- Да так, - смущенно произнес Михал.
Несколько минут Зина шла молча, не задавала вопросов, только незаметно поглядывала на парня. Если Михал замечал эти взгляды, то, видимо, очень волновался, ибо в них отражались и сочувствие, и удивление, и даже подозрительность. Кто знает, может, и замечал он все это.
Наконец, когда они немного отстали от группы, Зина сказала:
- Ваша деревня будет приблизительно в километре от нас.
- Откуда вы знаете, что моя? - удивленный неожиданностью, спросил Михал.
- Чувствую, - ответила Зина. - Да и помню наш разговор в первые дни знакомства.
- Да, это моя деревня, - искренне заговорил Михал. - Мое Заболотье! Двое суток уже об этом думаю, ощущаю запах наших лесов, наших болот, но не говорю хлопцам, боюсь, не подумали б чего плохого...
- Немцев в Заболотье нет, - еще сама не зная, для чего она это делает, сообщила Зина.
Михал насторожился, его живые черные глаза взволнованно заблестели.
- Ну и что, если нет? - возбужденно спросил он. - Ну и что? Неужели вы думаете?..
Зина взяла его руку и успокаивающе пожала.
- Я ничего плохого не думаю, - тихо сказала она и невольно прислушалась к своим словам: так ли это в самом деле или нет?
- Мать у меня все время перед глазами, - продолжал Михал. - Кажется, если б можно было хоть на один миг увидеть ее или хоть узнать, жива она или нет... Но я уже решил: не пойду. Пусть хоть что, а не пойду, не задержу хлопцев.
- Проведать надо было бы, - рассудительно проговорила Зина. - Хотите, я скажу Машкину? Он разрешит.
- Не надо, - отказался Михал. - Пошли вперед, вам же дорогу показывать.
Долго боец шел молча, потупив глаза. На узкой лесной дорожке уже стало сумрачно, и тишина воцарилась такая, что казалось, самый осторожный шаг слышен издалека. В такие часы вся группа больше напрягала слух, чем зрение. Михалу хотелось верить, что скоро, как только они поравняются с его деревней, он услышит хоть какие-нибудь звуки, знакомые с детства, незабываемые. Может, кому из соседей понадобится набрать в колодце ведро воды на ночь. Заскрипит журавль, и Михал сразу скажет, чей это журавль. А может, мать как раз выйдет по воду, тогда Михал узнает скрип своего журавля...
Чем ближе подходили к деревне, тем сильнее волновался Михал, тем больше напрягал слух. Однако от деревни не доносилось ничего, словно ее тут и не было. Мрачная тишина вокруг и молчание Михала стали нагонять тоску и на Зину. Проникновенно взглянув на бойца, она опять предложила:
- Давайте я все-таки скажу Машкину. Остановимся тут хоть на час.
- Не надо, я вас прошу, - ответил Михал. - Не хочу я, чтобы хоть одну минуту хлопцы тревожились из-за меня. Хватает тревоги и без этого. А главное, не хочу, чтоб вы тревожились.
- Я не буду тревожиться, - чуть слышно сказала Зина, и в голосе ее прозвучала теперь такая сердечность, что Михал сразу почувствовал ее.
- Я очень хочу, чтоб вы во всем верили мне, - благодарно сказал он. Мне тогда будет легче.
Зина, только для того чтобы изменить разговор, спросила:
- У вас только одна мать и осталась дома?
- Еще сестра была. Моложе меня.
- А больше никого? - Тут у Зины вырвался чисто девичий смешок, но это не обидело Михала. Наоборот, ему даже стало радостно, что за все время знакомства она впервые так заговорила с ним.
- Больше никого, - искренне признался Михал. - Совсем никого.
Зина опять усмехнулась:
- А вот эта кофточка, которая на мне, все-таки не для матери покупалась. Правда? Она же слишком веселая для старой женщины.
- Ей-богу, для матери, - уверял боец. - Это у меня такой вкус неважнецкий.
- Ну, ничего, - оборвала Зина неловкий спор. - Это я просто так, чтобы разогнать вашу печаль. Окончится война, тогда все будет просто и ясно. Найдем и матерей своих, и знакомых, и любимых. Всех найдем.
- А в войну?..
Михал долго ждал ответа, но девушка молчала. Он тоже шел молча, и глубокое раздумье снова начинало овладевать им. Залаяла за лесом собака, и боец остановился, начал старательно прислушиваться. Ему показалось, что это их Шарик подал голос, и сердце взволнованно, сладостно затрепетало. - Чего ты? - спросил Грицко, чуть не наступив товарищу на пятки.
- Ничего, - ответил Михал и твердым шагом пошел дальше.
Прошли еще две недели напряженного, почти непрерывного похода. Бойцы стали замечать, что чем дальше, тем все больше и больше попадается на дороге немцев. Самолеты ревели над лесом и днем и ночью. Часто прямо над головами бойцов происходили воздушные бои. Идти так, как раньше, было уже нельзя: разведку надо было производить очень осторожно и точно, совершать глубокие обходы, каждую ночь пробиваться сквозь густые леса, месить непролазные болота, переплывать реки. Часто случалось так, что разведывательного опыта Зины и Светланы было уже недостаточно, приходилось брать проводников из населения.
На всю жизнь останутся в памяти бойцов эти простые, честные люди проводники. Сколько выдержки и мужества проявила группа во время похода, а все это выглядело чуть ли не малозначительным в сравнении с той самоотверженностью, на которую были способны проводники. Идет себе человек впереди, и шаг его тверд, глаза светятся решимостью. Он знает, что в любую минуту может наткнуться на врага, что первая пуля попадет в него, но он идет, идет без колебаний. Предложи ему вернуться - не вернется, пока не доведет до надлежащего места. А что это были за люди? Обычные белорусские колхозники, чаще всего старики или женщины, матери маленьких детей.
Все бойцы чувствовали, что фронт уже недалеко. Об этом говорили и проводники. Прибавлялось волнения, но радостно было, что фронт приостановился, что заветная цель, ради которой было столько пережито, была уже не за горами. Теперь надо было использовать каждый, хоть сколько-нибудь удобный момент, чтобы как можно ближе подойти к фронтовой линии, найти самое слабое место и прорваться. Прорваться, где бы эта линия ни проходила: в лесу, на болоте или даже на сплошном озерном плесе. Всякие преграды на пути готова была преодолеть группа и ко всякой возможности прорыва готовила себя. Можно будет пробраться тихо - пробираться, ползти, плыть, бежать; понадобится взяться за оружие - взяться, пробиваться пулями и гранатами.
Наступила наконец та ночь, которая должна была решить все. Это была еще летняя ночь, хотя роса на траве и вода в болоте были уже холодноватыми, хотя на плесе лесного лужка или озера можно было заметить при свете луны сизый осиновый листок или желтый березовый. Бойцы пробирались заболоченными кустарниками. Тихо было всюду, хотя несколько часов тому назад где-то слева шел бой, видно очень жестокий: слышались частые разрывы снарядов, залпы немецких орудий, долетало с ветром твердое стрекотание пулеметов. Теперь только ракеты вспыхивали над лесом, и черт знает, кому был нужен этот их холодный трепещущий свет.
По всем сведениям, которые имела группа, за этими непролазными кустами должна начинаться так называемая нейтральная полоса, если можно представить такую вообще, а там, дальше, за глубоким яром, - позиции наших войск. Если бы кустарник тянулся до самого яра, то более удобного места для перехода нельзя было бы себе представить, но перед яром есть одна прогалинка, и обойти ее невозможно: с левой стороны - немецкие укрепления, а с правой большое озеро. Поискать чего-нибудь лучшего уже не было времени, да и смысла в этом никакого; ведь тут, на узком промежутке, по всем сведениям, нет вражеской заставы, а если свернуть правей, на другую сторону озера, то там, возможно, немец на немце сидит.
Пока добрались до конца кустарников, стал приближаться рассвет. Это и хорошо, потому что в такую пору оккупанты любят спать, но это и плохо: если сейчас произойдет хоть небольшая задержка, мрак поредеет, и немцы смогут заметить пластунов на прогалине.
Дорожа каждой минутой, каждым мигом, бойцы, насквозь промокшие, истерзанные, вылезли из кустистого лозняка, передохнули, осмотрелись и рядами, на расстоянии шагов трех друг от друга, поползли по щедрой предрассветной росе дальше. Зина и Светлана ползли посредине.
