...Петухов настоял перед походом на трех глотках для храбрости. Сам трезвенник ксендз ему уподобился и тоже опрокинул рюмку с французским коньяком, сильно пахнувшим клопами. Колдун не пил, стоял в стороне, не удосужившись толком поговорить, объяснить предстоящие задачи. Он взял из хозяйства костела лопату, чем сильно огорчил обоих спутников. Ксендз готовил принадлежности для обряда изгнания бесов, но тут не сдержался.

— Не поймите превратно, пан колдун, — начал он речь.

— Какой он тебе колдун, сдурел, что ли? Будешь его колдуном окликать, он к тебе черным лицом повернется, забудет об Исходе, захочет нас в лягушек ради хохмы превратить. В птичек не превратит, не надейся, я уже упрашивал, — разразился поучением Петухов.

Петухов точно знал, что землицу поганую в ихнем сквере, еще более поганом, лучше не ковырять, и вообще поменьше ту землю ногами топтать. Видел землицу в действии, особенно когда старого священника убивали. Но и пикетироваться с колдуном он тоже не желал.

— Хорошо, я все понял, — убедительно сказал ему ксендз, покашлял и продолжил. — Пан Егор, я из учтивости позволю вам кратко заметить, что нынче у нас и по католическому, и по православному календарю день поминовения. Святая церковь, сам римский папа в особой булле запрещал в сей день любым способом тревожить могильные поместья. Наоборот, не тревожить, не злить, а ублажать нужно захороненных всеми благопристойными способами. Я так понял, что мы идем на языческое захоронение, и в эту ночь, в эту бесовскую свирепую грозу, думаю, любые механические или магические воздействия будут вдвойне опасными и даже губительными.

— Предпочтешь землю руками рыть, падре? — осведомился колдун.

Ксендз понял, что дискуссия опять не получится. Он был рад, когда пришел колдун, и стало ясно, что колдун вознамерился-таки выступить против Исхода. Но он все больше боялся.

Вдобавок, теперь они шли по набережной Шмидта. Сильнейший штормовой ветер ревел тут, сметая куски дерна с аллей и, как злобный хулиган, таская деревья за их ободранные кроны. Затыкал людям рты пылью и песком. Пушечные раскаты грома, казалось, совсем рядом, над ними, сотрясали небо, и эхом дрожала твердь под ногами. В свинцово-черном небе бурлящие тучи пуляли, пока еще друг в дружку, короткие желтые стрелы. Кружили, метались, истошно кричали, пересиливая рев ветра и грома, большие белые чайки.

Когда они миновали укрытую в строительных лесах церковь, с лавки на аллее поднялась гибкая фигурка, укутанная в черный плащ.

— Егорушка, родной! Это я, жду тебя, а тебя все нет! — закричала девушка.

Колдун вцепился руками в спутников и потащил их прочь с аллеи через дорогу.

— Не смотрите на нее! — кричал он.

Девушка скинула плащ, оставшись обнаженной. Между высоких, посиневших от холода или еще чего грудей торчал черный заржавленный нож. Она пыталась побежать за ними, но что-то держало ее на пятачке возле лавки, и она лишь топала в гневе и бессвязно кричала.

Петухов, не утерпев, тайком оглянулся на нее, и тут же затрясся.

— Господи прости, что же это такое, у нее во рту, в глазах черви...

Перед сквером колдун дал две инструкции:

— Облейтесь святой водой (ксендз нес ее в двухлитровой пластиковой бутылке). Половину оставьте. Когда сумеем попасть в сквер, вылейте остаток на землю, надо небольшой кусочек земли защитить. Ты, Петух, начинай копать яму, размерами как под могилу, но помельче. Падре, ты читай молитвы против бесов. На меня не смотрите. Когда скажу, что дальше делать, слушайтесь без раздумий. Каждая секунда будет на счету. Потом... — колдун примолк, словно не решаясь взглянуть в будущее, — после вы немного подождите в стороне. Если всякая гадость из земли полезет, значит, не получилось. Авось сами еще чего придумаете. Все, начинаем марш-бросок.

Теперь молнии били в деревья, которые раскалывались и дымили, а у некоторых сухие ветки вспыхивали языками огня. Обугливалась от попаданий трава, кололся толстый, зернистый асфальт. Это было невозможно, но казалось, что ветер усилился еще больше. И не осталось в пыльном, рвущемся воздухе птиц, все они в какой-то момент попрятались.

На первый взгляд, сквер был пуст и беспечен. Снова чьи-то заботливые руки заперли калитку и большие ворота на громоздкие висячие замки. Когда трое путников подошли к решетке ограды, чугунные кованые прутья ожили, подняли шипящие змеиные головки и беспорядочно задергались, пытаясь дотянуться и покусать пришельцев. Ксендз было отступил на пару шагов, получил тычком кулака от колдуна по ребрам, после чего громко и сбивчиво начал выкрикивать слова молитвы против бесов. Петухов махал перед собой лопатой с перекошенным от страха лицом. Колдун подошел вплотную к мешанине вьющихся тел и шипящих голов на черной раме ограды, начал хватать змей руками и рвал, кромсал их, так быстро и яростно, что ни одна ожившая тварь не успела его укусить или ужалить (осталось невыясненным, как гады умели воевать). После этого колдун пнул раму решетки ногой, та упала, и все трое ступили на мокрую, неприбранную землю сквера.

И земля с погнившей свалянной травой, мусором, опавшими листьями будто бы не могла выносить их шагов, сперва чуть ли не выгибалась, сторонясь их ног, а потом вдруг прямо под ними полыхнула огнем, как если бы вместо воды здесь был разлит керосин. Колдун не дрогнул, лишь быстро обернулся к лихорадочно запрыгавшим на месте ксендзу и режиссеру. Ксендз догадался, чего ждет колдун, плеснул из пластиковой бутылки святой воды на пламя под собой, и оно моментально унялось. Колдун встал более уверенно, недалеко от порушенной ограды, рядом с небольшой елочкой, чья пышная аккуратная крона слегка светилась голубизной. Ткнул пальцем в прикрытую листвой землю, и именно туда вонзил штык лопаты Петухов, принимаясь за работу. Ксендз уже не вопил и не дергался, а скороговоркой бубнил свои певучие латинские молитвы, держа на уровне груди массивное золотое распятие, и лик Спасителя укоризненно глядел вдаль, в глубину сквера.

— Там что-то мертвое, кажись, баба... — чуть слышно прошептал Петухов, не переставая выбрасывать из ямы рыхлую серо-черную землю, лишь кивком головы указав на куст сирени метрах в десяти от них.

Под корявыми нижними сучьями куста действительно лежал какой-то бесформенный сверток, будто бы кукла, укутанная с головой в рваные бесформенные тряпки. Отдельно валялся коричневый стоптанный сапожок. В сучьях виднелась крепкая клюка с железным наконечником.

— Ванда, — уверенно заметил колдун. — Попользовались и сожрали. А она столько лет ждала да надеялась на что-то, дура...

Земля и воздух в сквере начинали прогреваться; снова от луж и от сырой травы потянулись клубы пара. И пришельцы ощутили, как сквозь подошвы башмаков им уже припекает ноги.

Петухов копал, глубоко с размаху всаживая штык лопаты, уже почти по пояс углубившись в яму. Но делать это смог до тех пор, пока лопату не выхватили из его ладоней со свежими водянистыми мозолями, одним бесцеремонным рывком, после чего черенок лопаты переломился сразу в двух местах, а стальная пластина медленно свернулась в мятый рулон. Он нагнулся, не понимая, что произошло. И отпрянул со страхом и отвращением: чьи-то высунутые из земли руки, на кистях которых было по три, по шесть длинных синих пальцев с отросшими черными ногтями, копошились на дне вырытой ямы, яростно раздирая и расщепляя черенок и штык лопаты.

Копатель с криком полез прочь из ямы.

Колдун будто бы очутился на крохотном островке в центре штормового океана — он ощущал, как на него накатываются грозные валы черной, густой и плотной силы, которые исходили из центра сквера, а затем со всех сторон неуклонно напирали на крохотное пространство, окропленное святой водой. Он выставил перед собой руки, он мысленно сконцентрировался на чистом звенящем чувстве ненависти и пронзал, дробил, испарял эти валы собственной волей. Долго бы так он не простоял, но внезапно натиск исчез.