Психолог порекомендовал вывезти их с базы на вольный воздух. На базе они уже видеть друг друга не могли, затевая перепалки чуть не до мордобоя по малейшему поводу. В Севастополе им дали переодеться в штатское, погрузили на ботик и высадили в Ялте. Нанятый гид провёл их по музейным местам: домик Чехова, скала Шаляпина в Гурзуфе. Горький, Пушкин, Коровин, Грин. Воронцовский дворец. Ласточкино гнездо. Недалеко от порта зашли в какое-то советское кафе с сухим белым вином и бутербродами с сыром. Сидели, молчали, смотрели сверху на порт и море. Никого не трогали. Вокруг галдел разноязыкий народ, за соседними столиками сидели гамбургские моряки. Говорили о разгрузке и что послезавтра будут уходить. И тут один из этих свиноедов и произнёс: "Denken Sie nur! Wenn wir den Krieg nicht verloren haetten, waere das alles unser". Почему-то Костас оскорбился первым. Он видел, кто это сказал, поднялся, медленной походкой подошёл к немцу. Тот поднял на него смеющиеся глаза и спросил: "Hast du verstanden?" Конечно, Костас понял. В подтверждении этого он ребром ладони раздробил немцу переносицу. И тут началось! Летали столики, прыгали стулья, раздавался звон стекла. Илье достался очень высокий и очень толстый хряк. Он был неподступен. Подкат было сделать нельзя - мешала павшая мебель и осколки на полу. А добраться до него не давало его гигантское брюхо и длинные волосатые руки. И он, хряк, зацепил меня таки правой рукой по левому уху. Илья летел быстро, но казалось - вечность. Он собрал по пути все столики, и стоявшие, и лежавшие. Он рухнул в угол, рассек обо что-то бровь и бедро, но умело не сломался костями. Марсель, увидав это, вырубил по-простецки двух противников, сзади порвал хряку ахиллес и отключил его ударом по шее. Он схватил Илью, как младенца, и стал продвигаться к выходу. Впереди него шла эта троица. Выстроившись клином, ребята короткими ударами всеми конечностями расчищали проход. Очень быстро ссыпались по каменной лестнице к боту и под свистки мильтонов рванули назад. Все отделались ушибами и малой кровью. Уже на траверзе военного порта на них накатила ржачка. Хохотали все, даже молчаливая троица. Даже Сева Арашкевич, промокая рассеченную губу ладонью, смеялся осторожно, но неостановимо. Даже Костас ухмылялся, растирая синяк на плече.
На базе мы наткнулись на странных парней. Они шли метрах в десяти от нас в столовую на ужин. Они не маршировали, шли не в ногу, но, высокие, под два метра, широкоплечие, с руками, по которым было видно, что лучше их не трогать зря, они шли единым цельным монолитом. Их было пятеро и лица у них ничего не выражали, а глаза были пусты совершенно. Без единой мысли. Машины для убийства. Тогда инструктор по рукопашке, просидевший всё побоище в уголку, тихо посасывая сок, сказал:
- Вот они бойцы. А вы говно. Слизь. Особенно ты, - и показал пальцем на Илью.
Бровь заклеили, бедро зашили. Тренировки начались на следующий же день. Хотя у всех болели мышцы, нагрузку не снизили. Всё правильно. Так и должно было быть. И мы были вместе. Несмотря на мнение инструктора, мы были командой. Отрядом. Боевой единицей.
Илья проснулся от того, что по его лицу текли слёзы. Кастрюля играла и переливалась светом, швыряя его на потолок и стену. Сволочь, прошептал Илья. Выкину. Утоплю. Закопаю. Где-то в комоде спрятаны были сигареты. Нет, сказал Илья себе упрямо. Нет. "Мне часто снятся все ребята..." вертелось в голове до утра.
11
Видишь, старый дом стоит средь лесов.
Юрий Визбор.
Утро. В отделении милиции из самого дальнего кабинета на втором этаже женщины в милицейской форме перетаскивают письменный стол, шкаф с папками, стулья.
Крючков (командуя): Уплотняемся, товарищи, уплотняемся. Да вы под ножки шкафа мокрую тряпку подстелите - и он сам по линолеуму заскользит.
В освобождающемся кабинете двое рабочих примеривают к окну решётку.
Крючков (озабоченно): А приварить как-нибудь нельзя?
Рабочий: Можно, конечно. Вот тут стену разобрать от крыши до земли, установить железные балки...
Второй (молодой) рабочий: Тавровые. Из стали углеродистой марки "у-восемь".
Рабочий: Именно - тротилом не возьмёшь. В земле забетонировать...
Второй рабочий: Цементом марки "десять".
Рабочий: Точно. Приварить к балкам решётку.
Второй рабочий: Электродами марки...
Рабочий: Хреновый ты, Костя, студент. Потому что заочник. На дневном тебе бы объяснили, что к балкам надо варить только газовой горелкой - электроды не возьмут.
Второй рабочий (Крючкову.) Век живи - век учись.
Рабочий: Дураком помрёшь. Здесь дюбелями надо... И уж потом снова заложить стену от крыши до земли.
Второй рабочий: На всё про всё - неделя.
Рабочий. Две. Плюс штукатурка и покраска. (Крючкову.) Так что делать-то?
Крючков (шевеля челюстями): Дюбелями. (Уходит.)
Рабочий: Ага. Шпиона поймал. Говна пирога.
Второй рабочий смеётся.
Рабочий: Хрена ржёшь? Держи решётку, я полезу прибивать. (Перетаскивает стремянку к окну).
В сопровождении солдата ВВ задержанного проводят по коридору. Из кабинетов выглядывают любопытствующие, в основном женщины с картонными папками в руках. Задержанного вводят в кабинет Крючкова.
Крючков (доброжелательно): Начнём признаваться, а? Чтоб не задерживать ни вас, ни меня. Для начала, ваше имя, фамилия, отчество - так сказать, анкетные данные, а?
Лес. Поляна. Двое солдат с миноискателями "прощупывают" очищенную от снега землю. Один вилами раскидывает стожок сена, возле которого лежит убитая коза. Следователь Свешников в землянке запустил руку между стеной и крышей.
Свешников (подзывая одного из солдат): Ну-ка, здесь.
Солдат ломиком выворачивает железную скобу, скрепляющую брёвна, раскатывает стену землянки. Свешников достаёт из-под брёвен завёрнутую в полиэтилен пачку денег, разворачивает. В нераспечатанной банковской бандероли - отменённые давно двадцатипятирублёвки, десятки, разрозненные трёшки и пятёрки. Отдельно в бумажку завёрнуты металлические монетки времён СССР.
Солдат с ломиком: Таких денег-то давно уже нет.
К Свешникову подходит солдат с миноискателем.
Свешников: Полагаю, ничего не обнаружили?
Солдат: Ничего.
Свешников: Сворачивайтесь.
Солдат с миноискателем: Там какие-то насыпи...
Свешников. Грядки.
Солдат: Какие грядки?
Свешников (задумчиво разглядывая купюры): Огород. Укроп, петрушка, сельдерей. Начинайте грузиться.
Кабинет Крючкова.
Крючков (устало и раздражённо): Мне совершенно непонятно ваше молчание. Ведь рано или поздно мы всё равно о вас всё узнаем. Зачем же упрямствовать? Почему вы находились вблизи запретной зоны? (Кричит) Говори, падла, сука вонючая, козёл! Говори хоть что-нибудь!
Бьёт задержанного по челюсти кулаком. Лицо у человека делается плаксивым, в нём проступают дегенеративные черты.
Крючков: Мать твою! Да он же даун!
Илья встретил Наташу на автовокзале. Он вышел на час раньше, потому что знал, на последнем участке трассы водилы стараются выжать максимум разрешённой скорости. Заходя иной раз в запределье. Но иерусалимский автобус пришёл ещё раньше. Наташа сидела в зале ожидания, скорбно таращась в планшетку. Девушка была совершенно незнакома: ещё бы - он её видел один раз в гостях у Ивана, когда ей и было-то от силы два с половиной годика. И не была она племянницей. А была она дочерью Ивана.
12
Былое нельзя возвратить и печалиться не о чем...
Булат Окуджава
Всё случилось в Суздале. Возле церкви Входа Господня в Иерусалим экскурсовод Лерочка упомянула среди прочего и о том, что здесь одновременно проходили съёмки сразу трёх фильмов: "Царская невеста", "Женитьба Бальзаминова" и "Метель". Так, де, Николай Бурляев (при упоминании этого имени лицо Лерочки потеряло своё неприступное выражение и стало мягким; она даже импортные свои стрекозиные очки сняла) сумел сыграть и 14-летнего Васю Забродина в Театре Моссовета по пьесе Исидора Штока и улана в "Метели" здесь, в Суздале, гениально перевоплотившись, хотя ему не было ещё и полных восемнадцати лет.
