— Каким спортом ты любишь заниматься? — показала я Людвигу вопрос в учебнике.
— Я люблю занимаюсь…
— Заниматься.
— Заниматься, — вздохнул он, посмотрел в окно и сказал по-французски. — В бассейн не пойдем.
— А хотели? — спросила я. Во время разговора с папой Людвиг спросил про бассейн.
— Мы с Анной Марией хотели, — вздохнул Людвиг. — А он… Обещал, обещал, а сегодня опять не получится.
— А когда? — вдруг заинтересовалась я.
— Сегодня вечером хотели пойти, втроем… Тоже мне, каникулы называется. Обещал море, и все отменилось, в бассейн и то сходить не можем…
— А давай сейчас, — вдруг сказала я. — Пойдем. У меня есть время. Я после урока как раз собралась в бассейн около дома — так схожу сейчас, у меня и сумка для него с собой.
— А русский? — посмотрел на меня Людвиг своими кристально чистыми голубыми австрийскими глазами.
— Будем говорить только по-русски, так что за урок не волнуйся, Моцарт. Зови сестру…
Анна Мария спустилась из своего ласточкина гнезда, вытащила из ушей наушники, кивнула и собралась в мгновение ока. И мы пошли в бассейн. Это был муниципальный, обычный двадцатипятиметровый бассейн, где, как всегда, у половины ящиков для одежды сломаны замки, а душ то слишком горячий, то слишком холодный, но, может быть, потому, что мы неожиданно решили воплотить мечту в жизнь, все это скорее смешило нас и уж никак не мешало радоваться. В самом бассейне была тоже вполне обычная флора и фауна: блеск воды, визг детей и строгий тренер, который, прохаживаясь, инструктировал перед заплывом свою группу, боязливую и покрытую крупными мурашками, между тем как сам был наглухо упакован в шерстяной спортивный костюм. Валялись на полу яркие, похожие на батончики пластилина «фриты», в огромных окнах бежали сентябрьские облака, и нос пощипывал неизбывный, всепроникающий запах хлорки.
Ныряли с небольших кафельных пьедесталов гладкие, плоские, похожие на скатов опытные пловцы. На мелководье морскими анемонами шевелились пожилые купальщицы в цветастых шапочках. Над всем этим царством восседал загорелый надзиратель в пляжных шортах и время от времени с удовольствием дул в свисток.
Людвиг плавал отлично, Анна Мария — еще лучше, и когда я сказала им об этом, они переглянулись, и улыбка перешла с лица брата на лицо сестры, словно солнечный блик по воде.
— Когда мне было четыре года, мы жили в большом доме, и у нас был бассейн. — сказал Людвиг.
— В Монако, — уточнила Анна Мария и, содрав с носа очки для ныряния, с удовольствием почесала бровь.
— В Монако, — подхватил Людвиг. — Это был дом мамы. И вот как-то вечером мама пригласила гостей на ужин, и я помню, они все были в костюмах.
— И Людвиг упал в бассейн, — перебила Анна Мария.
— Подожди. Все были в вечерних костюмах. И я… Я не просто упал в бассейн, — спокойно продолжил Людвиг. — Я упал, потому что за мной никто не смотрел.
— Так рассказывал папа, — перебила Анна Мария.
— Нет, я хорошо помню. Правда. Мама была рядом, но разговаривала с кем-то… И Жозеф — я его потом не видел, но до сих пор знаю, как его зовут, — Жозеф, а не мама увидел, что я тону. И нырнул в бассейн в костюме и вытащил меня. И тогда папа сказал после гостей маме, что это возмутительно. А мама сказала, что пора учить детей плыть.
— Плавать, — поправила я.
— И так они первый раз поссорились, — задумчиво сказала Анна Мария. — Вернее, это первая ссора, которую я помню. Очень хорошо помню. После этого мы и пошли в бассейн… На уроки плавания.
— Зато вы теперь просто две амфибии! — сказала я, но увидела, что ободрение здесь, в общем-то, лишнее. Они и сами знали, как они плавают.
Плавать и плыть, снова плавать и плыть… Лента Мёбиуса русских глаголов движения, где умение незаметно переходит в цель, а процесс — в перспективу. И объясняй это как хочешь. Ты плаваешь каждый день, но плывешь до того берега. Не совсем понятно? Ты можешь уметь плавать, но не знаешь, куда плыть. Яснее? Яснее.
Кроме чужих семейных неурядиц и обвинений в краже картин, были и банальные людские ссоры.
В октябре РАТП, как обычно, устроила забастовки, и я, ужасно извиняясь, попросила Эрика Вагнера перенести занятие. Он, как обычно, крикнул, что это полный бардак и что так он никогда русский не выучит. Терпение мое лопнуло, и я сказала, что пора ему приискать другого учителя — по соседству.
Один только Вольдемар радовал меня, регулярно приезжая на своем маленьком желтом «рено» сквозь дождь и ветер на урок по пятницам.
— Нет, ну все-таки, — возмущенно сказала я, убирая вечером со стола грязные тарелки. — Мне что, больше всех надо? Я что, только этим могу заниматься? Скакать, как блоха, по городу с тяжеленной сумкой, да еще забастовки эти… Я и так физически не могу провести больше трех уроков в день. Я своих детей не успеваю учить русскому языку! А транспорт сколько стоит? И Мякишев еще со своей картиной! Да все они хороши. С этими просьбами, обидами, претензиями… Перенесите занятие, придите в субботу, купите мне книгу, помогите с гостиницей, найдите фильм… как золотая рыбка на побегушках…
— Золотая рыбка на посылках была, — заметила Катя, — у Пушкина.
— Молодец! — просияла я. И вернулась на трибуну: — Да, что мне, больше всех надо?
— Я вообще удивляюсь, — процедил сквозь зубы муж, просматривая финансовые ведомости, — как ты могла столько времени… Наконец-то. Давай я помогу тебе составить резюме, и займешься нормальной работой, а не этой ерундой.
Внезапно стало тихо, очень тихо, словно даже перестали идти часы.
— А не чем? — переспросила я.
— Не ерундой этой, — спокойно повторил он. — Я, разумеется, никогда ничего не говорил, я ждал… я хотел, чтобы ты сама приняла решение. И ты себе представить не можешь, как я с тобой согласен.
Я не знала, что мой шутовской монолог найдет такой серьезный отклик. И что он, оказывается, так всегда думал, мой немногословный, милый муж, которого я ценила за молчаливую поддержку и железную тактику невмешательства во все мои профессиональные приключения. Больше того, во время телефонных переговоров, на семейных обедах и светских раутах по воскресеньям выяснилось, что так же думали тетя Люся, свекор и свекровь, друзья и соседка с маленькой собачкой.
С того дня прошло восемь месяцев. За это время произошло много чего. Я узнала, какой формы и красоты бывают жемчужины Микамото, где «Sony» планирует открыть свой первый парижский бутик, как пахнут свежесобранные лаванда и жасмин, а как — сухие розы, из чего сделана Вандомская колонна и каким образом на Дворцовой площади был установлен Александрийский столп. Это все — обрывки моих шпаргалок к собеседованиям, из которых я благополучно пережила порядка тридцати, то есть не заключив никакого контракта с работодателем. Выбивались из общего списка только два рандеву. С одного меня выгнали сразу, объяснив, что я не сумею продать даже пирожка, не то что винтажной сумки, — а на другом взяли на работу.
Так я стала трэвел-ассистентом в одной крупной юридической компании, где мои начальники ездили, как заведенные, по разным континентам. Один из них, Михаил Погодин, был русским, и почему-то отдел кадров решил, что ему будет приятно объяснять соотечественнице маршрут своих путешествий. При первой же нашей встрече выяснилось, что Михаил Погодин родился в Нью-Йорке и говорил на других языках лучше родного, да и в Россию никаких командировок не планировал. Два других моих начальника были голландец и француз. Причем француз стремился общаться со мной по-английски, а голландец, с которым мы как-то у кофейной машины обсудили страсть Петра Великого к верфям в Амстердаме, теперь терпеливо учил меня голландским приветствиям, прощаниям и даже тостам. Вот такая пошла мультилингвистика. И все было совершенно так, как хотели мои муж, свекор и свекровь, тетя Люся, друзья и соседка с маленькой собачкой. Все они поздравили меня с началом успешной карьеры.
Я открывала электронным бейджем множество дверей и печатала вслепую на офисном компьютере. По вечерам я могла пойти в спортзал, который был на минус четвертом этаже, там простых смертных ждала армия блестящих и звонких чудовищ, а стерег их один загорелый тренер, дружелюбный, как циклоп. «Для дам аэробика бывает раз в неделю, — хмуро ответил он на мой вопрос о танго. — А танцев нет… Это же спортзал!»
