Несмотря на всю уверенность в себе и успех у противоположного пола, Никита частенько влипал в истории. То его забудут в блевотине у костра, и он, проснувшись не может доползти до дома, то его позовет к себе в гости местный гомосек и начнет приставать, то ему дадут по роже колхозники. Его, конечно, многим хотелось избить. Лично мне он один раз нассал в бутылку пива в бане. Зачем, так и осталось загадкой. Я с первого глотка почуял неладное, однако достоверную информацию я узнал только через несколько лет. Никита сам мне во всем признался, просто для того, чтобы я перестал его доставать. Как ни странно, в тот момент я понял, что злость и обида давно ушли, и, к сожалению, мне уже не хотелось размозжить лицо этого красавчика.
Еще Никита все время говорил про баб, про то, как трахнул в подъезде кого-то, как познакомился. Случались и совсем дикие истории. И всему, абсолютно всему я верил, в силу своей незамутненной, детской доверчивости.
-- Не, ну вот такого, как этим летом со мной не случалось до этого никогда. Ты прикинь, позвали мы телок. Пришли они... Сидим мы, пьем. И тут одна ни с того, ни с сего заявляет: "Ну, кто меня сегодня трахать будет?"
-- Ого, -- восхищался я, -- и что, кто трахнул?
-- Ну, мы жребий с парнями стали тянуть... Мне повезло.
Когда я приехал на дачу после пары недель, проведенных на сборах, то чувствовал себя повзрослевшим, уверенным в себе и похудевшим. Я перестал придуриваться и держался серьезным человеком.
По приезду первым делом я зашел к Никите. Он возился в гараже со своим мопедом. Никита обрадовался моему приходу, бросил все дела и потащил меня на кухню на веранде. Там он налил чаю и насыпал себе кружку четыре ложки сахара. Никита всегда так делал, и это никак не сказывалось на его весе -- он был чрезвычайно худ, и это, как мне казалось, во многом объясняло его спрос у противополжного пола. Он прекрасно понимал, что чай мне не особенно интересен, и потому улыбнулся, и достал из-под стола пластиковую бутылку с дыркой.
Густые клубы дыма заполняли тару, а я смотрел на тлеющую плюшку и думал о том, что не надо по-хорошему курить, ведь теперь меня будут в этой шараге проверять на наркоту, а если найдут что, то сразу отчислят. В то же время, страх быть уличенным в своем наркотическом баловстве родителями остался, хоть и ушел в тень. Оттого у меня были сомнения -- пока Никита не протянул мне бутылку с открученной крышкой и выходящим из горлышка белым, сладковатым газом, я не знал употреблю я или нет. Ну а когда протянул, отступать было некуда.
Тогда я вероятно в первый раз сел на измену от дудки. Потому что настрой был плохой, с самого начала. Нечего колебаться, нужно решаться. Особенно с наркотой, ты либо за, либо сиди дома и выходи на улицу, чтобы погулять по парку или заняться спортом.
Чай сушняков не сбивал, и потому мы решили пойти за пивом. Дорога до сельпо была длинной и молчаливой и очень странно, что мы не встретили на ней знакомых. Дойдя до обитого блестящим железом вагончика, мы увидели её вместе с еще двумя девкам. Она выделялась как на их фоне, так и на фоне пейзажа -- одета была со вкусом и не похожа была ни на местную, ни на дачницу. Внешний вид её, худоба и осанка, резонировали с окружающим миром настолько, что казалось она просто из другой вселенной.
-- Симпатичная девчонка, нужно будет заняться, -- заключил Никита. Мы прошли мимо этой милой компании и зашли в магазин. Девки не обратили на нас внимания.
Отдых от службы получился скомканным. Я естественно никого не трахнул. Да и не стремился особо в этот раз. И даже не нажрался, хотя это скорей плюс, чем минус, ведь раньше на каждой пьянке приводил себя в состояние алкоголической комы, а если не успевал -- то заблевывал лужайки, канавы и огороды -- в общем то, что попадалось по струю. Иногда даже удавалось совмещать очищение организма и чуткую потерю сознания. Тем не менее, каждой пьянкой ответственно заявлял, что конфуза со мной больше не случится, но это не помогало и каждый раз все проходило по схожему сценарию.
Когда я вернулся, Москва меня сразу начало душить лето и неудобная форма на новом плацу, о котором я уже упоминал вскользь, который находился внутри здания, окруженный учебными корпусами, в целях конспирации, судя по всему. Плац прятался от зевак, ничего не подозревающих добропорядочных граждан и вероятного противника очень хорошо, потому что даже громогласное "ура" нескольких сотен курсантов невозможно было услышать даже в метре от фасада Академии.
Форму же шили зеки где-то за Уралом, в суровых сибирских лагерях, а потому качество, как впрочем и материалы, были отвратительным. Брюки и ПШ и даже кители, прошивались очень некачественными, порой гнилыми нитками, то там, то здесь швы расходились, дырки в карманах брюк образовывались уже на второй день, а новые выдавали по уставу раз в год. Это говно нужно было гладить и постоянно зашивать.
Многим, в том числе и мне, выдали форму не по размеру. В моем случае проблема была колоссальной -- в штанах я утопал и приходилось очень сильно затягивать ремень, что вызывало ощутимый в такую жару дискомфорт. Этот дискомфорт усиливался еще и тем, что сделаны были штаны из какой-то непонятной, очень плохой ткани, которая всячески способствовала потоотделению и сопутствующим ему раздражениям на коже и прочим радостям. Когда мне выдавали эти брюки в сыром и темном складе, то испитый прапорщик в черепашьих очках с перемотанной пластырем дужкой мне сказал:
-- Да бери эти, на вырост.
Боже, как я его проклинал на строевой.
Естественно, многие мои сослуживцы обратили внимание на то, как сидит на мне форма. Помимо этого я постоянно выделялся из общей массы плохим строевым шагом, не получалось у меня то попасть в ногу, то вытянуть ее нормально. Тонко и лихо все это подметил качок Воронин, тот самый, который спрашивал в палатке сослуживцев о том, не обосрались ли они. Он видимо запомнил мой ответ, мой героический в определенном смысле поступок и не преминул объявить, громко и через весь строй:
-- Мягков обосрался!
О, этот емкий и образный выкрик вызвал неописуемый восторг во всей роте. Все кроме меня задорно смеялись. А мне не до смеху было. И без того неудобно, потно и неуютно, а тут еще и издевательства. Эта шутка повторялась ежечасно на протяжении четырех дней, всего срока подготовки к принятию присяги.
Как-то раз ко мне подошел маленький суворовец, из лимитчиков и сфотографировал меня на телефон.
-- Что ты делаешь? -- спросил я его.
-- Да так, долбоебов фотографирую.
Тогда я понял, что от моих однокурсников мне не так просто, как от ребят из лазарета не уйти, и что унижения мои будут носить длительный и перманентный характер.
5.
Мы приняли торжественную присягу первого сентября, в день знаний. Родители и толстые генералы пускали слезы умиления, мы же дали пару кругов почета, остановились и стали выходить из строя по одному, подходили к партам, рядом с которыми стояли офицеры и читали с бумажки в твердом красном переплете бравурный, хоть и короткий текст.
Когда все присягнули на верность отечеству, родители разобрали своих детей, чтобы делать пошлые памятные фотографии. Я не были исключением и меня в полный рост запечатлели в этой убогой форме, фуражке и с автоматом, хоть у меня не было никакого желания. Фото получилось под стать моему настроению -- нелепый и осунувшийся первокурсник с глазами кастрированного котенка в обнимку с улыбающимся и довольным отцом в парадной генеральской форме.
Потом всех нас отправили на построение возле прикрепленных к каждой роте базовых аудиторий. Наш замполит, контуженный афганец Палыч, сразу же после "становись, равнясь, смирно" назначил нового командира взвода, им оказался Чача. Меня это обстоятельство сильно расстроило.
После этого он распределил нас по языковым подгруппам. И тут мне повезло -- мало того, что мне предстояло учить тот язык, который я хотел, так еще и в приятной компании, вместе с Сизым, веселым парнем, который чуть ли не единственный кто ко мне нормально относился.
