Хоть бы какое лекарство было при себе! Чем спасаться, как удержаться на ногах? С каждым километром мне становилось все хуже и хуже: я уже едва переставлял ноги. Казалось, что если бы упал вот тут на дороге, то уже и не встал бы. Весь свет туманился в глазах, бойцы взвода представлялись какими-то безликими метущимися существами.
На коротком привале у придорожной деревни я сел на скамейку возле сухого плетня и сразу свалился: трясучка охватила все тело, зубы стучали так, что даже на расстоянии было слышно.
Подошел командир роты.
- Что с вами? В чем дело? - Губы со светлым пушком под носом как всегда надуты, а в глазах тревога, юношеская растерянность. - И пот с вас льет... Я пришлю санинструктора.
...Мне тогда представилось, что пришла ко мне та самая фельдшерица, которая когда-то в госпитале заполняла мою историю болезни. Девушка вынула из санитарной сумки градусник, расстегнула мне гимнастерку.
Пока измерялась температура, молодой лейтенант болезненно морщил лоб, видимо, что-то обдумывал самостоятельно, не надеясь на помощь санинструктора. Мне показалось, что у него лоб очень большой и желтый, как спелая тыква.
Из потемневшей от времени хаты, стоявшей за плетнем и только двумя кустами георгинов заслонявшейся от улицы, вышла пожилая женщина в вязаной кофте, в теплом платке, но босая - ноги запыленные до самой юбки. Молча стала возле скамейки, сложив на груди руки...
Санинструктор вынула у меня из-под мышки градусник, подняла его, как свечку, выше головы и удивленно заморгала темными от усталости веками.
- Почти критическая... - шепнула командиру роты. - Я и не знаю, что это!..
- А что же тут знать? - вдруг отозвалась женщина в кофте. - Каждому видно, что трясучка это! Трясца!.. У нас тут все дворы перетрясло!.. Человека укрыть надо потеплее, одеялами, чтоб выпотел, выпарился... А потом еще есть средства... Наши, местные...
- Так, может, вы, тетечка, помогли бы нам? - обратилась к женщине санинструктор.
"Бабушка", - чуть слышно прошептал молодой лейтенант, но, поглядев на женщину повнимательнее, вслух не повторил. Лицо его посветлело, с губ исчезла надутость, а глаза искренне и открыто потеплели. С этой теплотой он начал глядеть на хозяйку хаты и ждать ее ответа.
- Как же не помочь человеку, если он в беде? - сказала хозяйка, не ожидая, чтоб ее просили, уговаривали. - Давайте перенесем его в сени, там у меня кровать в уголке.
Бабка или тетка, этого я и потом хорошо не выяснил, накрыла меня сначала кожухом, а поверх еще двумя, а может, и тремя одеялами. И вся эта одежда долго ходуном ходила на мне от дрожи. Командир роты затянул привал на сколько мог... Конечно, делать этого он не должен был, но, наверно, шел на риск. Знал, что оставить меня у чужих людей не имеет права, а сдать на руки медикам не было никакой возможности. Где они, эти медики?.. Где транспорт, чтоб отвезти больного в какой-нибудь госпиталь?.. Второй раз зашел в сени, когда мне уже стало немного легче. Сел на кровать рядом с санинструктором, надул губы - вероятно, собирался отдать какой-то приказ.
Слушайте! - заговорил он со мной тихо, но уверенно. - Обстановка складывается так, что я вынужден оставить вас тут... Другого выхода не вижу... Но приказ будет такой, чтоб вы самостоятельно явились на место назначения.
- Есть явиться на место назначения, - едва ворочая языком, повторил я. - Если можно, то запишите мне номер части.
- Запишу! - подхватил мою просьбу командир роты. - И сам распишусь... Поручусь сам!..
- А с теткой я договорилась, - добавила санинструктор.
Как только военные вышли из сеней, ко мне подошла хозяйка и тоже, сев на край кровати, ласково спросила:
- Ну что, солдатик, уже душно стало?
- Очень душно, - пожаловался я. - Может, снять с меня кожух или хоть одно одеяло?
- Нет, милый, ничего не будем снимать, - возразила сердобольная хозяйка. - А что потеешь, так это к лучшему... Колотить не будет... Жажда одолевает?
- Очень!.. Все внутри сохнет...
- Сейчас я тебе кислого молочка принесу... А потом травки заварю... Корицы... Лежи спокойно, как дома... Давно не был дома?
- Ой давно, тетя, очень давно!..
- Я, наверно, бабка тебе... Не тетя, - возразила хозяйка. - Тебе сколько годков?
- Да уж скоро три десятка наберется, - признался я. - Старый уже!..
- До старости-то еще далеко, - не согласилась хозяйка. - Но твой командир, видать, моложе?.. У тебя, наверно, броня была?
- Нет, я служил и до войны.
- Далеко матка твоя или кто из родных?
- Далеко отсюда... В Белоруссии...
И дальше я не мог говорить... Хотел скрыть от хозяйки, что мне вспомнилась мама, представилась родная хатка с такими же, как тут, сенцами... И неожиданная горькая тоска сжала мне дыхание. Женщина все же заметила это, сочувственно, с нежностью заговорила:
- Ты не тоскуй очень, не переживай!.. Я понимаю, что в одиночестве да еще больного берет за душу отчаяние. Но не доходи до этого... Держись!.. Тут для тебя тоже не чужие люди... Я не оставлю тебя, пока не поправишься...
Вскоре я заснул, и, видимо, крепко, потому как за последнее время плохо спалось мне в запасном полку и особенно в прошлую ночь в дороге. Проснулся я в испуге от сильного взрыва за стеною сеней. За той стеной, возле которой впритык стояла моя кровать. Сердце колотилось от неожиданной тревоги, от неизвестной причины, ибо дрожи и жара у меня уже не было. Что случилось? Неужели бомба упала неподалеку или вражий снаряд долетел? Прислушался, не слышно ли чего вокруг? Нет, всюду тихо, спокойно, и ранний летний рассвет бодрыми лучами, как бы животворными струйками, вливается в закрытые со всех сторон сени. Находит щели где-то под потолком и проникает сквозь темную занавеску окна. В углу поскрипывает сверчок. Он и до этого поскрипывал - я слышал его. Но неожиданного взрыва, видимо, и он испугался, на какое-то время замолк. Вскоре снова начал свою однообразную, но не скучную для меня песню.
"Очевидно, ничего плохого не случилось, если сверчок не затихал надолго. Обычно он чувствует тревогу и особенно близкую опасность".
Потом мне подумалось так: "Полежу еще немного, подожду, послушаю. Если взрыв не повторится, то, значит, что-то случайное произошло, местное. Если же снова громыхнет поблизости, то надо будет звать хозяйку и дознаваться, что тут происходит".
Открылась дверь со двора и впустила в сенцы целую волну свежего воздуха и яркий, широкий, как мне показалось, очень веселый и бодрый луч солнца. Я даже глаза зажмурил. А потом увидел, что в сени вошла хозяйка, как и раньше, босая, в вязаной кофте, но без платка, с собранными в большой седой пучок волосами. Это ее молодило и как-то сразу бросилось мне в глаза. А еще заинтересовало, что женщина, тихо приближаясь ко мне, виновато и стыдливо улыбалась и время от времени поглядывала на какие-то черепки, которые держала в обеих руках.
- Ну, как вы? - спросила, увидев, что я не сплю. После того как узнала, что я уже не так молод, перестала звать меня на "ты", хоть мне это и не очень импонировало: пусть бы звала, как и в первые часы, солдатиком, принимала меня, как молоденького.
- Что это бухнуло так сильно? - вместо ответа спросил я.
- Очень испугались?
- Не очень, но сильно вздрогнул... Может, бомба, может, еще что?..
- Да нет... - еще свободнее и веселей засмеялась женщина и выставила передо мною руки с черепками. - Все, слава богу, спокойно у нас... Тихо... Это я разбитым чугуном стукнула в вашу стенку, чтоб испугать вас. А когда человек испугается, то и трясучка отступит... Мы всех так лечим.
Хозяйка не скрывала своей довольной усмешки. По ее глазам я заметил, что она рада своей выдумке: чугун разбился здорово, получился довольно сильный неожиданный взрыв, который испугал больного, значит - теперь пойдет на поправку. А когда в ответ ей я благодарно улыбнулся, женщина залилась довольным смехом, подсела ко мне на кровать и со звонким бряцаньем высыпала себе на подол чугунные черепки.
