— Как это — откажусь?! — возмутился Бастиан. — Не дождетесь! Конечно, я с Вами!
— Вот и славно.
— Не хочу я оставаться в Дюссельдорфе, здесь с каждой минутой все тоскливее.
Перед тем, как свалиться на жесткую и не слишком удобную, но такую желанную постель Хельмут вышел на прогулку с Бертой. Старушка умаялась от сидения в четырех стенах, она привыкла к ежевечернему променаду, нужному не только для удовлетворения первичных потребностей, но и для успокоения чуткой собачьей души.
Улицы ожидаемо встретили мертвым безлюдьем, какой не встретишь даже в предрассветный час в забытом Богом захолустном городке. Но было в этом всем нечто притягательное, нечто мистическое и даже прекрасное. Кто из нас может похвалиться, что чувствовал себя единственным человеком в большом городе?
Стоило Хельмуту отворить ворота и выйти из закоулка-тупика, как он очутился в таинственном сумрачном иномирье, в царстве замершего навеки времени, где не поют птицы и не дует ветер. Первые, правда, всегда по вечерам молчат, а уж после такого обжорства и подавно клюва не откроют. Не понимают еще, что сегодняшний аттракцион щедрости — это разовая акция.
Из грез Хельмута вывел здоровенный мастиф, показавшийся в левом конце улицы и поначалу принятый то ли за кабана, то ли за небольшую лошадь. Он неторопливо бежал, махая хвостом и сыто облизываясь. Кажется, это порода зовется «тибетской» — густая темная шерсть, мощные лапы и широченная морда, навевающая ассоциации с танком.
На миг Хельмут встретил своими глазами глаза пса, холодные, отчужденные и настороженные. Рядом задрожала от страха Берта, но отступать она была не намерена. Впрочем, нагнетать тоже. Ни лая, ни рыка от овчарки не доносилось.
Мастиф замер в десяти метрах и уставился на Берту, а затем медленно и жутко оскалил огромную морду. Хельмут как окаменел — как, как он мог забыть ружье в хостеле? Ах, да, думал ведь только по внутреннему дворику пройтись взад-вперед, но Берта потащила его на улицу. Да, здесь остается винить только себя.
Пес низко зарычал и сделал шаг навстречу. Берта отозвалась не менее злым рыком, оскалилась, набычилась. Нет, она собиралась драться, ведь рядом хозяин. Берта не выдержит и десяти секунд против этого молодого, сытого монстра, перешедшего из категории домашних в «дикие» за неполную неделю.
Внезапно мастиф отвернулся и опрометью кинулся прочь, туда, откуда явился. Не прошло и пары секунд, а пса уже и след простыл. Хельмут в полнейшем недоумении проводил его взглядом, а потом вдруг дернулась Берта, да так крепко, что он, пытаясь удержать поводок, повалился на асфальт.
Овчарка взвыла жалобно и громко, как будто что-то доставляло ей невыносимые страдания. И тут Хельмут услышал это. Почти неразличимый тоненький звук плавно перетекал в мощное, насыщенное и очень мелодичное многоголосье. Собаки ведь слышат высокие частоты, недаром животным из спецподразделений отдают приказы ультразвуком, чтобы не перехватили люди….
Хельмут с трудом подтащил упирающуюся Берту и прижал ее к себе одной рукой, другой отчаянно поглаживая по голове. Сердце старой собаки колошматило так сильно, что у Хельмута не на шутку испугался — не хватало еще и Берту закопать в холодную землю. Нет-нет, держись, держись!
Человеку этот звук, прочно повисший на улицах и налипший на стены зданий, не казался таким уж пугающим. Жутким, заставляющим все внутри мелко дребезжать в такт неведомому ритму, но не сводящим с ума, как Берту и того пса. Пса, отважившегося вкусить человеческой плоти, но сиганувшего в кусты от какого-то непонятного звука.
Да нет, чего же непонятного. Зомби, будь они нелады…
Берта, наконец, поняла, что звук не может причинить ей вреда. Вой переливался красивыми интервалами и вспыхивал необычными рисунками, у которых не определишь ни размер, ни ритм, а затем вновь скатывался до рокота преисподней, напоминающий звук кипящий воды. Самое интересное заключалось в том, что песнь зомби лилась совершенно непрерывно, и рождалась она явно не их гортанями и голосовыми связками. Гуманоид ведь так не сможет, просто не сможет.
У Хельмута возникло странное ощущение нереальности происходящего. Он почему-то разразился неловким дребезжащим смехом, пару раз поперхнувшись, но не остановившись, а, наоборот, с каждой секундой распаляясь. Ему казалось, что он сошел с ума, прекратить истерику не удавалось, однако, когда сзади послышался голос Бастиана, смех резко прошел. Единственным его следом стала дурацкая мина на лице, когда рот еще растягивается в полуулыбке, но причина веселья исчезла, и губы медленно возвращаются в свое обычное положение.
— Это еще не все! Идемте, идемте! — вскричал Бастиан и побежал вверх по улице, в обход хостела.
Хельмут и очнувшаяся Берта затрусили за ним. Парень, к счастью, не стал мучить двух стариков длительным марш-броском, остановившись сразу за поворотом. Остановился и Хельмут. Точнее, встал как вкопанный и направил взгляд над низкими крышами старых построек на север Дюссельдорфа, туда, где фиолетовое небо пронзила игла из стали, раскаленной по меньшей мере до тысячи двухсот градусов, а то и больше.
— Это уже слишком, — прошептал Хельмут.
Он даже близко не представлял себе, чем лично ему, жалкому человечишке, грозит этот гигантский прожектор, бьющий напрямик в космос, но ясно было одно — ничего хорошего ждать не приходится, в любом случае. За последние дни зомби только и делали, что убивали и проливали кровь. Значит, они и сейчас замышляют нечто подобное, но уже в бо́льших масштабах.
— Ночевка здесь отменяется, — объявил Хельмут. — Едем на юг, к общежитию. Караул нести будем там. Если, конечно, еще одно полчище не притаилось и в той стороне.
— Да, мне здесь точно не уснуть…
— Можно, конечно, заткнуть уши, но вот Берте может снова поплохеть — видел бы ты, как она взбесилась поначалу, еле удержал! И сейчас вся, как струна натянутая.
Усталость Хельмута растворилась без следа, он почувствовал себя лет этак на тридцать моложе, когда стаскивал вещи из хостела в машину. И опять им приходится бежать, и снова они не задержались на одном месте больше двух дней. Похоже, это теперь их проклятие — кочевать с места на места, не привыкая и не привязываясь. Мечта буддиста, блин. Правильно Хельмут сделал, что послушал интуицию и не стал переносить наверх все вещи. Сейчас работы было бы больше вдвое.
Бастиану и Хельмуту очень повезло, что общежитие находилось значительно южнее шабаша монстров — километрах этак в шести-семи. Хельмут впервые в жизни ехал так быстро, поскольку бояться зомби смысла уже не имело — нехитрые умозаключения свидетельствовали, что психопаты собрались в одну огромную, бескрайнюю стаю. Бояться можно было только людей, но как раз мимо них лучше проезжать быстрее.
На всякий противопожарный Хельмут соблюдал светомаскировку, хотя в городе этот прием, конечно, не шибко полезен — уж его драндулет любой гаденыш, жаждущий крови, может срисовать по шуму за пару-тройку кварталов.
Каково же было их с Бастианом облегчение, когда, заглушив мотор напротив общежития и вслушавшись в темень, они не обнаружили в прохладной тишине ни отзвука чудовищной песни зомби. Да и людей будто бы не было. Только тихий вечер, весьма, кстати, теплый, чего не скажешь об утре.
Берта сразу же заснула, уютно свернувшись на заднем сиденье, куда собака помещалась с трудом. Хельмут тоже почувствовал, что голова тяжелеет и так и тянется к подушке сиденья. Аккуратно, чтобы не причинить вреда Берте, он немного опустил водительское кресло.
— Доброй ночи, — сказал он Бастиану.
— И Вам, — ответил тот, хотя спать, судя по всему, еще не собирался. Во всяком случае, выглядел парень бодро.
— Главное, не гуляй тут ночью, и, если что, буди меня…
Хельмут еще не закончил фразу, а лампочка сознания уже потухла, и последнее слово «меня» выскользнуло из уст по инерции и невнятно. Мир померк, настало время сна.
Глава 16. Право сильного
