Наш командир роты застывшим, но все же любопытным взглядом следил за движениями майора, видимо, ждал, что тот предложит закурить и ему, доброжелательно протянет в его сторону раскрытую пачку "Беломора". Может, и не взял бы Сухомятка майоровой папироски, с благодарностью отказался бы, так как сам смолил солдатскую махру, но было бы оказано внимание. Да, видно, не свойственна майору такая догадливость: он снова засунул "Беломор" в глубокий карман своих просторных галифе. Попыхивая папироской, майор медленно, размеренными шагами двинулся по улице в направлении площадки, которую мы условно называли учебной. Тут у нас проходили построения и тут же возвышался самодельный турник. Адъютант, хоть некоторое время стоял и рядом с майором, сразу занял дистанцию - на два шага позади. Наш командир до смешного растерялся и не мог выбрать себе места: или шагать рядом с адъютантом и давать объяснения майору, хочешь не хочешь, в спину, или поравняться с ним? Но майор не подал знака, чтобы подчиненный приблизился. Только один раз сделал малозаметный полуоборот в сторону и кивнул, но не ротному, а своему адъютанту. Тот сразу подал знак ездовому и верховым охранникам, чтобы заняли свои места.

Подойдя ближе к турнику, майор вдруг сделал резкий спортсменский разворот и неожиданно для всех зашагал к перекладине. Не выпуская из зубов папиросы, резво взмахнул руками, схватился за перекладину и подтянулся папироса коснулась перекладины. Пыхнув дымом, самодовольно усмехнулся и, задрав вверх свой двойной, с глубокой выемкой подбородок, поднатужился, чтоб подтянуться еще раз и даже, может - у меня появилось такое ощущение, зацепиться этой выемкой за перекладину, если не хватит силы удержаться на руках.

Меня и теперь разбирает смех, когда вспоминаю, как коротконогий майор дрыгал коленками, пыхал дымом, силясь повторно подтянуться хотя бы вровень своего носа, и никак не мог: излишний вес тянул его вниз. Потом папироса выпала изо рта и некоторое время дымилась на песке. Адъютант несколько раз намеревался поднять окурок, но не осмеливался, майор так дрыгал и размахивал ногами, что недолго было получить удар по шее.

Наконец майор спрыгнул на папиросу сам и придавил ее сапогом. Раздраженно глянул на свои руки, перевел взгляд на командира роты и крикнул:

- Что это за спортснаряд? Жердь сучковатая, неотесанная!

- Обтешем, товарищ майор, - заверил наш командир роты, подбежав к турнику. - Ладонями отшлифуем! Завтра вводим повышенную программу физподготовки!

- А ну, давай сам! - приказал майор.

Командир роты послушно снял с плеча полевую сумку, бросил ее мне и легким подскоком взлетел на перекладину. Подтянулся раза три, спрыгнул и по-строевому повернулся к майору:

- Так точно! Шершавая перекладина! Ваше замечание будет учтено!

- Это приказ, а не замечание, - строго поправил майор.

- Будет исполнено!

Когда по знаку адъютанта параконка с верховым эскортом повернула в противоположную сторону от турника и подняла густую пыль на улице, наш командир повернулся ко мне и, подражая тону майора, приказал:

- А ну, давай теперь ты!

Когда-то в кавалерии я хорошо крутился на турнике. Но после госпиталя я еще ни разу не тренировался, поэтому сейчас не знал, сумею ли выполнить задачу или опозорюсь хуже майора. Тот взвалил всю вину на перекладину - у кого власть, тот виноват не бывает, - а мне же не показывать всем свой осколок в плече! Подтянулся я хоть и с большим усилием, но не хуже, чем командир роты, и по количеству приемов не отстал от него.

- Ну как? - спросил командир.

- Что, как?

- Ладони не ободрал?

- Перекладина гладкая! - доложил я.

- Почему гладкая?! - шутливо возмутился командир роты. - Разве не слышал, что сказал майор?

- Слышал, как вы подтвердили его слова!

- А ты бы не подтвердил?

Мы шли к ротному штабику, который размещался в обыкновенной крестьянской хате, на вид очень невзрачной, хуже других, но с тем преимуществом, что там жила только одна хозяйка. Сухомятка некоторое время молчал, будто озадаченный моим упреком. По служебной субординации он мог бы наброситься на меня: в армии не положено делать замечания старшим по званию и должности. "Может, еще и даст нагоняй?" - подумал я. В то же время я знал, что по натуре командир - человек не злой и не мстительный, восхищение властью еще не завладело им - не так давно пришел из запаса. До призыва Сухомятка работал где-то за Уралом главным агрономом МТС и временно имел бронь. Служба в запасном полку, да еще в такой роте, где до бога высоко, а до начальства далеко, полностью импонировала ему. Жизнь тут шла, как в колхозе: надо было заботиться, чтоб люди не голодали, имели жилье, чтобы не мерзли, когда начнутся осенние, а потом и зимние холода. Относительную дисциплину тут также нетрудно было поддерживать: кто из бойцов подленивался на разных хозяйственных и заготовительных работах, кто допускал какое-то своевольство, того - в маршевую роту и на передовую. А там - кто знает, что кого ждет.

Строевые занятия также предусматривались здесь в распорядке дня, но они проводились только с теми бойцами, которые в это время были свободны от срочных хозяйственных работ, в том числе и на колхозных полях. Сухомятка как бывший агроном правильно решил, что помощь местному колхозу - тоже боевая обязанность запасной роты.

А что же с турником, из-за которого чуть не получил нагоняй ротный командир? Перекладина действительно не была шершавой, и причину майоровой придирки мы поняли правильно - человек хотел оправдать свой срыв. А вот что не ладонями она была отглажена, а наждаком мастера, которому было поручено сделать турник, это также было известно. К турнику кое-когда подходил сам командир роты - после раздачи нарядов ему порой нечего было делать - да некоторые командиры взводов, свободные от строевых и хозяйственных обязанностей.

Уже возле самой штабной хатки командир роты сказал мне:

- Отрапортовал ты майору правильно!.. Хорошо отрапортовал! Я ожидал, что про сухостой скажешь, который на себе таскаем... Для этого я и вызвал тебя... Пойдешь снова в лес!.. Старшим команды!

Возле стареньких, но чисто подметенных ступенек Сухомятка остановился и, будто оправдываясь передо мною, стал доказывать:

- А что я должен делать? Жаловаться каждый день на трудности? Так кто любит эти жалобы? Пришлют другого, который будет молчать и тащить все на своей спине. А раззявит рот, то пришлют третьего, четвертого... А тот третий-четвертый замучит всех бойцов, чтоб только самого не отправили в маршевую роту. Тут десятижильиым надо быть или даже сам не знаю каким. Никакого транспорта в роте нет, ни коняги, ни колеса! Была одна кляча, так и ту старшина запарил, загонял.

- Вон же всю улицу запылила кавалькада!.. - заметил я, вспомнив клубы густой пыли, поднятой экскортом майора. - Шестерка жеребцов для одного!

- А попробуй заикнись! - подхватил командир роты. - Попробуй попроси!..

"А ты пробовал?" - хотелось мне спросить, но взяло верх убеждение, что, конечно же, не пробовал, вряд ли и думал об этом. Легче выстроить бойцов и приказать - одному взводу сюда, второму - туда!

- Так что ты еще сходи сегодня... - закруглил наш разговор Сухомятка. Сам понимаешь... Дрова нам нужны. Потом придумаем что-нибудь полегче для тебя.

* * *

Через некоторое время командир роты действительно придумал: назначил меня помощником старшины роты.

- Ты где ночуешь? - спросил, когда я по его вызову явился в штабную хату. И сам же ответил: - В казарме? - Очевидно, видел меня там.

Что это за казарма? Стоял на колхозном дворе пустой амбар, с широкими двойными дверями, с дощатым плотным полом - когда-то туда ссыпали посевной фонд. Мы прорезали там два окна, позатыкали дырки под стрехой и сделали двухъярусные нары. Спали там впритык, в тесноте - не в обиде. Умещались в амбаре два взвода. Остальные бойцы и командиры разместились по хатам и тоже в большинстве случаев спали где попало: на лавках, на сундуках, а то и прямо на полу, на разостланной соломе. Занимались под жилье также гумна и овины, где было сено или солома.