Еще не проснулся как следует, а дневные заботы и тревоги начинают одолевать. Но все еще кажется, что сын только снится, и он во сне ощущает его родную близость и особенный детский запах. И вдруг раскрывает глаза... Нет, не сон! Вот они, пухлые розовые губки. Отец замечает, что губы сына похожи на его...
Слышен скрипучий стук ходиков за стеной. Прислушаться бы к ним, к их бою, но так трудно бороться со сном... Тимка тоже не может проснуться, наверное, его сон крепче, слаще возле отца. Первый такой сон...
Тихо и осторожно открылась дверь, вошла Галя. Виктор не слышал, как скрипнула дверь, и Галю увидел возле кровати.
- Меня отпустили, - прошептала она, увидев, что Виктор не спит. И замерла, не спуская глаз с постели, где лежали они двое, самые близкие и дорогие на всем свете.
- Приляг на минутку, - попросил Виктор. И, сняв свою ладонь с узеньких плечиков сына, потрогал край кровати, на котором до этого спала жена. Твердо тут, рубец какой-то...
- Я не чувствовала.
Они счастливо разговаривали.
Старались шепотом, чтоб не разбудить мальчика. И была необыкновенная радость в этом утреннем разговоре, хотя он часто прерывался, будто слова куда-то исчезали и надо было их искать или ждать пока они найдутся. Но и недолгое молчание было приятным.
- Я Сокола напоила, - сказала Галя и смутилась от мысли, что не к месту напомнила про коня: пусть бы Виктор еще не думал об отъезде.
- Вот хорошо! Хорошо сделала. Я и сам собирался...
- Бабка ему овса дала... В торбочке...
- Так это же отлично! - чуть не вскрикнул Виктор. - Пусть подкрепится Сокол.
- Так-то оно так, - согласилась Галя. - Но она у нас ничего не делает без расчета. - И еще более тихим шепотом продолжала: - Она не вредная, но очень скупая. Говорят, под старость такой стала. Молодая хозяйка, невестка старухи, у нас добрая, бескорыстная. А старуха - с расчетом во всем.
- А какой тут расчет? Подкормила коня, и спасибо ей! Может, заплатить за овес?
Галя умолкла. Конечно, не об этом надо говорить. Сразу не выяснила, о чем неотвязно думалось, и сейчас не может спросить, сколько Виктор собирается побыть дома. У нее интересовались об этом в колхозе.
- Может, с неделю побудет? - строили предположения одни.
- А может, и больше. Раненый же... - рассуждали другие.
Болью и радостью отдавались в сердце Гали их слова. На длительную побывку она, конечно, не надеялась - это понятно было из Викторова письма. Да и коня никто не дал бы надолго. Но хотя бы денек или два...
И когда уже решилась задать мучивший ее вопрос, тихо скрипнула дверь и послышался вкрадчивый старческий голос:
- К вам можно?
Галя сорвалась с постели, подлетела к двери.
- Мои еще спят, - сказала смущенно, но в то же время резковато, не скрывая недовольства.
- Так пускай, пускай себе спят! - сказала бабка, протискиваясь в комнату. - Пускай спят, а я тем временем у тебя, Галька, спрошу: может, мы запряжем этого белого в плуг да вот тут, на огороде, распашем сотку картошки? Скороспелка у нас... Пора копать.
Хоть и хорошо знала Галя свою старую хозяйку, хоть и ожидала от нее всякого, однако такого поворота не предполагала и потому растерялась, не знала, что ответить.
- Хомут у Косого возьмем, на конюшне, - между тем уточняла старая, - а плужок у Митрофана. Я уже с ним договорилась.
Галя смущенно заморгала и, будто ища спасения от такого натиска, перевела взгляд на Виктора. Тот скорее почувствовал ее взгляд, чем увидел, и, чтоб выручить жену, сказал то, чего пока не решался сказать:
- Мне скоро ехать. Да и конь у меня чужой...
- А что ему сделается? - не отступала старуха. - Я же и овса ему торбочку... И еще можно подсыпать...
- Еду я, еду! Только повидаться заскочил! А за овес могу заплатить.
- Чего ж так быстро ехать? Тут вас ждали, ждали...
От голосов проснулся Тимка, раскрыл глаза, глянул на отца и снова закрыл. Руки на отцовской шее немного ослабил.
- Мама! - несмело позвал он и уткнулся в подушку.
С рук матери малыш с любопытством смотрел на Виктора, который уже сидел на краю кровати и спешно, как по тревоге, натягивал сапоги.
- Что, сын? - весело спросил он. - Разбудила нас бабка? Мы б еще поспали...
- А ты правда так скоро уедешь? - с тревогой спросила Галя. И застыла, надеясь, что Виктор не повторит недавних слов, что, может, сказано это было только, чтобы отвязаться от старухи.
- Надо ехать, - вздохнув, проговорил Виктор. - Сегодня я должен попасть на московский поезд.
Мать спустила маленького с рук, поставила его босыми ножками на половичок, руки ее дрожали... Больше она ничего не говорила, и Виктор не торопился начать разговор, знал, что Галя заплачет, как только раскроет губы, поднимет на него свои карие, уже заблестевшие от слез глаза.
- Иди ко мне, Тимка! - позвал отец и протянул к сыну руки. Тот посмотрел на мать и не тронулся с места.
- Его надо одеть, - заспешила Галя.
В штанишках и серой курточке, в сандаликах Тимка выглядел крупнее, самостоятельнее. Отец достал из сумки и дал ему кусок сахара. Мальчик взял белый квадратный кусочек и какое-то время с интересом растерянно поглядывал то на отца, то на сахар, ощупывал острые края пальцами, вертел на ладони, а в рот не брал.
- Я тебе оладушек дам, - сказала Галя. - А с сахаром чайкю попьем. Она с улыбкой глянула на Виктора. - Тут так говорят - "чайкю". - Посуровев, добавила: - Тимка ни разу не видел такого сахара, наверно, и не знает, что это такое.
- Знаю, - возразил малыш. - Он сладкий.
Виктора тронули эти слова, такие уверенные, будто и не детские. Перед ним стоял на половичке маленький человечек, его сын, и Виктор с нежностью глядел на него. Мать подала Тимке вчерашнюю оладью. Если бы Виктор не увидел ее в руке сына, не поверил бы, что эту оладью можно есть: что-то зеленое, темное было в руке сына. А Тимка набил этой оладьей рот, жевал, и, когда отворачивался к печи, чтобы проглотить, отец видел, как бледная детская щечка слегка краснела. Виктор кинулся к своему рюкзаку, выхватил солдатскую буханку хлеба. Отломил еще не совсем зачерствевшую горбушку, поднес Тимке. Тот растерянно глядел на хлеб, но ни оладьи, ни сахара из рук не выпускал.
- Он еще не знает, что это, - грустно вымолвила мать. - У нас настоящего хлеба давно не было.
- А это из чего? - в смятении спросил Виктор и глазами показал на остатки оладьи в детской руке.
- Из листьев, - тихо ответила Галя. - И ботвы. Сушим все это, потом толчем в ступе, добавляем немного картошки, когда есть. А чаще - толченые картофельные очистки.
- А что же колхоз?.. Ты же ходишь на работу!
- Дали немного ржи... Так мы ее на крупорушку - теперь кашу варим. Думала - и тебя угощу кашей.
Во дворе вдруг послышался громкий стук.
- Кто это? - вскочила Галя и выбежала в сени.
Возле хлева стоял Беляк, махал пустой торбой, натянутой на морду, и передним копытом бил в дощатую стенку.
- Твой Сокол! - с тревогой сказала жена, вернувшись в комнату. Чего-то волнуется.
Виктор посмотрел в окно, потом вышел во двор. Беляк сразу успокоился, когда сняли с него пустую торбу. А когда Виктор понес ее в хлев, конь повернул голову за ним вслед: понравилось, видно, угощение. Но напрасно ждал добавки - не мог Виктор досыпать в торбу овса. Где его возьмешь без хозяйки? А если б и нашлось, разве позволила бы взять старуха?..
Отгонял тяжелую мысль, что сыну приходится питаться такими странными оладьями. Эта мысль больно ранила душу, даже обида взяла на коня, что съел полторбы овса.
Подошла хозяйка, не та, что заходила в комнату просить коня, а ее невестка. Узнала Виктора, сразу вспомнила его первое посещение. Радушно поздоровалась и имя свое назвала: Антонина, - видимо, сомневалась, что гость запомнил ее.
Антонина еще молодая, но постарше Гали, высокая, не очень складная. Лицо приветливое, загорелое до красноты, только под волосами, собранными в тугой узел, да над ушами белеют светлые полоски. Она тоже с интересом глядела на коня, и Виктор смутился, отвел глаза: неужели и она попросит запречь Беляка? Что делать? Может, пускай запрягают? Так ведь и времени на это нет. Мог бы чуть дольше побыть с женой и сыном, да хозяйки подгоняют просьбой: придется поскорее выбираться отсюда.
