Председатель колхоза Хавуста сидел все время молча. По его покрасневшему лицу и по глазам видно было, что слова Ивана Черныша произвели на него сильное впечатление. Он чувствовал себя куда более виноватым, чем Севрук, стыдился поднять глаза на людей и притворился, что все пишет и пишет. Он был неплохим человеком, этот Хавуста, и между исписанных им строк виделись ему и заплаканные глаза Федосихи, и погибшие ее сыновья. Ему казалось, что не только присутствующие, но и все колхозники изо всех хат укоризненно смотрят на него.
А тут еще встал и начал говорить Нестор. Председатель ниже наклонился над столом. Но слова фронтовика не обижали Хавусту, а западали глубоко в душу.
Нестор говорил:
- Я сегодня прошел по колхозу, посмотрел, как тут у вас, потолковал с людьми. Вот и с Игнатом встретился. Он меня ревизором назвал... Ну какой я ревизор! Здесь я родился, здесь мое место на земле, и душа за эту землю болит у меня, как у хозяина, а не как у ревизора. Ох, не думал я, что, придя с фронта, застану в своем колхозе такие беспорядки... что и теперь тут верховодят такие люди, как Севрук!
- Что ж, может, хочешь занять наш трон? - ядовито спросил Севрук. Пожалуйста, уступлю! Только справишься ли? Это тебе не кашу варить в армии. Тут скоро сломаешь ногу, хоть она уж и так у тебя...
- Договаривай, - спокойно сказал Нестор. - Кашеваром я не был, а нога у меня кривая, это правда. Только захромал я не потому, что от врага бегал, а от ранения. Вот у тебя, Севрук, не только нога, но и душа кривая.
"Кривая нога и кривая душа", - подумал председатель, и в это время услышал, как кто-то вздохнул и сказал:
- Слабоватый у нас председатель, правильный человек, но слабоватый.
Счетовод же встал и, многозначительно подчеркивая каждое слово, проговорил:
- Раны, браток, разные бывают. Надо бы раньше разузнать - может, ты с походной кухни под колеса свалился?
Это было настолько нагло и несправедливо, что все собрание возмутилось, каждый почувствовал обиду за Нестора. А Иван Черныш встал, глянул из-под шапки на Севрука, будто плюнул ему в глаза, махнул рукой и вышел.
Поздно ночью, когда уже и петухи прокричали, пришел Нестор домой. В хате все спали. Тишина, давнишнее родное тепло охватило его. Хоть и тяжко было на душе после заседания правления, но именно сейчас он впервые по-настоящему почувствовал радость от того, что он дома. Не в блиндаже, наконец, а дома, в своей хате.
Услышав, что вернулся хозяин, с печи соскочил кот. Он подбежал к Нестору, потерся боком о солдатские сапоги, но, поняв, должно быть, что хозяин не собирается ужинать, сел у его ног. Нестор нагнулся и погладил мурлыку по спине: "Живешь, усатый, и не стареешь..."
Только потом Нестор узнал, что это у них уже другой кот.
Сквозь узкие щели между занавесок заглядывала в хату луна. Одна светлая полоска лежала на полу от середины избы до порога. Другая - из того окна, что ближе к кровати, - упиралась в детскую постельку. Нестору вспомнилось, что его мать когда-то боялась луны.
- Не гляди, сынок, долго на луну, нельзя, - наказывала она. А почему нельзя, так ни разу и не сказала: может, и сама не знала, хоть и бросалась в испуге закрывать детей, когда луна неожиданно вынырнет из-за тучи и заглянет в хату.
Нестор подошел к маленькой кроватке, нагнулся над ребенком. Полоска луны перешла с личика сына на затылок отца.
- Спи, маленький мой, - шепнул Нестор и прикрыл лицо сына платочком.
Потом он разделся, взял заслон - скамью без спинки - и приставил ее к лавке. На такой постели он часто спал до войны: голова в красном углу, а ноги - к дверям. Но тут одна ножка заслона упала, грохоча, на пол.
"Эге, - усмехнулся про себя хозяин, - и ты за войну хромым стал".
Засыпая, Нестор думал, что завтра же починит заслон, вставит новую ножку - где-то на чердаке должна быть подходящая для этого сухая кленовая доска. "Так и в колхозе: все нужно заново налаживать".
Ему опять вспомнился Севрук. "Это нарост на здоровом теле, - подумал Нестор, - и нарост давнишний, за время войны он только больше вырос..."
Внезапно мысль его перелетела в окопы. Сидит на цыпочках боец, Иван Александров. Идет горячий бой, на нашей линии один за другим ложатся снаряды, а он, пригнув голову, спокойно, не спеша, вьет из ниток веревочку. "Для чего тебе она?" - спрашивает Нестор. "Понадобится, - говорит боец, гранаты связывать".
"Как поступил бы такой человек в нашем колхозе?"
Встав до рассвета, Нестор пошел в колхозный сад. Был тот легкий предвесенний морозец, в котором уже чувствуется дыхание весны. Исчезает он с первыми лучами солнца. На востоке, у самого края земли, висела продолговатая, с заостренными концами тучка. Она все поднималась и поднималась вверх, будто опасаясь, что вот-вот покажутся лучи солнца и пронижут ее.
"А этого, кажется, не было раньше, - недоумевал Нестор, разглядывая низкий почерневший пень. - Что же тут росло?"
Садовник всматривался в соседние деревья. На ветках висел легкий, как пух, иней. Казалось, он держится только до первого утреннего ветерка, как морозец, который все крепчает к рассвету, будто храбрясь, а на самом деле боится восхода солнца.
- Росла дут "слуцкая бера", а рядом вот - "малиновка", - проговорил Нестор вслух. - Только чего это она сгорбилась, к земле пригнулась? А здесь стояла зеленуха. Эх, и что за груша была знаменитая! Плодоносила каждый год и ни мороза, ни ветра не боялась. Плод ее мог всю зиму пролежать и не портился. Наоборот, становился все вкуснее. А теперь - только пень торчит... Что же могло сломать такую силу-красоту? Снарядом или бурей скрошило?
А на востоке уже показались кончики сияющих лучей. Тучка с острыми краями успела подняться еще выше, но будто испугавшись этих лучей, изменила свою форму и стала теперь похожа на раскиданный стог сена. По саду расплылся и пополз вверх по деревьям синеватый туман. А когда он поднялся с земли и развеялся, Нестор рассмотрел, что в саду недостает не только зеленухи. Сколько здесь чернело пней! Иные деревья только наполовину сломаны и уже обросли молодыми побегами.
- Вот вторая "бера", третья... - считал Нестор пни... - Тут "спасовка" росла, там - слива...
Крепкий плетень, которым Нестор обнес сад незадолго до войны, был местами разобран, местами сожжен. Ни одной липы, ни одной березы, что росли раньше вокруг сада и заслоняли его от ветра, также не осталось.
Нестор ходил по протоптанным дорожкам и, сам не зная для чего, все считал и считал пни. То они напоминали ему могилы близких, дорогих людей, то казались живыми существами, которые глубоко в земле набирают соки, чтобы весною пробиться на свет и потянуться жадными листьями к солнцу. Чудилось даже: если прилечь лицом к земле, можно услышать, как шевелятся, растут живые корни.
В ложбинке все деревья погибли от избытка влаги. Нестор вспомнил, что до войны он собирался копать здесь пруд, чтобы спасти деревья: лишняя вода сбегала бы в пруд. Война помешала.
Нестор нагнулся, осмотрел корни яблони и заметил на белой, еще не оттаявшей земле черный шестиугольный футлярчик. Садовник поднял его, обтер. Отвинтил головку, вынул изнутри бумажку, свернутую, как цигарка, в трубочку.
- Что так рано, Нестор Селивестрович? - послышался неподалёку чей-то голос.
Нестор оглянулся. С противоположной стороны сада к нему шел торопливым шагом председатель колхоза. Он, должно быть, походил сегодня уже немало: на лбу у него проступили мелкие, как поздняя роса, капельки пота, а узкий, срезанный клином клок черных волос, выбившийся из-под шапки, прилип к правому виску.
- С добрым утром, - еще издали приветствовал садовода председатель. Что, прикурить нечем?.. Так у меня есть спички.
- Это не цигарка, - добродушно усмехнувшись, сказал Нестор. - Нашел я здесь военный паспорток, да вот даже руки затряслись, боюсь развернуть анкетку. При мне в одном селе, на Украине, так же было. Вышла женщина бороновать в поле и нашла вот такую же черную трубочку. Открутила ее, развернула бумажку, да как закричит - и сомлела: на бумажке - имя и фамилия ее сына.
