинают заседания?

В коридоре стояли Бэрбуц и Думитриу, инструктор уездного комитета. Они тихо разговаривали, а проходившие мимо них люди почтительно, даже с некоторым страхом здоровались с ними. Знакомым Бэрбуц протягивал руку, и они довольно улыбались. Пришли и представители от других ячеек.

Бэрбуц наклонился к Думитриу:

— Вы должны проявить сугубую партийность, товарищ Думитриу. И не забывайте: партийность означает, что вы не имеете права поддаваться слабости или жалости… Жалость в решении партийных вопросов — это мелкобуржуазная, трусливая черта, подлежащая осуждению. У вас достаточно данных?

— Да, товарищ Бэрбуц. Согласно вашим указаниям.

— Не моим указаниям, а указаниям партии! И вы тоже здесь находитесь как член партии, который должен защищать ее интересы. Нельзя ни скромничать, ни робеть. Разоблачение — это ваша заслуга, и мы это ценим.

Думитриу, высокий, очень худой человек с лоснящимися волосами, внимательно слушал его.

— Вы подготовили выступления товарищей?

— Да. Но не знаю, подходящих ли… Мне было очень трудно проводить здесь работу. У Герасима много друзей.

— А вы думали, что классовая борьба — это игрушки! — и Бэрбуц резко засмеялся. — Ну, а теперь идите в зал.

Бэрбуц закурил и задумчиво посмотрел в окно. Стеклянные крыши зданий сверкали в ярком, но каком-то усталом, ленивом и мягком свете солнца. Каждый раз, глядя на громады фабричных корпусов, Бэрбуц испытывал почти благоговейный трепет, как когда-то в детстве при виде величественных колонн католического собора, их дрожащих теней. Церкви ему никогда не нравились: он чувствовал себя маленьким, раздавленным, ощущал всю ничтожность человека перед лицом истории. Поэтому Бэрбуц редко ходил в церковь. Его раздражала убийственная монотонность молитв, которая берет тебя в плен, душит твои мысли, все твое существо. Точно так же и движения рабочих, такие же механические, как движения станков, пугали его, заставляли чувствовать себя неловко, точно он попал в какой-то чужой, негостеприимный город.

Бэрбуц с нетерпением ожидал начала собрания. Думитриу он ничего не рассказал о брате Герасима. Он оставил это себе как последний козырь, на случай, если придется вмешаться самому, чтобы разоблачить Герасима. Рабочим нечего будет возразить, когда они услышат, что у Герасима брат — кулак и родственники сидят в тюрьме за спекуляцию, как враги существующего строя. Бэрбуц осмотрелся вокруг с превосходством уверенного в себе человека.

Появился Жилован, секретарь партийной организации цеха, он пригласил всех на собрание. Бэрбуц вошел с озабоченным видом и сел среди рабочих.

Дудэу с досадой посмотрел на него. Зачем надо было приглашать на собрание посторонних? Вот, например, этого невысокого человека, который уселся рядом и все молчит. Костюм на нем из тонкого серого сукна. Сразу видно, что он первый раз на фабрике.

Незнакомец улыбнулся ему, и Дудэу смутился, так как не знал, как на это ответить. Что надо этому человеку? Он отвернулся, но незнакомец потянул его за рукав:

— Который здесь товарищ Герасим? -

Дудэу кивнул головой в сторону Герасима.

— Я так и думал. А тот, что сидит слева от него, — это товарищ Трифан, который живет на Цветочной улице, 14?

Теперь Дудэу кивнул утвердительно и внимательно посмотрел на говорившего: глаза у него веселые, голубые, а лицо усталое. Правда, незнакомец старался это скрыть, но Дудэу обмануть трудно. Не успел еще Дудэу подумать, «Кто же это такой?», как поднялся Жилован.

— Мы открываем внеочередное общее собрание ячейки номер четыре прядильного цеха, на котором присутствуют и члены партии других партийных ячеек фабрики. Мы приветствуем находящегося среди нас товарища Бэрбуца, члена уездного комитета.

Все встали, чтобы лучше рассмотреть Бэрбуца.

— Который это? — спросил незнакомец. — Тот, что сидит в первом ряду?

— Да, — ответил Дудэу.

Когда стихли аплодисменты, Жилован — продолжал:

— Мы также приветствуем находящегося среди нас товарища Думитриу, инструктора уездного комитета.

Похлопали и ему. Жилован взял со стола листок бумаги и прочел повестку дня:

— Первый вопрос, — сказал он громко, и в голосе его послышался металл, — обсуждение непартийного поведения товарища Герасима. Второй вопрос — выводы, которые будут сделаны товарищем Бэрбуцем. Слово предоставляется товарищу Думитриу.

Думитриу подошел к столу и налил в стакан воды.

— Товарищи, — начал он. (Он шепелявил и от волнения немножко заикался.) — Не случайно это заседание происходит именно на вашей фабрике. Нет, не случайно, говорю я, потому что здесь уже давно, сразу после окончания войны, создалась нездоровая атмосфера узкого, местнического патриотизма. И эти настроения, к сожалению, все разрастаются. Я могу привести конкретные факты. Совсем случайно я узнал, что в этот самый момент товарищи Трифан и Поп должны были бы присутствовать на гораздо более важном заседании местной комиссии по вопросу о снабжении фабрики хлопком — сырьем, без которого, и вы это знаете лучше меня, фабрика мертва. Я мог бы привести еще примеры, но не следует спешить, разрешая вопрос, ради которого мы здесь собрались.

Он глубоко вздохнул и продолжал:

— Мы все знаем, что для каждого члена партии нет ничего более святого, чем партия, наш руководящий маяк. В нашем уставе ясно сказано: меньшинство должно подчиняться решению большинства. Почему же вы, товарищ Герасим, не подчиняетесь? — взвизгнул он. — Товарищи, рассмотрим факты. Уездный комитет постановил проводить сборку станков на заседании от… — он на мгновение запнулся, — …от 16 мая. А как вел себя товарищ Герасим? Он сделал вид, что ничего не знает об этом решении, и продолжал агитировать рабочих, заражая их нездоровыми настроениями. С какой целью, товарищ Герасим, вы вели агитацию среди людей, хотя этот вопрос уже был решен уездным комитетом? О чем это говорит? О том, что ты не доверяешь партии! Не веришь в руководящую роль рабочего класса — гегемона классовой борьбы. И самое страшное, что таким явно враждебным поведением ты льешь воду на мельницу классового врага. Но, товарищи, товарищ Герасим — честный рабочий. И мы не хотим верить, что то, что он сделал, он сделал сознательно. Товарищ Герасим не прихвостень барона.

— Слава богу! — заорал, весь покраснев, Дудэу и увидел, что сидящий рядом с ним человек улыбается. — Что вам надо от Герасима? — и он от волнения закашлялся.

Думитриу в бешенстве посмотрел на него.

— Почему не говоришь ясно? — еще раз крикнул Дудэу и сел.

— Очень правильное замечание, — шепнул ему сосед по скамейке.

— Я тоже так думаю, — ответил Дудэу.

— Не мешайте вести собрание, — сказал Жилован.

Думитриу продолжал:

— Каковы причины такого поведения Герасима? Товарищи, когда человек не верит в тех, кто занимает ответственные посты в партии, это значит, он мысленно говорит себе: «Я сделал бы лучше, они никуда не годятся». Карьеризм! — взвизгнул Думитриу. — Вот в чем причина! А вы знаете, к чему это ведет? Это прямой путь в лагерь классового врага. Прямо к барону Вольману.