— Вы, негодяи, хотите схватить воина? Не слишком ли много жиров нагуляли на легких монастырских харчах?..

Не успели оцепеневшие от изумления слуги прийти в себя, как Гавриил исчез за дверью. Не оглядываясь, он промчался по длинному коридору, взобрался с верхней ступеньки лестницы на стену, спрыгнул оттуда с двухсаженной высоты вниз, вскочил в сани и исчез в темноте, так что высланные за ним в погоню слуги не смогли даже увидеть его.

Агнес, которую отвели обратно в келью, без сна ворочалась на своем жестком ложе. Тревога и отчаяние терзали ей сердце: она еще не знала, спасся ли Гавриил от своих преследователей или попал к ним руки и томится теперь где-нибудь в подвале, в узилище, скованный железами по рукам и ногам.

Спустя примерно час загремел замок на двери кельи, глухо стукнул засов. Дверь отворилась, и вошла аббатиса, держа в левой руке подсвечник с горящей восковой свечой и плеть из нескольких бечевок. По лицу аббатисы было видно, что и она до сих пор не сомкнула глаз. Матушка Магдалена плотно прикрыла за собой дверь, поставила подсвечник в нишу стены и сказала Агнес, в удивлении поднявшейся с постели:

— Так это и есть твой возлюбленный?

Вся девичья гордость, все прежнее упрямство вдруг проснулись в сердце Агнес от этого издевательства.

— Это мой жених, я с ним помолвлена, — произнесла она спокойно.

— Прекрасный жених, нельзя не признаться, — с насмешкой сказала аббатиса. — Все так неожиданно и легко выяснилось — стоило только немного подождать… И уже помолвлены даже? Разумеется, с согласия и благословения твоего отца? — едко улыбалась матушка настоятельница, предвкушая развлечение.

Агнес не отвечала.

— Может быть, твой отец еще и не знает, что ему выпало такое великое счастье — стать тестем собственного слуги или крепостного? О, представляю, как сильно он будет благодарить Бога за то, что единственная дочь доставила ему такую радость! Здоровый, румяный молодчик — этот будущий зять Мённикхузена! Струя свежей крови в древний род… И какой смелый, заметь, какой хитрый плут! Ведь он намеревался просто выкрасть тебя из моих рук! На мякине хотел меня провести… — тут с уст аббатисы сорвался короткий, хриплый смешок. — Я, признаюсь тебе, даже поверила ему в первые минуты — так ловок он оказался и такую подходящую басню сочинил. Но потом пришли сомнения… От беды уберегло то, что я никогда не спешу принимать важные решения. Десять раз обдумаю…

Агнес смотрела на нее с неприязнью.

Взгляд девушки подействовал на аббатису, как ушат холодной воды.

— Быть может, ты теперь назовешь мне славное имя своего жениха?..

Агнес упорно продолжала молчать.

— Я с горестью вижу, что ты все еще упрямишься, — сказала с видом достоинства аббатиса и покачала головой. — Чем ты гордишься, девушка? Из какого источника черпаешь силы, чтобы перечить мне?.. Все еще надеешься на помощь отца, который своей сумасшедшей нежностью, своим всепрощением слишком избаловал тебя, вырастил себе на беду строптивой барышней? Так послушай же: твой отец теперь жалкий нищий, которого я… заметь — я… впредь должна буду кормить из милости. Думаешь, отец ныне любит тебя? Нет, не надейся. Он проклинает и бранит тебя, ибо своим непослушанием ты повергла в бедствия и себя, и его…

— Что вы такое говорите, тетя! — не поверила своему слуху Агнес.

— Если бы ты согласилась выйти замуж за юнкера Рисбитера, твоему бедному отцу не пришлось бы теперь носить нищенскую суму. Все знают, как богаты были бароны Рисбитеры; только часть их поместий разорила война; на других поместьях Рисбитера, все родственники которого погибли или умерли, сейчас, считай, вся Ливония держится… как и на слове архиепископа… — благодарно перекрестившись на маленькое распятие, матушка настоятельница опять заговорила о Мённикхузене. — Несчастья последних дней и твои многочисленные прегрешения помрачили разум твоего отца. Он, может быть, даже простил бы тебя, если бы ты сейчас подошла к нему со своими хитрыми кошачьими ласками. Но это не должно случиться, иначе не стало бы никакой справедливости в мире. Каждый из вас должен в одиночку нести кару за свои грехи. Его уже наказал Бог, а тебя… тебя буду карать я. Ты теперь в полной моей власти, и уже никакая сила не сможет вырвать тебя из моих рук.

— Что ты хочешь со мной сделать, святая женщина? — холодно спросила Агнес.

— Я хочу сломить твое страшное упорство. Я хочу истерзать твое тело, хочу очистить твою душу мучительным огнем покаяния. Сними с себя эту одежду!

Кровь бросилась в голову Агнес.

— Вспомни о том, что я не какая-нибудь крепостная, я дочь барона Каспара фон Мённикхузена! — воскликнула она, сверкая глазами.

— Тем хуже, если благородная дочь рыцаря заслуживает наказания, придуманного для рабыни.

— Я не позволю бить себя плетью! — гордо вскинула голову Агнес.

— Против этого есть средство, — засмеялась аббатиса. — За дверью стоят двое слуг. Если ты будешь сопротивляться, я позову их сюда. И они тебя разденут и разложат вот здесь — на полу…

Агнес прижала ладони к глазам, словно невольным жестом этим пыталась удержать слезы.

— Ради тебя, мой единственный Габриэль, я перенесу этот позор, — прошептала она чуть слышно.

Затем Агнес исполнила приказание — обнажила плечи и спину.

— Стой на месте! — воскликнула аббатиса Магдалена, ликуя и вознося карающую руку.

Плеть просвистела в воздухе. Сперва аббатиса била девушку медленно, смакуя каждый удар, с тайным злорадством разглядывая каждую ранку на белой, мягкой, как шелк, коже, жадным взором впиваясь в каждую каплю крови, — потом ударяла она все быстрее и быстрее, словно ее возбуждали и опьяняли это действо, пытка эта, сам вид крови[15].

Агнес — такая как будто слабая девушка — проявила недюжинные выдержку и стойкость: ни разу не вскрикнула она, ни разу даже не застонала, хотя ее нежное тело горело, словно в огне. Со лба у нее катился холодный пот, губы дрожали, и в уголках рта показалась легкая пена.

Наконец аббатиса выбилась из сил и опустила плеть.

— За что ты так истязаешь меня? — глухо спросила Агнес.

— За то, что ты разгневала святую женщину, — прохрипела аббатиса, задыхаясь. — За то, что ты утаиваешь от святой женщины правду.

Агнес тихо покачала головой:

— Никакая ты не святая, тетя, потому что ты ненавидишь меня. А ненависть и святость несовместимы… Я знаю также, за что ты меня ненавидишь.

— За что же? — как будто остолбенела настоятельница, и в глазах у нее мелькнул испуг.

И Агнес заметила этот испуг.

— Когда ты была еще молодой девушкой, ты любила моего отца. Ах, как ты его любила! Ночей не спала, все слезы выплакала… Но он предпочел тебе другую. Ты никогда не могла простить своей сестре, что отец любил ее больше, чем тебя. В ее присутствии он тебя не видел. Поэтому ты пошла в монастырь — не для того, чтобы посвятить себя Богу, а для того, чтобы не видеть счастья своей сестры, чтобы утешить свое раненое сердце.

— Это ложь! — вскрикнула аббатиса, но по ней видно было, что правда жалила ее.

Агнес, истерзанная, торжествовала.

— Ты ненавидишь меня потому, что я похожа на свою мать. Еще ты меня ненавидишь потому, что я любима, и мой любимый из-за меня готов жизнью рисковать, готов горы разрушить, готов камня на камне не оставить от твоего монастыря. А ты не испытывала такого никогда, потому… потому что недостойна!.. Нет, тетя, никакая ты не святая, ты грешный человек! Тебя испытывает Бог, дав тебе власть, а ты этого не понимаешь и испытания не выдерживаешь. Ты, тетя Магдалена, не наказывала меня за прегрешения, ты утоляла свою злобу, мстила за свою неудовлетворенность… Да отпустит тебе Господь этот грех! Не мне тебе говорить, что Бог все видит.

Лицо аббатисы позеленело; широко раскрыв глаза и рот, она смотрела на Агнес. Ее пересохшие, потресканные губы двигались, но она долго не могла произнести ни слова.

— Да, племянница, я ненавижу тебя! — прошипела она, наконец, как обозленная змея. — Все ты правильно угадала! Откуда только узнала эту историю?.. Я буду мучить тебя каждый день, я изуродую тебя, и жизнь, подарок Господа, будет тебе не мила; я медленно превращу тебя в животное, а потом в прах. Пусть я не святая, пусть я приду с грехом на Страшный суд и претерплю за тебя, однако я повинюсь, замолю потом свой грех. Но это будет потом, потом… а сейчас я буду с тобой настоящим дьяволом — так же, как твоя мать была дьяволом, разрушившим счастье моей жизни! Ты, рожденная ею от моего любимого, была вечной насмешкой над моей жизнью и над моими растоптанными мечтами…