Из какого-то двора вдруг выскочила собака и пробежала по улице почти возле моих ног. Я отчетливо увидел, что у нее в зубах подгорелая корка хлеба, и по какому-то бессознательному рефлексу кинулся за ней. Собака помчалась наутек, а я, должно быть, долго бежал бы следом, если бы не встретился командир роты.
- Куда ты, Чаротный? Что с тобою?
- У нее хлеб! - механически промолвил я, останавливаясь. - Большая хлебная корка!..
Комроты подошел, молча подал руку:
- Голодаешь?.. Вижу, знаю... Себя моришь... И не виноват, тоже знаю!.. Так это я... А со всеми остальными как быть? Голова кругом идет...
Я доложил командиру о своем намерении сейчас же идти в пекарню, чтобы сегодня же погасить недостачу хлеба. Доложил также, что оставил у писаря рапорт о срочном направлении на фронт.
- С маршевой ротой? - переспросил Сухомятка.
- Да, с маршевой!
- Завтра приезжает представитель с Курской дуги, - безразлично глядя в землю, сообщил командир. - Из гвардейской дивизии. Но я тебя не включаю. Ты еще тут нужен.
- Прошу включить!
- Ты все обдумал?
- Все!
- Что-то я не помню, чтобы кто-либо просился туда добровольно.
- Если я первый, то тем лучше!
Сухомятка замолчал, тихо повернулся и пошел к штабной хатке, показав мне рукою, чтоб я шел рядом. Пройдя немного, заговорил:
- В душе я понимаю тебя... Строевой командир, старший сержант... Не тут твое место... Тем более в эдакой роли снабженца.
- Хлебореза, - уточнил я.
- Ну, хотя бы и так, - согласился Сухомятка. - Тут моя вина!.. Не нашел тебе соответствующего места во вверенном мне подразделении. Не все учел, продумал... А тут еще старшина такой шалопутный!
Вдруг он оживился, схватил меня за плечи и повернул лицом к себе:
- Слушай! Давай, знаешь, что сделаем?! Я назначу тебя старшиной роты, а Заминалов будет помощником. Пусть он хоть оторвется от своей зазнобы да покрутится, повертится насчет доставки хлеба. Посмотрим, как получится у него?..
- Не могу больше оставаться! - решительно заявил я. - А с хлебом тут всегда будет туго, пока нет транспорта. Голодный человек хуже собаки...
Старшина роты все же навязал мне группу бойцов с рюкзаками для доставки следующей выпечки хлеба. Поклялся, что удалось подобрать самых лучших, самых надежных, и назначил двух командиров отделений для непосредственного наблюдения за нагруженными рюкзаками.
- Все будет хорошо! - заверял старшина. - И ты свой рапорт забери назад. Успеешь еще стать гвардейцем!
Отказаться от группы я не мог, пошел с бойцами. Большинство из них были уже мне знакомы. Ни одному из них я ни разу не сказал плохого слова, ни в чем не попрекнул, однако почти все поглядывали на меня недружелюбно, будто бы таили какую-то обиду. Видимо, старшина их крепко накрутил.
"За что обижаетесь? - с горечью думал я. - Разве я ваш хлеб поедал? Хоть с какой-то малозаметной недостачей, но вы получили свои пайки. А я уже который день без хлеба... И не потому, что его нет или кто-то снял меня с довольствия!.. А просто из-за того, что кто-то из вас, может, и не из этой группы, съедал мою норму. И не скажу кто, не могу сказать!.. У всех у вас совестливые, умные лица, сурово и упрямо поджатые губы..."
Попытался я заговорить с хлопцами, но разговор не клеился. Вступали в разговор только командиры отделений, которые шли за хлебом впервые, остальные порой кивали головами, однако ртов для разговора не раскрывали.
"Чего же вы, хлопцы? - хотелось мне спросить. - Теперь же хлеба в рюкзаках нет! Вот если бы, идя назад, вы проявили такую выдержку!.."
Молчание в строю продолжалось и на обратном пути. Это устраивало меня, крепла надежда, что хлеба сегодня хватит на всех. Чтобы еще больше быть уверенным, я пошел на некоторую жесткость и запретил даже короткий привал, не разрешил также останавливаться у колодцев.
Развеску хлеба в кладовой сделал в присутствии командиров отделений. Двух килограммов все же не хватило.
Пришел пожилой писарь, с ним развесили еще раз. Действительно, есть недостача!
Что же это такое? Я же знал, что долговязый кладовщик принял во внимание мою искреннюю жалобу на постоянную недостачу и набавил немного на своих весах. Кроме того, дал пять буханок лично мне. Мои хлеборезные весы не могут так безобразно врать.
Снова пришлось оглядеть, ощупать каждую буханку. Тут с интересом и возмущением взялись помогать мне командиры отделений. И нашли две выеденные буханки. Внешне так умело замаскированные, что никакое зоркое око не заметит.
- Может, вы что-нибудь заметили? - спросил я у командиров отделений, уже не надеясь на свою наблюдательность.
- Нет, ничего не заметили.
Говорил я с людьми на этот раз без особой тревоги. И отчаяния в моем голосе не было. Что поделаешь? Наверно, есть в хлебной команде такие ловкачи, что не мне с ними справиться! Важно то, что теперь они не подрезали меня под корень, - своим собственным запасом я покрою недостачу и рассчитаюсь за прошлый вынужденный недовес. А что сам снова останусь без хлеба, так мне же не привыкать. Одно только мучило - как могли эти обжоры умудриться на глазах у людей выдрать из буханки мякиш и съесть его? Нигде же на этот раз не останавливались, никто никуда не отлучался из строя, никто, кажется, не вынимал хлеб из рюкзаков.
Это часто вспоминалось мне и позже и каждый раз оставалось загадкой.
Пообедав в столовой, я зашел в штабную хату, чтобы немного отдохнуть после "хлебного марша" и подготовиться к завтрашнему походу с маршевой ротой. Младший писарь поднес мне свернутый вдвое тетрадный листок бумаги.
- Что это? - спросил я, не беря в руки лист.
- Ваш рапорт насчет маршевой, - ответил писарь и сделал такую презрительную мину, что мне противно было глянуть ему в лицо. - Порвите, пока еще не зарегистрирован и не пущен в ход.
- Зарегистрируйте и пустите в ход! - резко ответил я. - Командир роты уже знает!
Рука писаря с листком в пальцах начала медленно, с испуганной дрожью опускаться, а лицо почему-то скривилось, глаза вылупились и круглыми диковатыми зрачками уставились на меня. Писарь не отходил.
- Может, действительно не стоит спешить, - подал голос пожилой штабист. - С хлебом у вас налаживается, а на фронте вы уже были. И кровь проливали. Пусть идут те, кто еще и не нюхал пороха. - Помолчав, он задумался, а потом тихо, будто про себя добавил:
- Тут, очевидно, и мы... Ваши соседи по ночлегу в чем-то виноваты... Чувствую это, а высказать не могу... Не получилась у нас единая семья, в одной хате. Хоть и причин для этого, кажется, не было.
- А телок? - вдруг спросил молодой писарь и в тот же момент, как клоун, сменил маску на лице, стал злым и язвительным. - Телок - основная причина!
- При чем тут телок? - неожиданно послышался возмущенный голос хозяйки (никто из нас и не знал, что в это время она стояла за печью и слышала наш разговор). - Телок, так он что?.. У него и разум телячий. А вот у тебя, Иван?..
"Умная и добросовестная женщина наша хозяйка! - с радостью подумалось мне. - Одно слово "Иван", и все стало на свои места. А могла бы не назвать молодого писаря... Никого не назвала - наверно, мы все ей одинаково надоели".
Молодой писарь не решился вступать в спор с хозяйкой, молча отошел от меня и положил мой рапорт в папку.
На другой день на рассвете, когда я собирался уходить в маршевую роту, хозяйка неслышно подошла к моей лавке, молча остановилась рядом, - я не сразу ее и заметил. Стояла с каким-то узелком в руках и сочувственно наблюдала, как я с большой осторожностью, чтоб не порвать окончательно, натягивал на правую ногу изжеванное теленком голенище своего сапога.
- Уже уходите? - грустно и, как мне показалось, даже с сожалением спросила женщина.
- Ухожу, - уверенно ответил я.
- Как же в такой обувке? - она глазами и чуть заметным движением руки показала на мой правый сапог.
