И в этот момент произошло такое, что не забыть ни мне, ни моим товарищам, хотя мы в экспедициях всякого повидали.

Представьте себе обстановку. Мы находились на дрейфующем льду примерно в тысяче с лишним километров от СП-21, куда перед посадкой дали рд о нашей стоянке. Значит, на СП несколько часов — ну, скажем пять-шесть, будут ждать, пока мы снова не выйдем на связь по завершении работы на точке. А выйдем ли мы на связь? Очень большой вопрос — удастся ли задействовать выброшенную на лед аварийную радиостанцию, хватит ли у нее мощности: это еще в том случае, если она вполне исправна, не на перину ведь мы ее выбрасывали. А не выйдем — на СП начнется паника, тут же полетят рд на материк, преждевременный траур и прочее… Между тем в пилотской кабине, по колено заполненной водой, находилась радиостанция, уже настроенная на связь с СП.

Стоим на льду, беспомощно смотрим, как содрогается в агонии самолет, и вдруг Миша Гипик с криком «Я успею!» бросается в открытую дверь. Пока мы осмысливали его поступок, он пробрался в пилотскую кабину и отстучал на СП, что мы потерпели аварию в такой-то точке и что все живы. Вышел в эфир, находясь в самом опасном месте, потому что, если клюнет, из пилотской кабины не выбраться. А сколько самолет продержится — секунду или час, — никто предсказать не мог…

Я думаю, — после короткой паузы продолжал Лукин, — что поступки, которые вы, журналисты и писатели, называете подвигами, следует как-то классифицировать, что ли. Ну, например: одно дело — когда проявляешь самообладание при спасении своей жизни, и совсем другое — когда забываешь об инстинкте самосохранения и рискуешь жизнью ради других. Не станете спорить, что, с точки зрения высокой нравственности, второе — неизмеримо выше? Я после войны родился, в наше мирное время с такими вещами редко сталкиваешься — когда ставят на карту свою жизнь ради товарищей. Причем это была не какая-то показная удаль, не игра на публику, а очень нужный и смелый поступок. Мы как профессионалы понимали, что спасать нас будет очень трудно — сами принимали участие в спасательных экспедициях и знали, каково на таком расстоянии от базы прочесывать квадраты… А если и видимость исчезнет, и подвижки льда начнутся? И надолго ли коробки с НЗ хватит? А топливо для обогрева? Словом, вопросов было немало — а Миша Гипик своим поступком эти вопросы снял… Подвиг? Ну хоть и громкое слово, но на сей раз согласен — подвиг… Начальником СП-21 в то время был Николай Иваныч Блинов. Получив рд, он вошел в кают-компанию, где смотрели фильм, включил свет и оборвал недовольный ропот: «Кончайте кино, Романов со своими ребятами провалился». Ну а дальше по принципу «если бы парни всей земли»: два самолета к нам вылетели, нашли… Хорошо бы вам, конечно, разыскать Мишу и с ним поговорить, но давненько это было, в начале мая 1973 года, и где он теперь — не знаю.

— Наградили его? — спросил я. Валерий усмехнулся.

— Извините, Владимир Маркович, но вы бываете наивны. Сами же писали, что ваших походников, которые в семидесятиградусный мороз тягачи довели с Востока в Мирный, даже медалями не наградили. Но знаю точно: начальство Мишу не ругало. Правда, и не хвалило тоже. Так, приняли к сведению, кивнули и забыли… Да, так и слышу, будто наяву: «Я успею!» Иногда думаешь: а способен ли ты на такое? Смутно надеешься, что да, но мыслями и надеждами себя не проверишь, только — в подобной ситуации.

— Все самое интересное происходит до нас или после нас, — как-то посетовал я. — Стоило нам с вами расстаться, как вы с Олегом Евдокимовым придумали и осуществили уникальный трюк: летели не на борту самолета, а автономно, рядом с ним.

— В отношении меня это не совсем точно, — возразил Лукин. — Восстановим историческую правду. Последний ЛИ-2, на котором мы с вами летали, уже был списан, и «прыгающие» пересели на АН-2 — деталь, как убедитесь, немаловажная. Выбрали мы в заданной точке площадку, но — ошиблись: лед еле выдержал тяжесть самолета. Пришлось, как обычно в таких случаях, забираться на ходу в открытую дверь, но хотя на «Аннушках» она расположена ниже, чем на ЛИ-2, влезть в нее куда сложнее. Парадокс? Никакого парадокса: если на ЛИ-2 в подобных случаях прибирали правый мотор, то на «Аннушке» не приберешь — мотор единственный, обдувает фюзеляж, отбрасывает воздушной струей. И когда взлетели, я частично все же находился в фюзеляже, меня держали за руки и в конце концов втащили, хотя и не без труда. А вот Олег, попав в схожую ситуацию, в самом деле какое-то время летел рядом, распластавшись с внешней стороны фюзеляжа — когда «Аннушка» уже набрала приличную высоту. Если честно, мы испытывали в жизни и более приятные ощущения.

А вот что касается самого интересного, которое происходит без вас, — продолжал Валерий, — то, к счастью, это бывает действительно так, и лично я это приветствую.[6] Попадешь в ЧП — отвечай потом за посторонних, почему взял на борт. И вообще — «интересные», как вы говорите, ситуации нам решительно не нужны: чем меньше острых ощущений, тем лучше для работы. Вот, к примеру, случай, я назвал бы его образцово-показательным — такой эффект он произвел на двух фотокорреспондентов, которые при помощи мощного нажима сверху оказались на борту нашего ЛИ-2. В Арктику они прилетели, кажется, впервые, были наслышаны о «прыгающих» и не скрывали своих мечтаний — отснять потрясающие воображение кадры для какой-то выставки; нам, конечно, тоже были обещаны фотографии: «Давайте адреса, можете не сомневаться!» Полетели. Начало было удачное: произвели вполне благополучную посадку на приличной льдине, выгрузили оборудование и решили сделать станцию на расположенном рядом и затянувшемся молодым льдом бывшем разводье. Мы часто так делаем: людей тонкий лед вполне выдерживает, зато бурить лунку легче — помните, как потели на точке 34, пока двухметровый лед не пробурили? Итак, поставили палатку, зажгли горелку, начали гидрологию — и тут к нам заглядывает Илья Палыч, который занимался ледовыми наблюдениями.

— Тепло у вас, хорошо, — говорит каким-то особенным тоном. — А не хотите, ребята, выйти полюбоваться интересной картиной?

Мы взглянули на непроницаемое лицо Ильи Палыча — и выскочили из палатки. Смотрим — к нам медленно приближается противоположный край разводья, и лед «хруст-хруст»… Довольно противный звук, очень мы его не любим. Странная картина: при полном безветрии идет сжатие льда. Сматывать удочки? Работы жалко, приборы уже опущены.

— Можем, успеем, Палыч? — спрашиваю.

— Вполне вероятно, — отвечает с неподражаемым спокойствием. — Думаю, в твоем распоряжении имеется от одной минуты до месяца, более точно прогнозировать не берусь.

Черт знает, что делать! Мнемся, стоим смотрим — вроде бы успокоилось. Вернулись в палатку, продолжаем работать, но энтузиазм не тот; краешком глаза поглядываем в окошечко. Вдруг — как пойдет на нас противоположный край! Метров двадцать разводья съел буквально за две минуты. Теперь шутки в сторону: быстро складываем палатку, начинаем поднимать батометры… Опять все стихло! Так, Арктика играет с нами в «кошки-мышки»… А вдруг повезет? Снова продолжаем работу, но с очень большой оглядкой, нервишки уже натянуты. А фотокорреспонденты бегают вокруг, щелкают затворами, торосы снимают, нас за работой — сплошные восторги! Они в неведении, они не понимают, что, может быть, придется вместо «ура» «караул» кричать… Ладно, пусть пока что восторгаются. Работаем минуту-другую — и тут началось по-настоящему: разводье вспучилось, треснуло, противоположный край уже не пошел на нас, а помчался, и без остановки. Под нами прошла трещина; мы забегали по воде, палатку и ящики с приборами на основную льдину закинули, а остается еще лебедка на полозьях весом почти в полтора центнера и трос с батометрами в лунке, метров триста. Что смогли, вытащили; трос откусили и потащили лебедку к основной льдине, а она уже возвышается над разводьем сантиметров на шестьдесят — семьдесят; лед под нашими ногами разъезжается, мы уже по колено в воде, а корреспонденты, страшно довольные, стоят в безопасности на основной льдине и снимают крупным планом «накал человеческих страстей» — верные призы на выставках.