В поездах хорошо делать две вещи -- пить и читать. Пить мне было не с кем, поэтому я открыл Достоевского. Бабки, как ни странно, меня не отвлекали, только дети. Их тут было полвагона. Видимо возвращались из пионерского лагеря. В кричащем плацкарте не выходило сконцентрироваться на стуке колес и медитировать в текст. Отвлекшись, я посмотрел в окно -- ничего особенного, мимо бежали зеленые деревья, да покосившиеся избы. И так всю дорогу. Я осмотрелся вокруг, на боковой полке лежала девушка в коротких шортах, ей, судя по всему, просто некуда было смотреть, поэтому она посмотрела на меня. Мы пересеклись взглядами, я почувствовал неловкость и снова уткнулся в книгу.

Вскоре дети утихли, видимо воспитатель объявил тихий час, и я окончательно погрузился в мрачные душевные гущи классика. Даже и не заметил как уснул. Проснулся от шевеления попутчиков, все занимали очередь в туалет, стояли в проходе с полотенцами накинутыми на плечи и щетками в зубах и негромко, хоть и с навязчивостью будильника, выясняли кто за кем следует на утренние процедуры.

Оторвав голову от подушки, я опять встретился взглядом с девушкой в коротких шортах. Мне начинали нравиться её голубые глаза. "Что это? -- думал я, -- интерес? Любопытство?"

Я не торопился вставать, ждал пока толпа у уборной рассосется. Таким людям просто необходимо постоять в очереди, они без этого не могут, привыкшие набиваться в метро, автобусы и пробки, чтобы успеть на работу, они по инерции создавали столпотворение даже в то время, когда и спешить никуда не надо.

Бабки уже скатывали свои кровати с нижних полок, когда я, освежившись, вернулся к Достоевскому. Я уже хотел подняться наверх, к себе, когда моя возрастная соседка снизу сказала:

-- Что ж, ты сынок, не лезь туда, я подвинусь, мешать не буду.

Это было очень кстати, пока она уплетала свои яйца за столом, подошла проводница, я сказал чаю и вафли и погрузился в книгу. Однако длительного и дельного чтения снова не вышло -- проснулись дети. Не в силах сосредоточиться, я стал глядеть по сторонам. Девушка с большими глазами завтракала с соседом за соседним столом. Вряд ли он ей нравился -- сухой, с нездоровым лицом, он пытался шутить. Он проявлял к ней видимый со стороны интерес, а она, в свою очередь, такую же видимую отстраненность. Я понимал, что если сейчас сделаю усилие над собой и познакомлюсь, то уделаю этого бедолагу в два счета.

Так вышло, что разговорились мы в тамбуре, в курилке, просто завязали непринужденный разговор о том, кто где был, и кто что делал.

Цвет лица, все-таки, говорит о многом. По разговору этого парня можно было понять, что он типовой провинциальный алкоголик, страдающий временами наркоманией. А что можно было сказать о девушке с голубыми глазами? Видимо из обеспеченной семьи. До Анапы, этим же летом, она успела съездить еще и в Грецию.

Впереди нас ждал целый день дороги, по палящему июльскому солнцу. После завтрака все оживились, мужичок в возрасте разгадывал кроссворд и озвучивал почти каждый вопрос для благодарной аудитории бабок. Провинциальный торчок, с девушкой, которую, как оказалось звали Викой, играли в дурака. Я же выпивал свой чай и метался -- то к кроссворду, то к бабкам, то к чтению.

Мне все больше нравилось подглядывать за парой алкаша и Вики. Парень делал нелепые заходы. Выходило все неуклюже, но искренне, от того не смешно и не жалко. Я следил за происходящим, уставившись в книгу, и теперь буквы совсем стали расплываться, превращаясь в какие-то непонятные символы, они отказывались складываться в слова. Достоевский дал мне укрытие, своего рода дзот, а вместе с ним и возможность следить за происходящим, оставаясь незамеченным. Искренне полагая, что на них никто не обращает внимания, мои новые знакомые вели себя естественно, а от того становилась лакомым объектом для наблюдения.

На остановке в Воронеже провинциал вышел и купил мороженного. С натянутой улыбкой, трясущимися руками он предлагал эскимо Вике. Та долго отказывалась, но в, конце концов, взяла. Он и не подумал, что девушки часто следят за фигурой и полдник из десерта зачастую в их рацион не входит. Видя это и понимая всю пикантность происходящего, я, неожиданно для себя, почувствовал неловкость. И за нее, и за него. И за себя.

Он сошел в Курске. Прикидываться читающим стало совсем невыносимо, а потому я подсел к ней. Она сидела за своим столом и смотрела в окно:

-- Ну что, твой попутчик сошел? -- несмотря на знакомство, для меня еще существовала какая-то стена, мешающая без стеснения проникнуть в ее личное пространство.

-- Да, -- она улыбнулась.

-- А карты его или твои?

-- Его. Но он их мне оставил.

-- Может сыграем?

-- Давай.

До самой Москвы мы рубились в дурака и трепались о чепухе.

-- Так вот, -- говорила Вика, -- сидим мы, никого не трогаем у себя в номере. К нам влетают парни, поливают нас чем-то и убегают. Мы смотрим -- кетчуп. Ну вот что за дебилы. Испортили нам одежду. А она брендовая, дорогая.

-- А зачем они это сделали? -- удивился я.

-- Да черт его знает.

-- Может они хотели, что бы вы её сняли и бегали по отелю в одном белье?

-- Мы целый день в купальниках и так ходили.

-- И правда загадка.

В Москве Вику встречала подруга. Я помог ей донести ей чемодан, до фойе, где её должны были ждать. Мы остановились возле какого-то кафе, с заметной вывеской. Вика набрала подруге.

-- Она сейчас подойдет, -- сказала Вика, убирая телефон в карман, -- спасибо тебе что помог.

-- Да что ты, -- я улыбнулся, -- рад был познакомиться.

-- Я тоже.

-- Может обменяемся номерами? Сходим куда-нибудь?

-- Давай.

Встречались мы возле "Китайского летчика Джао Да". Я был наслышан об этом месте, и давно хотел там побывать. Мне совсем не нравились пафосные места, столь модные в то время в Москве. Несмотря на то, что я уже сам начал зарабатывать (нам платили неплохую стипендию) и мог позволить себе купить нормальные шмотки, хаус с мажорами и хачами меня не привлекал.

Вика пришла с подругой, той самой, что ее встречала. Я был не против, даже несмотря на то, что подруга ее выглядела непривлекательно. Мы спустились по лестнице в подвал и очутились в небольшом холле с низким потолком. Кругом было все как я люблю -- ничего лишнего: вымытые кирпичные стены без краски и обоев, с прибитыми к ним стильными принтами в рамках, накрытые скатертями круглые столы -- на них, посередине, зажжённая свеча и заламинированное меню. В спину бил саундчек очередной неизвестной группы, которых тысячи в Москве, а впереди, в конце длинного коридора -- виднелся уютный зал. Там, сидел одинокий армянин, на длинном столе ничего не было кроме букета красных роз в вазе.

К нам сразу подошел администратор заведения:

-- Добрый вечер! У нас сегодня концерт, вход пятьсот рублей.

Я обратился к спутницам:

-- Хотите группу послушать?

-- А что за группа? -- поинтересовалась Вика.

Администратор озвучил длинное, трудно запоминающееся название на английском.

-- Что-то знакомое? -- улыбнулся я Вике.

-- Неа, -- она улыбнулась в ответ.

-- Узнать хотите? -- я обратился к обеим.

-- Да нет, на самом деле, -- снова улыбнулась Вика.

-- А просто посидеть у вас можно? Без концерта, -- обратился я к администратору.

-- Конечно, проходите в дальний зал, -- он показал пальцем в сторону одинокого армянина, что, безусловно, меня обрадовало, ведь именно там, сразу после того как мы попали в клуб и захотелось провести вечер.

Как только администратор провел нас к нашему месту, я сразу обратил внимание на барную стойку. Бар располагался именно здесь. Странное дело -- я этого не знал, выходило, что мое алкоголическое чутье привело меня сюда. Где-то глубоко внутри я чувствовал -- именно тут эпицентр эпикурейства. В комнате могло разместиться четыре достаточно больших компании -- до самого потолка стояли у стены перегородки и образовывали собой отгороженные от внешних раздражителей и вместительные места.