- Вы сумасшедший.
- Безусловно.
- Позвольте нам только попробовать, - умоляюще сказала девушка. - Если мы ошибались, клянусь жизнью, мы вернемся. Это дело всего лишь одного-двух дней.
- Ты не понимаешь, - прошептал паромщик ей на ухо. - Он пришел сюда не для того, чтобы нас уговаривать. Слишком поздно. Он хочет нашей смерти. Больше он ничего не услышит.
- Я все слышу-у, - пропел монстр, приплясывая.- Какая проницательность!
- Моя жизнь за ее жизнь, - сказал паромщик. - Я согласен умереть, если вы позволите ей уйти.
- Что же, достойная жертва, не спорю, - ответило существо, поглаживая свою опухшую шею. - Я тоже отдал большую часть самого себя, чтобы вас найти. Это благородно, но нет! Мы умрем все трое. Сначала ты, паромщик, потом она. А затем придет и моя очередь - и это будет прекрасная смерть.
- Но почему? - взмолилась девушка. - Ведь это бессмысленно.
- Я вам уже сказал: я - провозвестник новой эры. А вы принадлежите прошлому. И пора кончать с этим.
В покрасневшей руке он сжимал палку, к концу которой с помощью шнурка был приделан заостренный кремневый наконечник. Подошва его сапога отстала и теперь открывалась и закрывалась, как створки устрицы. Он больше не говорил; он медленно наступал, избегая прямого нападения и предпочитая подступать к жертве сбоку, как хищный зверь. Из его горла вырывалось рычание. Волнистые линии татуировок на лице скрывали его жестокую улыбку. Казалось, он тщательно готовится к прыжку, к последнему рывку, в котором он выместит всю свою безумную ярость. Копьем в руке он орудовал, как когтем. Паромщик понял, что он больше не владеет ситуацией - настолько непреодолимой выглядела противостоящая ему сила. Он подумал, что вот и пришла последняя минута, и все остальное теперь не более чем вопрос времени.
Он потянулся рукой к ножу, и в этот момент монстр гибко прыгнул на него и ударил ногами в живот, так что паромщик едва не потерял равновесие. Девушка поспешно отступила за невысокую металлическую ограду и спряталась за статуей. Натиск был столь силен, что паромщик выронил свое лезвие. Концом разболтанного сапога его противник отшвырнул нож в серые кусты, что росли поблизости. Паромщик медленно выпрямился. Он не испытывал страха. Он знал, что если суждено произойти чуду, что если хоть раз в своей собачьей жизни он имеет шанс его сподобиться - то только сейчас. Разве он не поклялся отдать свою жизнь за нее? Зона просто не может допустить, чтобы все закончилось именно так. Невозможно, чтобы он умер таким образом, от этих рук. Исход непременно должен быть другим. Эта вера была столь сильна, а убежденность в своей правоте настолько непоколебима, что паромщик закрыл глаза и скрестил руки на груди. Девушка отчаянно выкрикивала его имя. Хищник был уже так близко, что паромщика касалось его смрадное дыхание. Внезапное смирение жертвы сбивало зверя с толку. Концом кремневого острия он провел по щеке паромщика, сдирая кожу с его не дрогнувших губ. Милиционера перекосило от ярости. Он ожидал увидеть на этом лице глухую пелену страха. Монстр занес руку, чтобы с раздирающим криком нанести последний удар, но остановился в нескольких сантиметрах от горла своей неподвижной жертвы. На наконечник его копья опустилась бабочка.
Сидя на заостренном камне, насекомое медленно опускало и поднимало крылья и не спешило продолжить свой полет. Лапки исполняли замысловатый танец на ребристой поверхности кремня, а милиционер заворожено глядел на цветовые переливы крыльев. Паромщик открыл глаза. Его противник теперь казался совершенным идиотом: как потерянный, он уставился на бабочку, словно пытаясь в матовом рисунке на ее крыльях прочесть какое-то послание. Легкий зуд на коже ноги отвлек внимание милиционера. По ноге, как по коре дерева, карабкалась колонна черных муравьев. Они старательно огибали ссадины и кровоточащие раны; часть насекомых уже добралась до края его трусов; на светлом полотне муравьи казались еще крупнее. Тыльной стороной ладони он попытался отбить атаку. Внезапно бабочка взлетела. Милиционер не отрываясь проследил взглядом за ее безмятежным порханием, пока она, удаляясь, не исчезла за статуей и окрестными зарослями.
Милиционер почувствовал, что в складках его белья что-то шевелится. Маленький красный скорпион взбирался по шву в районе бедра, за ним еще один - голубой, а следом третий, изумрудного цвета. Милиционер дико взвыл. Его пальцы лихорадочно пытались стряхнуть артроподов. Безумное отвращение сказывалось во всех его жестах, однако он по-прежнему сжимал в руке копье. Он вертелся и подпрыгивал, кричал как сумасшедший, тряс руками и ногами, так что в конце концов один из грязных сапог свалился с него. Все напрасно - твари держались крепко и висели на нем, как клопы на стене. К скорпионам присоединились и другие создания, столь же ярко окрашенные - тараканы, долгоносики, пауки невиданных очертаний. Все они карабкались вверх, цепляясь за кожу тонкими крючковатыми лапками, идя по пути, проложенному колонной муравьев, поднимаясь по торсу и позвоночнику, пока не оказывались на плечах своей жертвы. Милиционер пришел в еще больший ужас, когда заметил странное сходство между цветом хитиновых панцирей насекомых и фосфоресцирующими огнями живого стебля. Что касается паромщика и девушки, то они попросту не видели этого чудовищного зрелища. Вот насекомые достигли лица милиционера. Один скорпион проник под веко и исчез за глазным яблоком. Таракан скрылся в ушной раковине. Милиционер больше не мог сдержать припадка. Он кричал так, что, казалось, его легкие сейчас лопнут; при этом несколько пауков скользнули ему в горло. Наконец нашествие прекратилось, и монстр затих, накрытый внезапной нарколепсией.
Рой в его голове гудел так сильно, что он не понимал удивленных реплик, которыми обменивались паромщик и девушка. В его сознании, казалось, все бесконечно переплелось. Какое-то время путешественники еще наблюдали за ним, после чего отправились прочь по асфальтовой дороге. Пламя в его глазах угасло, как звезды поутру. Призрачные насекомые перестали терзать его больной дух. В темных недрах этого существа, свернувшегося безвольной ракушкой, больше ничего не горело - ни страсть, ни ярость, ни даже отголоски боли. Теперь милиционер был лишь горой неподвижной плоти. За вое неверие он расплатился собственной душой.
***
Дорогу к старому городу обрамляли тщедушные деревья. Ни листьев, ни цветов, ни плодов - только тонкие ветки с крохотными почками, говорящими о вырождении. Да еще сухая трава - первая увиденная ими трава спустя столько километров, похожая на всклокоченные волосы, на ведьмину гриву мышиного цвета. На земле в пыли валялись листы гофрированного железа и обломки кровельного покрытия. Вдоль дороги пролегала сточная канава, закрытая пластиковой решеткой, и повсюду в этом мертвом саду громоздились кучи полусгнившего мусора. Наконец они вышли к первой бетонной коробке, многоквартирному улью, чьи ячейки были насквозь пусты, глаза слепы, а уста немы. Через разбитые стекла как вор проникал солнечный свет. Старомодные обои отклеились от влажных стен, а свинцовая краска растрескалась. Сквозь щели в стенах пророс плющ. Бетонная кладка не являлась препятствием на пути живого стебля, который стал еще толще и казался липким из-за стекавшего по нему густого сока. Растение теперь источало запах, который, впрочем, нельзя было назвать неприятным - смесь корицы и ванили. Стебель неуклонно рвался вперед, не принимая никаких компромиссов, не обращая внимания на пилястры, фундаменты или развалины строений, давя и сминая все на своем пути. Он был настолько внушителен, что можно было легко вообразить, будто мертвый город когда-то был построен вокруг этой зеленой артерии и только ради нее. Длинная цепь многоэтажек окружала серый парк - заросли жалких деревьев и кустарников, увядших, траченных зимними холодами и летним зноем. Посреди этого поникшего пейзажа возвышалась карусель. Несколько кабинок оторвались и теперь лежали у основания металлического манежа, похожие на забытые лодки у кромки давно исчезнувшего моря. Возле будки, обитой фанерой, были рассыпаны разноцветные жетончики и висела цирковая афиша. Паромщик узнал рисунок - этот же плакат украшал борта разбитой повозки. Все в городе говорило об упадке: ржавчина на металлических конструкциях, обнажившаяся кирпичная кладка. Впрочем, это было не важно, ведь здесь больше никто не жил. Смерть расползлась по этому чумному бараку под открытым небом. Призрачным городом владела неподвижность и усыпляла любое живое сознание. Ничто, казалось, не могло разрушить серое однообразие длинных зданий - ничто, кроме живого стебля, чьи ослепительные изумрудные оттенки буквально разрывали бледность и сумрачность городских кварталов. Крохотные разноцветные огоньки разгорались все ярче, их свечение становилось еще более интенсивным. Внутреннее гудение тоже усилилось. Путники почти не говорили друг с другом, словно опасаясь неосторожными словами замарать тонкую ткань будущих воспоминаний. На каждом углу стоял плотный столб пыли. Несколько раз им попадались ровно уложенные штабеля радиаторов, давным-давно ожидающих, чтобы их наконец погрузили и вывезли. Встречались и остовы автомобилей, когда-то застрявших здесь и ставших добычей медленной коррозии. Груду ржавых железных останков оплетали стебли растений. Они выходили из земли, проникали под капот, прорастали сквозь шины, жадно пожирали обивку салона и пластиковые детали, все более утягивая в почву эту кучу бесполезного мусора. Цветной татуировкой на бледной коже мертвеца казался здесь растительный червь, упорно ползущий к расположенной поблизости промышленной зоне. Паромщик и девушка медленно пробирались сквозь лабиринт пустых бетонных коробок, удерживаясь от искушения войти куда бы то ни было. Наконец они заметили над крышами жалких строений вертикальную линию, соединяющую небо и землю -- высокую колонну заводской трубы, похожую на маяк без огня. Ее вершина была угольно-черной. Этот указательный палец, направленный к небосводу, мертвый маяк над бетонным морем, подсказал путникам, что фабрика находится прямо перед ними.
