С большим вниманием слушали его воспоминания о детстве, о жизни в маленьком местечке.

Перед еврейскими праздниками папа всегда рассказывал нам их историю. Как-то к празднику Суккот объявил среди нас конкурс на лучший шалаш размером 20x20 см. Из командировок и поездок всегда привозил маме и всем детям подарки.

Отец уделял детям много внимания. Я помню, как он следил, чтобы мы быстро и аккуратно стелили свои постели. Давал время и с часами в руках следил за выполнением. Досрочная работа поощрялась. Я получала 5 коп. на мороженое. Мороженое в то время возили на небольшой тележке, и мороженщик ложкой из бачка выкладывал порцию между круглыми вафельками, на которых были имена: Миша, Лида, Соня, Катя и другие.

Отец не выносил вранья, и, если уличал в нем, мы получали по рукам не фигурально, а по-настоящему. Это было действительно больно.

Учась уже и школе (5—7-й классы), я приходила к папе с каким-либо вопросом, чаще всего мне была нужна помощь в решении арифметической задачи. Первым вопросом отца было: «Скажи твой план решения?» А потом, с моей точки зрения, начиналось нудное объяснение предыдущего материала. А я возражала, что мне эго не надо, и чтобы он объяснил мне, как решать именно эту задачу.

Отец, видимо, очень любил математику, знал многочисленные приемы устного счета (сейчас в школах, к сожалению, устному счету не уделяется внимания, все заменили счетные машинки, и у многих учеников — наручные часы с программным счетным устройством.)

Может быть, эти уроки и подтолкнули меня к тому, чтобы стать учителем математики. Но в те далекие времена моего детства я часто уходила от отца в слезах, т.к. он отказывался мне помочь, прежде чем я не повторю такой-то раздел. Такое глубокое знание математики (в пределах средней школы) было достигнуто исключительно самостоятельной учебой.

Отец получил образование и религиозное, и юридическое, и историко-филологическое, но математика (пожалуй, еще и история) оставалась одной из любимых его наук. Часто в часы досуга отец лежал и решал задачи повышенной сложности и математические головоломки Перельмана.

***

К нам приехал из Бобруйска дедушка, папин отец. Я помню только бороду, щекотавшую меня, когда я сидела у него па коленях, и аромат белых грибов, привезенных из Белоруссии.

Папина семья, братья и сестры, отличались добротой. Папа, получив какие-либо заработанные деньги, спешил поделиться ими со всеми дочерьми. Очень любил делать подарки своим друзьям, сопровождая их шутливыми стихотворными посланиями.

Брат его Моисей (я его помню до женитьбы) много времени уделял нам (мне и младшей сестре). Придумывал интересные поездки, водил в театр, всегда покупая сладости и мороженое. К праздничным дням мы получали подарки. Все это было с выдумкой, фантазией, вниманием.

Сестра Гися была исключительно гостеприимной хозяйкой, но она жила в Бобруйске, Минске, и я с ней сблизилась, к сожалению, уже много позже, приезжая в гости из Москвы в Минск.

Брат Буля несколько лет жил с нами в Баку. Это были тяжелые годы (1917—1922). Он работал на танкере в Каспийском море и приезжал домой с продуктами: вяленая рыба, мешок пшена. Кстати, пшенная каша с сахаром была одним из любимых блюд отца. Потом, уже живя опять в Бобруйске, он на 1/4 облигаций золотого займа выиграл 25000 рублей (это были тогда очень большие деньги) и тут же разделил поровну всем близким, родным, оставив себе только пятую часть.

После вторичной женитьбы деда родился еще один брат Самуил, и он также по наследству от отца получил большую порцию доброты в своем характере[⁴].

***

1917—1918 годы. Кругом бушует война: то турки, то англичане, то межнациональная борьба, переходящая в резню, то наступают красные, то белые. Отцу 39 лет. Его призывают в армию, но комиссия при комиссаре по мобилизации даст отсрочку на время нахождения в должности директора школы.

В 1918 году опять в начале учебного года рождается третья дочь — Сарра. Папа любил шутить: «Драй техтер аф а лайтишн гелехтер» («Три дочери людям на смех»).

Отец был очень цельным, целеустремленным и невероятно работоспособным. Но я помню случай, когда он проявил себя как очень мужественный человек. Это случилось не то в 1918, не то в 1919 году. Точной даты я не помню, да это и не имеет никакого значения.

Мы жили в двухэтажном доме на Верхне-Приютской улице на 2-м этаже. В городе было неспокойно. К нам в окно залетела пуля, но, к счастью, пострадало только стекло и напольная ваза. В комнате никого не было.

И мы перебрались к маминому родственнику Льву Гальперину, жившему в нашем же подъезде на 1-м этаже, там были хорошие ставни. Однажды в эту квартиру зашла группа вооруженных турок и потребовала золота. У папы на руке было обручальное кольцо. Он заложил руки за спину и снял его. К счастью, кольцо упало на ковер и не было звона.

Этот поступок мог стоить ему жизни, но папа относился к обручальному кольцу как к символу прочного брака и, не раздумывая, сиял его со своего пальца.

Мама была больна и лежала в другой комнате с маленькой дочкой. Турки направились в эту комнату. Отец в одно мгновенье подскочил к двери и на ломаном азербайджанском закричал, что не разрешает тревожить маму. Его маленькая фигурка оказала такое бурное сопротивление, что главарь шайки расхохотался и, взяв со стола серебряные сахарницу и кофейник, вместе с шайкой ушел из квартиры.

Он также проявил мужество при спасении армян. В городе была настоящая резня. Большинство наших соседей были армяне. Они прятались по подвалам и чердакам. Папа организовал доставку пищи, используя нас, детей.

Напротив нашего дома жил папин друг — татарин по национальности, и по условным сигналам он предупреждал папу о приближении разбойников.

Однажды к нам в квартиру забежала армянка, которую преследовали, и мы ее спрятали в кровать под перину. Убийцы зашли к нам, прошлись по комнатам. Все квартиры в нашем доме были связаны между собой внутренними балконами, и папа уговорил убийц, что эта женщина только пробежала через нашу квартиру. Это тоже было мужество, так как всю семью наказывали, если они укрывали или даже помогали армянам.

***

Учителям через каждые пять лет работы полагалась прибавка к жалованию. Так вот папа ее получал сполна. В 1908 году (с учетом предыдущего стажа работы в Белоруссии и на Украине) была первая прибавка, а к ней добавка — рождение первой дочери (сентябрь 1908 г.). Через пять лет в октябре 1913 родилась Лия, а еще через пять — день в день со мной в октябре 1918 года — третья дочь Сарра.

***

В 1919 году отец опять поступает учиться. Теперь это Бакинский университет, историко-филологический факультет.

К концу 1920 года в Баку устанавливается советская власть. Еврейская жизнь постепенно замирает. Начинают закрывать еврейские школы, и на долгие годы (тогда казалось навсегда) прерывается работа еврейского учителя и просветителя. Но у Шапиро новые идеи, и все свои знания, свою неуемную энергию он вкладывает в новое дело.

Годы войны, разруха, межнациональные разборки породили новый слой детей и подростков (беспризорники). И он организует первый в России детский дом, где дети будут жить, воспитываться, учиться и приобретать ремесло.

Из воспоминания Д. Бреслова:

«Файтель Львович снова «горит». Все его педагогические теории, наконец, находят практическое применение. Своему детищу он сам придумал и дал боевое название «Дом Коммуны». Сюда приводят беспризорников «из-под котлов». Их переодевают, кормят и начинают учить. Эта работа заслоняет все остальные. Файтель Львович носится из Наркомпроса в Баккоммунхоз от Новикова-Фукса к высокой покровительнице Коммуны — Маркус.

Это полезное, но трудное дело — воспитывать трудом, вводить политехническое образование. В доме организованы мастерские — столярные, переплетные, швейные. Это еще в 1920 год, задолго до Макаренко»