Увидев Герасима, она широко раскрыла глаза:

— Ты выше, чем я себе представляла. Ну, ничего, в моей кровати ты все-таки поместишься. Она тоже полированная и в ширину такая же, как в длину. Не знаю, уставится ли вся моя мебель в этой комнате!

Петре, который вернулся домой позднее Герасима, подлетел к Корнелии и оглядел ее со всех сторон.

— Значит, ты и есть Корнелия…

Он взглянул на Герасима, потом пошел на кухню, чтобы посмотреть, что привезла девушка съестного из Инеу. Должно быть, обследование удовлетворило Петре. Возвратившись в комнату, он сказал еще несколько фраз, а потом как бы невзначай спросил:

— Когда мы будем обедать?

Разумеется, тарелки у Корнелии дома блестели лучше, а края у них были резные.

— И они все в голубеньких цветочках. Я говорю, что это незабудки, а мама говорит, что они никак не называются. Разве может быть, чтобы цветы никак не назывались?

Герасим ел молча и все время думал об Анне. «Куда это она исчезла?» Вот уже несколько дней, как он вышел из больницы и исходил весь город, надеясь напасть на ее след. Но она исчезла. Он жалел, что не спросил у нее фамилию. Если бы он знал ее фамилию, все было бы проще. Он отправился бы к Албу, и тот нашел бы ее в двадцать четыре часа. Однажды ему пришла в голову мысль как-нибудь зайти к Албу, может быть, он сумеет и так разыскать Анну, просто по описанию. Потом он понял, что показался бы Албу смешным, а этого он не хотел ни за что на свете. Тем более, что Албу, которого он встречал после освобождения только четыре или пять раз, держался с ним сдержанно, официально.

Вечером после ужина Корнелия, оставшись наедине с Герасимом, спросила его:

— Ты в партии, Герасим?

— Да. А почему ты об этом спрашиваешь?

— Просто так. Вот отец обрадуется! Он оказал, что было бы неплохо, если бы ты оказался партийным. Потому что теперь хорошо, когда в семье кто-нибудь партийный. Правда ведь?

Герасим улыбнулся.

— Скажи мне, сколько времени ты думаешь пробыть у нас?

— Этого мне папаша не сказал. Он велел только поехать сюда и пожить здесь, чтобы ты меня хорошенько разглядел. И еще одну вещь он мне сказал, но про это мне стыдно говорить.

Герасим не ответил. «Если ей стыдно, пусть лучше помолчит».

— Я все-таки скажу тебе, — засмеялась Корнелия и потупилась. — Он предупредил, чтобы я себя хорошо вела.

— Дельный совет, — пробормотал Герасим. — И ты соблюдай его.

— Надо слушаться, раз папаша сказал.

Мать Герасима готовила в спальне постель для Корнелии.

— Ты, моя дорогая, спи там, а Герасим и Петре будут спать здесь, в кухне.

— А ты, мама? — спросил Герасим.

— Я говорила с госпожой Роси, буду ночевать у нее. Муж ее все еще в Сибиу. Приедет только послезавтра… Петре не вернулся?

— Нет, — сердито ответил Герасим.

«Хоть бы пришел Петре, чтобы мне не оставаться одному с Корнелией».

Петре вернулся домой после полуночи, он был немножко навеселе.

— Я сидел с друзьями в «Трех вшах». Вино — напиток богов. Больше никогда не пойду в «Золотую змею». А девушка где?

Герасим, кивнул на дверь.

— Там, в комнате.

— Ну, вы договорились? Ты берешь ее?

— Ты что, с ума сошел?

— А почему бы тебе ее не взять? — настаивал Петре. — Она недурна, да и мне кое-что перепадет. От обеда что-нибудь осталось?

— Осталось.

Дверь комнаты открылась, показалась голова Корнелии:

— Кто пришел?..

— Это я, дорогая Корнелия, — ответил ей Петре. — Я думал, ты спишь.

— Не могу уснуть. Мне хотелось бы немножко поболтать с вами. Я думала, что в городе не так рано ложатся, как у нас в Инеу.

— Пора спать, — угрюмо проговорил Герасим. — Утром на работу.

— Я работаю вечером, — сказал Петре. — Если хочешь побеседовать со мной, дорогая Корнелия, то я с большим удовольствием. Постараюсь заменить брата.

— Тогда я накину что-нибудь, — сказала Корнелия и скрылась.

— Что ты не даешь ей спокойно спать?

— A-а, если она тебя интересует, тогда другое дело… Пожалуйста.

— Да не нужна она мне!

— Тогда чего тебе надо? Бедная девушка приезжает из Инеу, чтобы найти себе мужчину, а ты хочешь, чтобы она вернулась домой ни с чем? Я немножко развлеку ее. — Он подмигнул.

Герасим хотел дать ему пощечину, но потом передумал. Он лег и натянул одеяло на голову. Прошло всего несколько минут, и он услышал, как Петре вошел к Корнелии. Герасим старался уснуть, но сон бежал от него. Потом до него донесся пронзительный смех Корнелии, он прислушался, Корнелия снова засмеялась:

— Ой, Петре, не щекочи меня…

«Надо бы войти к ним, — сказал себе Герасим, но тут же раздумал. — Чего я буду соваться? Она вооружена отцовскими советами, а Петре… Ну что ж, это его дело».

— И ты говоришь, что у тебя много подушек? — послышался голос Петре.

— Восемь, — ответила Корнелия и снова засмеялась.

— Больших?

— Петре!..

— А виноградники у вас есть?

— Два гектара…

— А сколько это дает вина?

— Петре!.. Петре!..

— Тише, а то услышит Герасим.

Герасим снова натянул на голову одеяло. Ему вспомнилась Анна, ее шелковистые волосы, белые руки, и он сжал кулаки.

Корнелия еще несколько раз принималась смеяться, потом больше ничего не стало слышно из соседней комнаты.

Утром, проснувшись, Герасим увидел, что Петре курит, сидя на краю кровати.

— Что с тобой? Почему ты не спишь?

— Не хочется… Слушай, ты знаешь, что за женщина Корнелия? Пылкая, как норовистая лошадь…

— Ты спал с ней?

— Она сама захотела, — пожал плечами Петре. — Чего мне отказываться? Почему бы ей не уехать от нас довольной?

С этого дня Корнелия перестала замечать Герасима. Она все время проводила с Петре, а тот выполнял все ее желания. Он водил ее в кино, где показывали Тарзана и Тома Микса, гулял с ней вечером по проспекту, ужинал с ней в «Трех вшах».

Корнелия уехала домой в Инеу через две недели счастливой. Она не знала, что у Петре и в мыслях нет на ней жениться.

2

Маляры с вагоностроительного завода согласились бесплатно побелить здание уездного комитета. Бэрбуц прогуливался под лесами и был так горд, как будто это здание принадлежало лично ему. Он вступал в разговоры с рабочими, обедал вместе с ними в столовой, вспоминал случаи из своей жизни, рассказывал им о забастовках на электростанции и смеялся каждой шутке маляров. Он хлопал их по плечу, угощал папиросами и обещал летом послать всех отдыхать в Монясу, в профсоюзный дом отдыха. Одного маляра он даже пригласил на воскресенье к себе домой, угостил. И когда тот предложил побелить и его комнаты, охотно согласился.

Бэрбуц, пожалуй, был бы всем доволен. Если бы не эта проклятая проблема сборки станков на ТФВ, у него бы ни о чем голова не болела. Теперь из-за Хорвата, который потребовал созыва уездного комитета (и именно в воскресенье, черт бы его побрал), он должен был сидеть здесь, в своем кабинете, до одиннадцати часов, ожидая, когда прибудут товарищи из волостей, и рассматривать силуэты лесов, вырисовывающиеся на прозрачном шелке занавески. Даже сигареты ему разонравились. Сквозь обитую дверь из коридора доносились голоса, он узнал громкий смех Хорвата. Неизвестно почему Бэрбуц почувствовал необъяснимую ненависть к Хорвату. Как это он может так заразительно смеяться, словно ему вовсе не нужно решать сложные проблемы! Как ни старался Бэрбуц, он не мог представить себе, чем занимается этот человек в свободное время. Бэрбуц знал, что у Хорвата есть дочка, но он ее никогда не видел. Он попробовал вообразить себе детское личико, наделив его чертами Хорвата, и расхохотался. Потом он вспомнил о Мирче, о своем сыне, и его охватило приятное чувство, как некогда в детстве, когда, проходя мимо булочных, он вдыхал запах свежевыпеченного хлеба. Да, из Мирчи выйдет тот новый человек, о котором пишет Хырцзу на трех столбцах в «Патриотуле». Он видел сына уже взрослым: военным, в мундире с нашивками и орденами, или дипломатом, которого ожидает у подъезда машина. «Во всяком случае он будет большим человеком», — решил Бэрбуц. Он вышел в коридор. Поздоровался за руку с собравшимися у дверей товарищами. Ему было приятно видеть, как они посторонились, пропуская его. Один из них был из Ширин, он узнал его: